Звезда Ирода Великого

Слава о деяниях Ирода быстро распространилась по всей Иудее, Самарии и Сирии. И если в Иудее в каждом селении, в каждом городе, на каждой базарной площади, в каждом доме проклинали Ирода как врага всего иудейского народа, желая страшной смерти ему самому и всем его близким, то в Самарии, а особенно в Сирии (больше всего страдавшей от разбойников) его славили как избавителя и великого воина. Там люди встречали его приветственными криками, цветами и подарками.

Оставив свое войско завершать уже почти законченное дело, с небольшим конвоем и несколькими повозками, груженными частью добычи, Ирод направился в Антиохию, где тогда находился прокуратор Сирии, Секст Цезарь. Как один из самых главных даров Ирод вез прокуратору набальзамированную голову Пифолая.

Секст Цезарь встретил Ирода с неожиданным радушием и почетом. Вышел на площадку у лестницы дворца и, когда Ирод, взбежав по ступеням, низко склонился перед прокуратором, шагнул к нему и дружески обнял. Он провел Ирода в парадный зал дворца, усадил напротив себя, сказал, что хорошо помнит их первую встречу в присутствии Гая Цезаря, что молодой человек еще тогда понравился ему и он рад, что не ошибся. Когда Секст Цезарь попросил Ирода рассказать о его подвигах, о которых говорят во всей Сирии, Ирод скромно ответил, что никаких особенных подвигов не совершал, но старался честно служить Риму, что положено каждому подданному. Ответ Ирода понравился прокуратору, он ласково ему улыбнулся, сказав, что Рим никогда ничего не забывает: ни предательства, ни преданности.

Улыбка Секста Цезаря стала еще шире, когда слуги внесли в зал подарки, доставленные Иродом, они заставили сундуками всю длинную стену. Ирод встал, взял у слуги и поднес прокуратору небольшой ларь, обитый красным бархатом. Прокуратор откинул крышку и в первое мгновенье невольно отшатнулся — раскрытый тусклый глаз Пифолая уставился на него. Впрочем, он тут же взял себя в руки и, передав секретарю драгоценное подношение иудейского полководца (при этом лицо его выразило облегчение), сказал Ироду, что лучшего подарка он не получал уже очень давно. И сразу же пошел осматривать «не лучшие» подарки. Ирод с радостью отметил, каким жадным блеском загорелись при этом глаза прокуратора. Ирод не поскупился, привезенные дары составляли большую часть всей его добычи.

Прокуратор увлекся по-настоящему: перебирал пальцами золотые и серебряные монеты, с видом знатока рассматривал игру света на гранях драгоценных камней, прищурившись и шевеля губами, пытался читать витиеватые надписи на ножнах дорогого оружия. Наконец, с трудом оторвавшись, повернулся к Ироду и проговорил, не скрывая удивления:

— Ты щедр, Ирод, здесь целое состояние!

Ирод уже в который раз почтительно поклонился прокуратору и, обведя плавным жестом стоявшие у стены сундуки, ответил:

— Я лишь вернул украденное у тебя. Все это принадлежало Риму и тебе, благородный Секст.

Секст Цезарь остался доволен. Большую часть даров Ирода он отправил в Рим, сообщив в сопроводительном письме сенату о деяниях и преданности молодого человека. Впрочем, прокуратор не забыл и себя — некоторая часть ценностей осела в его подвалах.

Ирод пробыл в Антиохии несколько недель в качестве почетного гостя прокуратора. Секст Цезарь оказывал ему всяческие знаки внимания, на торжественных приемах сажал рядом с собой, в присутствии своих чиновников и мелких провинциальных царьков, во множестве толпившихся в его приемной, называл Ирода другом. Жизнь в Антиохии была для Ирода беззаботной и приятной, и он не торопился с отъездом.

