Фиолетовый гном

Он помнил свою первую любовь – Танечку Соловьеву. Помнил б. жену, Светика-Разноцветика. Уже тогда ему казалось – это было давно. В прошлой жизни…

Память в общем-то избирательная штука. Тоже чаще всего работает по касательной.

Когда Серега был еще совсем зеленым, только вернулся из армии, и черт занес его на стройку, он несколько раз трахнулся с учетчицей участка Катькой, чернявой разбитной хохлушкой лет тридцати. Катька все время носилась как заведенная, могла пить водку стаканами и материлась не хуже любого мужика-строителя. Сереге всегда было забавно слушать ее звонкий голос, выкрикивающий матюги нараспев, как частушки. Как все, Катька зарабатывала на стройке квартиру. Ее многие трахали. В основном она давала прорабу, но рабочим тоже обламывалось. Муж у нее был моряком дальнего плавания, подолгу отсутствовал. Лелеял на своем рыболовном траулере в промозглых морях хронический простатит, профессиональную болезнь моряков.

В самом сексе с ней ничего интересного не было. Всегда одинаково. Катька становилась перед столом буквой «зю», упиралась руками, подставляла зад и ждала, когда ее попользуют. Всегда в одежде, только трусы приспускала, раздевать себя она категорически не разрешала.

– Раздеваюсь я только перед мужем! – объяснила однажды Катька.

– Верная ты! Блюдешь, значит, женскую честь! – восхитился Серега.

Она, похоже, обиделась. Больше не давала ему. Но запомнилась именно своеобразной преданностью тому, кто в море.

А если это не преданность, то как еще назвать? – усмехался он потом…

– Ты знаешь, мы все умрем, – сказала Таня.

Как обычно, они лежали в постели. Тогда, в первые дни и недели, они встречались преимущественно в лежачем положении, вспоминал он потом.

– Что, что? – не сразу понял Серега.

– Умрем. Причем, все.

– Прямо сейчас? – уточнил он.

– Нет, немного попозже, – великодушно разрешила она.

– Ну, это успокаивает…

– Не слишком. Осталось не так уж много, между прочим. Совсем немного. Несколько легких мгновений…

Серега внимательно глянул в ее карие глаза со светлыми искрами. Надо же, вроде не шутит! Как все запущено-то, оказывается…

– Да неужели? – неискренне удивился он. – О чем-то таком я, конечно, подозревал. Но точно не был уверен. Пока ты не сказала.

– Издеваешься?

– Горжусь знакомством.

– Смотри, Кузнецов… В репу дам!

– Давай, – великодушно разрешил Серега. – От тебя – хоть в репу, хоть прямо по тыкве – все стерплю.

– Серьезно, дам! – улыбнулась она. – Буду бить тебя с особым цинизмом, а потом глумиться над трупом.

– Над трупом глумиться – большого геройства не надо. Каждый может, – проворчал Серега. – Труп – существо безответное, а для кого-то даже и безотказное…

Все-таки башка у нее была набекрень. Виноват ли в этом первый муж-садист, или второй муж-маньяк, или карате, или десантная служба, – трудно сказать. А может, все это не причина, а, наоборот, следствие… Башка набекрень – точно была. Серега это быстро определил для себя. И сделал выводы.

Он уже узнал, Таня работала в каком-то охранном агентстве, да еще подрабатывала инструктором по карате в женских группах. Зарабатывала очень прилично. Ездила на почти новом «Фольксвагене» и жила в собственной новой квартире с высокими потолками и санузлом элитной просторности.

– Ты никогда не задумывался о том, что через сто лет никого из живущих сейчас на земле людей уже не будет? – спросила как-то она. – Только вдумайся – никого из сейчас живущих… А будут жить совсем другие люди. Которые еще не родились. Тебе не страшно?

Серега немного подумал.

– Не страшно, – ответил он. – Наоборот, весело.

– Чего тут веселого?

– Потому что через сто лет все эти озоновые дыры, смены полюсов, изменения климатов, наводнения, затопления и всеобщее охренение будет продолжаться и, судя по всему, прогрессировать. А нам уже будет все по фигу. Абсолютно по барабану! Мы будем холодные и спокойные, как мерзлые мамонты, – объяснил он.

– Как динозавры!

