Голубой берег

Домулла приказал подать платок с лепешками.

Двое дервишей бросились к нему с платками.

— Черный, черный, — шепнул Барон сзади, как услышал Саид.

Домулла взял первую, лежавшую сверху лепешку не из красного платка, а из черного и бросил собаке. Та на лету поймала лепешку и, давясь кусками, моментально проглотила. Все внимательно смотрели на нее: она вновь подняла уши, ожидая второго. Но ей не давали.

— Сейчас подохнет, — сказал домулла.

Собака склонила голову направо, налево и вильнула хвостом, тявкнула, прося еще. Этот лай разнесся кругом, резко нарушая мертвую тишину, домулла оглянулся.

Собака, до сих пор напряженно смотревшая на домуллу, вдруг обернула голову и ткнула носом в бок, как бы отгоняя муху, причинившую боль, и не успела выпрямить голову, чтобы просительно тявкнуть, как снова ткнула носом в живот, взвизгнула и закружилась, падая и снова вскакивая.

Лица толпы как бы окаменели, все застыли, следя за судорогами подыхавшей собаки, и сразу вздох облегчения вырвался у всех. Толпа тяжело дышала, после того как простояла минуты полторы, затаив дыхание, сама того не замечая.

— Не ешьте! — закричал я, вбегая на крыльцо.

И вновь тишина. Жуткая тишина, и в этой тишине слышится только хрипловатый бас домуллы, призывающего благословение божие…

— Совершается, совершается, — шептали дервиши.

Толпа завыла.

Домулла поднял руку и в наступившей вновь тишине сказал:

— Сейчас мы будем раздавать освященный хлеб. Кто хочет?

Толпа ринулась вперед. Ее сдерживали дервиши.

— Лепешка стоит одного маленького барана или трех пудов зерна.

— Тихо, тихо! — кричали дервиши.

— Дай, дай! — вопила толпа.

Саид колебался только секунду, но эта секунда показалась ему вечностью. Он вбежал по ступенькам и стал рядом с до-муллой.

— Дехкане! — закричал он, хватая лепешку. — Хлеб ядовитый, не ешьте!

Толпа взвыла и с руганью бросилась на него сквозь цепь дервишей.

— Вот, — закричал Саид, — клянусь! — Саид схватил лепешку, начал ломать ее, говоря — Пусть не есть мне хлеба всю жизнь, пусть умру от голода…

Толпа замерла: это была страшная клятва. Толпа на секунду заколебалась.

— Не верьте! — закричал домулла. — Было ядовитое, сейчас — не ядовитое. Совсем не ядовитое.

Толпа взвыла.

— Лепешки ядовитые, лепешки ядовитые! — твердил Саид.

Толпа гудела.

— Зерно ядовитое? — спросил домулла Асана.

— Мы везли протравленное… — ответил тот.

— Поклянешься на коране?

— Поклянусь, — ответил Асан.

Домулла прекрасно знал, что лепешки испекли из зерна, которое вез Джолдывай, за чистоту которого тот ручался, клялся в этом на коране дома, у домуллы. Поэтому домулла был спокоен. Он хотел получше использовать провал Асана и Саида и злорадствовал.

— А ты, Асан, поклянешься, что хлеб сейчас, после освящения, ядовитый? — спросил домулла ехидно.

Асан заколебался. Какие у него были доказательства— слова какого-то неверного? Правда, он верил начальнику, но клясться на коране — это было слишком серьезно. Вся толпа ждала. Нарастал гул.

— Поклянусь! — вдруг закричал Саид, и снова наступила мертвая тишина в фиолетовых сумерках.

— Поклянусь! — заявил и Асан.

Толпа разбилась на два лагеря. Большая часть кричала, что домулла прав, меньшая— что Асан и Саид поклялись.

Домулла потребовал, чтобы снова принесли платок с лепешками. Он взял сверху одну. Толпа замерла.

— Я съем, — сказал он, — и если я не умру, вы поверите?

— Поверим! — заревела толпа и снова замолкла.

И казалось, что все верили, что чудо совершится. Домулла поднял руку, и настала вновь тишина.