Но главным образом он медлил с отъездом не по причине приятного времяпрепровождения, но потому, что ждал, как разрешится его дело в Иерусалиме. Доходившие до него слухи были неблагоприятны. Убийство Пифолая и Иезеккии, уничтожение разбойничьих отрядов вызвали гнев и возмущение всей Иудеи. Еще бы — ведь этих разбойников в Иудее почитали как национальных героев, последних истинных борцов за свободу страны. Со всех сторон раздавались призывы привлечь Ирода к суду. Наконец гонец из Иерусалима привез официальную бумагу, подписанную первосвященником Гирканом и несколькими самыми влиятельными членами Синедриона, где было изложено обвинение Ирода в государственной измене и требование незамедлительно ехать в Иерусалим, чтобы предстать перед судом. Ирод тут же отправился к Сексту Цезарю и показал ему послание. Он и сам не ожидал, что послание вызовет такой гнев всегда сдержанного прокуратора. Секст Цезарь разорвал бумагу и швырнул обрывки на пол, шея и лицо его налились кровью. С силой хлопнув по столу ладонью, он прокричал, брызгая слюной:

— Это бунт, бунт! Они посмели привлечь к суду человека, служащего делу Рима! Они посмели угрожать судом моему другу и гостю! Они горько пожалеют, безумцы, я сам явлюсь в Иерусалим во главе двух легионов, и тогда!..

Прокуратор снова хлопнул по столу ладонью и позвал секретаря. Лишь только встревоженный секретарь показался в дверях, Секст Цезарь велел ему подготовить приказ о вступлении легионов в Иудею. Секретарь утвердительно кивнул и, быстро взглянув на Ирода, ответил:

— Я сейчас же подготовлю такой приказ.

Он удалился, а прокуратор еще некоторое время кричал, взмахивал руками, называл первосвященника и членов Синедриона заговорщиками и врагами Рима. Лицо его из красного сделалось багровым, Ирод испугался, как бы прокуратора не хватил удар.

Наконец обессиленный прокуратор опустился в кресло, сидел согнувшись, тяжело и со свистом дыша, уставившись неподвижным взглядом в пол. Ирод подождал некоторое время и осторожно, ступая на носки, вышел.

Только следующим утром прокуратор прислал за ним. Сказал, глядя чуть выше глаз Ирода, что ему нечего опасаться и что он уже отослал первосвященнику письмо, где приказывал оставить Ирода в покое, а в случае неповиновения грозил жестоким наказанием. Ирод низко склонился перед прокуратором, пробормотал слова благодарности. С минуту он не распрямлялся, не в силах стереть с лица досаду. Он не очень верил вчерашним угрозам прокуратора прийти в Иерусалим с двумя легионами. Нынешний правитель Рима Гай Цезарь вел тонкую политику на Востоке, и ему вряд ли понравились бы грубые методы Секста Цезаря — военная операция по такому ничтожному поводу. Огонь недовольства был загнан внутрь и пока не вырывался пожаром восстаний, незачем было раздувать его опрометчивыми и опасными действиями. Ирод понимал это, но все же был раздосадован. Он уже представлял себе, как вместе с легионами римлян осаждает Иерусалим, как солдаты врываются в город, как… Но что думать о несбыточном! Ирод распрямился и попросил разрешения прокуратора покинуть Антиохию.

Он не боялся суда Гиркана и Синедриона, он даже желал его, как желал всякого обострения обстановки — он верил в свою энергию, силу, в свою звезду. Поучения отца быть терпеливым, подниматься к власти медленно, выверяя каждый свой шаг, сейчас казались ему особенно наивными и были неприемлемы. Если бы он, как учил отец, выжидал и присматривался, то до сих пор прозябал бы в Галилее, занимаясь скучными делами и чувствуя себя отверженным и всеми забытым. Но он не выжидал, а действовал решительно и смело. Пусть слишком смело, слишком решительно, рискуя проиграть все, чего достиг. Но он выиграл, добился благоволения прокуратора Сирии и теперь может не опасаться ничтожного и трусливого Гиркана и жалких стариков из Синедриона. Ему нечего ждать, они никогда не отдадут ему власть, он должен взять ее силой. А если кто-нибудь попытается помешать ему, даже отец, то тогда… Ироду не хотелось думать о том, что же он сделает, если Антипатр попытается помешать ему, и он просто уверил себя, что этого быть не может.

Покинув Антиохию, он направился в Галилею, собирая свои разрозненные отряды в единое войско. За время его отсутствия войско это еще приумножилось и теперь насчитывало до восьми тысяч воинов. При необходимости он в короткое время мог увеличить его вдвое. Брат Иосиф писал Ироду из Массады, что сможет набрать для него от пяти до восьми тысяч добровольцев. Ирод уже представлял себе, как во главе пятнадцати тысяч отборных воинов подходит к стенам Иерусалима. Впрочем, он был уверен, что для теперешнего Иерусалима хватит и восьми.