– Или – как динозавры, – согласился Серега.

– Да, холодные и спокойные… – повторила она совершенно серьезно. – А все-таки я завидую потомкам.

– Чему?

– Они будут живые. Когда мы уже будем мертвые. Холодные и спокойные, как ты говоришь… – она вздрогнула, словно уже начала замерзать до спокойствия.

Серега не сообразил, что еще сказать. А что тут можно сказать? Запущено…

Скоро он заметил, что тема смерти так или иначе всплывает у них почти во всех разговорах. Он никогда так много не говорил о смерти. Он и не думал о ней. Любой человек сначала живет, потом умирает. Он всегда считал, что такие вещи нужно принимать как данность. Что тут говорить? И что думать? Чем меньше думаешь – тем легче жить, полагал он.

Кроме того, жизнь – это не такая уж ценная штука. В этом он окончательно уверился, перевалив за третий десяток лет. Стоит хоть один раз по-настоящему устать от жизни, как начинаешь понимать, что она – не такая уж ценная штука…

Когда-то, Серега уже не помнил, сколько ему было лет, семь или восемь, где-то около, он вдруг осознал, что умрет когда-нибудь. Дело было вечером, он уже лежал в кровати и засыпал и тут – как удар грома. Неужели?! Да, умрет… Все умирают, и он умрет. Вот так как есть, его гибкие руки, способные взять любой предмет, перестанут двигаться, его ноги перестанут ходить, глаза перестанут видеть. Ничего не останется. Деревянный ящик в мерзлой земле и свежевскопанный небольшой холмик, украшенный пластмассовыми цветами, как у отца. И чернота. Абсолютная, непроглядная, кромешная чернота. В которой нет ничего… И его, Сереги, тоже больше нет, трудно себе представить, невозможно представить, но его вообще нет и никогда не будет… Никогда! Страшное слово, глухое, как бетонная плита, окончательное, как каменная стена перед расстрелом…

Он помнил, что плакал тогда. Тихо, неслышно для матери, похрапывающей в соседней комнате, вжимался в мокрую от слез подушку. Было тоскливо и страшно, как, наверное, еще не было в жизни. Долго плакал, горько, отчаянно и, незаметно для себя, уснул.

А утром, когда проснулся, увидел, как скользят по комнате теплые, пыльные лучи солнца, прорывающиеся сквозь прикрытые шторы, услышал, как шумит за окном просыпающаяся улица, – ночные страхи показались ему не такими уж страшными. Потому что жизнь впереди еще долгая, хорошая жизнь впереди, и, пока он будет расти и взрослеть, ученые наверняка изобретут лекарство от смерти. Ну, пусть не от смерти, пусть сначала от старости. На то они и ученые. Жизнь продлится, потом еще продлится, потом еще, а дальше – лекарство от смерти. Тут как тут. Работают ведь ученые, он сам слышал передачу по радио, очень серьезно работают над этой проблемой, убеждал себя мальчик Серега.

Да, вечная жизнь – заблуждение, наверное, каждого очередного поколения… Совсем маленький был, конечно. Собирался жить вечно…

Теперь больше не собирается. Повзрослев, он уже не боялся смерти. Он уже ничего не боялся. Чего бояться человеку, если он не боится смерти? Нечего больше бояться, определенно – нечего, решил он для себя когда-то давно. Очень правильное решение оказалось. Сразу избавляет от большинства страхов…

Все это он как-то раз попытался объяснить Тане.

Нет, она не поняла его. Не услышала. Женщина все-таки. Они редко слышат кого-нибудь, кроме самих себя. Иногда, изредка – тех, кто готов соглашаться с ними или просто поддакивать. В этом Серега тоже теперь был твердо уверен. Железобетонно уверен. Такие они от природы.

Иногда, уставая от ее бесконечной замогильной тематики, Серега думал – вот бы его бывшую жену сюда. Как психолога. Еще бы, объект роскошный: каратистка, десантница, мазохистка, жена двух маньяков и любительница разговоров о смерти. Просто тема для кандидатской диссертации, не меньше. Впрочем, его б. супруга сама тема для диссертации. Еще похлеще, если разобраться.

При всех своих вывернутых мозгах (а у кого они сейчас ввернуты?) Танька все-таки была теплой. По его собственной, личной классификации.