Так во время мертвой зыби море плещет у берега маленькими веселыми волнами, и вдруг из моря вырывается внезапно откуда-то из середины черный вал и с шумом выбрасывается далеко на берег, гремя камешками, и снова прячется в море. На берегу остаются сорванные водоросли с корнями, трепещущими рыбками, медузы, еще прохладные и дрожащие, крабы, которые испуганно карабкаются в море…

И в наступившем тихом рокоте домулла сказал;

— Аллах внял мольбам. Оминь облога ак~ бар. Аллах устранил яд. Хлеб можно есть, — и, вынув из того же платка лепешку, начал есть.

Вся толпа жадно смотрела в рот домуллы. Но пристальнее всех смотрел Саид.

«Подохнет», — думал он.

Кушая лепешку, домулла говорил о том, что забыли аллаха, что надо верить, что надо подавать…

Вся толпа машинально, сама того не замечая, повторяла за ним жевательные движения. Только Саид стиснул челюсти, и желваки мускулов перекатывались у него по щекам.

Но прошло вдвое больше времени, чем надо было, чтобы собака подохла, а домулла и не думал умирать. Саид удивился, но не знал главнейшего, что домулла, страдая желудком, ел только белые лепешки из чистой муки-сеянки, которую ему на золото покупали в Таджикзолоте, в Гарте. И что он сейчас не ел лепешки из муки перемолотого и отравленного зерна.

— Вы видите, — оказал домулла, — я жив.

Пораженные, Асан и Саид молчали. Они ясно видели, что съеденная лепешка не действует на домуллу. Ведь домулла жив и ругает их паршивыми собаками.

Среди бури криков дервиши быстро раздавали лепешки, записывая фамилии. В первую очередь самые большие лепешки получили наиболее верующие богачи, лепешки поменьше получили простые люди, и маленькие кусочки стоимостью в двадцать фунтов зерна получили бедняки.

Вдруг Саид, прыгнув вперед, поднял кусочки белой лепешки с пола, которая упала из рук домуллы во время еды, и старался перекричать шум и рев толпы..

Саид, показывая домулле кусочек лепешки, сказал:

— А ведь она белая, другие лепешки серые.

— Не веришь? — закричал домулла.

— Нет… — нерешительно ответил Саид.

Мулла схватил новую лепешку, начал ее есть, запивая чаем, который разносили дервиши. Ведь он-то наверное знал, что освящен неотравленный хлеб.

В углу крыльца, сидя на корточках кружком, весело перебивая друг друга, ели лепешки Джолдывай, Барон и Туюгун.

— Оминь облога акбар. Оминь облога акбар… — неслось отовсюду.

Тем временем мы слышали издалека крики, рев, секунды тишины, вновь крики, почти бегом подбежали к кишлаку и здесь только перевели дух.

Первым, кого мы увидели, тихонько пробираясь в кустах, был Барон. Он сидел на корточках и, схватившись за живот, тихо стонал.

Карабек даже засмеялся от радости, но я понял весь трагизм положения и бросился к мечети с заднего хода. За мной бежали Карабек и Джалиль.

Многие уже начали чувствовать отравление. Тем более, что все с утра постились и целый день ничего не ели. Так распорядился домулла, желая придать зрелищу больше торжественности.

К тому моменту, когда я вбежал на крыльцо мечети через задний ход, уже многие почувствовали боли, но находили силы скрывать их от присутствующих.

— Не ешьте! — закричал я, вбегая на крыльцо.

— Не ешьте! — кричали Саид по-таджикски, а Карабек по-киргизски.

И вдруг наступила тишина. Я не знаю, с чем сравнить потрясающее впечатление от нашего появления: в таких случаях обычно сравнивают с впечатлением от внезапно разорвавшейся бомбы или с появлением привидения. Было так тихо, что слышался звон в ушах. Нас считали мертвыми, и вдруг мы воскресли. Домулла зажмурился и махал руками, как бы отгоняя мух. И в наступившей тишине раздался его тихий, но отчетливый стон сквозь зубы. Он напомнил мне горниста, играющего вечернюю зорю.

Фиолетовые тени потемнели и полезли по горам, но верхушка пика Ленина еще сверкала багряными зарницами.

— Дехкане, заседание продолжается! — сказал Карабек в наступившей тишине. — Лепешки, ядовиты, и вас просто отравили!

— Это джины, это джины, злые духи, не слушайте их! — кричали дервиши, снуя в толпе и окружая нас плотным кольцом.