Страница 75 из 94
— Погибнет? — договорил за сына Антипатр и снисходительно улыбнулся. — Ты еще молод, Ирод, и не умеешь смотреть далеко вперед. Это только кажется, что гибель Цезаря в Египте выгодна нам. Если Цезарь погибнет, то еще неизвестно, кто займет его место. Даже если это будет сторонник Помпея, то все равно он ничем нам не будет обязан. А представь себе, если его место займет его собственный сторонник? Тогда окажется, что мы способствовали гибели Цезаря, и в этом случае нас ждет неминуемая смерть. Я думаю, что Цезарь выберется из своего трудного положения и без помощи Митридата — ведь он сумел победить самого Помпея Магна, а это тебе не какие-то там египтяне. Если же мы, сторонники его бывшего врага, придем ему на помощь, то…
Антипатр недоговорил, но Ироду и без того все стало понятно. С одной стороны, он испытывал чувство стыда за то, что ошибся относительно намерений отца, с другой — он искренне восхитился его мудростью. Он посмотрел на отца с виноватой улыбкой:
— Я глуп, мне стыдно, отец. Прости.
— Ты просто молод, — ответил Антипатр и обнял сына.
Антипатр ненадолго задержался в Иерусалиме, всего
на два дня, и вскоре уехал в Массаду, чтобы подготовить свои отряды и идти на соединение с Митридатом Пергамским. В Иерусалим же он заехал лишь для того, чтобы переговорить с Гирканом и взять у первосвященника письмо к иудеям, живущим в окрестностях Мемфиса, города в дельте Нила. Иудейская община Мемфиса была одной из самых мощных, многочисленных и влиятельных не только в Египте, но, наверное, и на всем Востоке. Расположение Мемфиса делало город своеобразными южными воротами Египта. Отношение иудеев к римлянам было известно, и если они не захотят пропустить в Александрию войско Митридата Пергамского, то положение Цезаря может стать критическим. Воевать же с иудейским населением Египта Антипатру по известным причинам не хотелось.
Убедить Гиркана в необходимости поддержать Цезаря для Антипатра не составило никакого труда. Причиной тому оказалось не красноречие последнего и даже не доводы, которые он представил в пользу такого решения (в его изложении доводы казались неопровержимыми), а смерть Аристовула и Александра. С одной стороны, разом устранены два главных противника Гиркана, и власть его вследствие этого значительно укрепилась — он остался единственным и неоспоримым наследником престола в Иудее. Но с другой стороны (думая об этом, Гиркан всякий раз горестно вздыхал), смерть брата и племянника так возвышала Антипатра, что он становился опасен. Первосвященнику нечего — и некого — было противопоставить военной силе и влиянию своего верного соратника. Пифолай, перешедший на сторону Аристовула, после разгрома последнего римлянами бежал и скрывался где-то, по слухам, на границе с Парфией. Правда, в Иерусалиме оставался Малих, единственный влиятельный иудейский полководец, но он вел себя тихо, о событиях в Риме и Иудее высказывался с крайней осторожностью и, хотя уверял первосвященника в своей неизменной преданности, наделе не брал ничью сторону, да и вообще жил как частное лицо.
Гиркан не верил Малиху, как не верил никому. Вокруг были лишь враги и завистники, и порой в сердцах он клял свою несчастную судьбу, заставившую его родиться царским сыном. К тому же старшим. Опомнившись и испугавшись своих мыслей и слов, он истово молился, прося Бога простить его слабость. Совершенно ослабев от страха и молитв, Гиркан падал без сил, сознание его наполнялось вязким туманом, и он не понимал, где находится и что с ним такое происходит. Бывало, что сознание к нему возвращалось медленно, иногда в течение нескольких часов. Когда он совершенно приходил в себя, то первой мыслью, посещавшей его, было: какое же это счастье находиться без сознания! Без забот, страхов и горестных дум!
Когда вернувшийся из Дамаска Антипатр стал горячо уверять его, что им необходимо помочь Цезарю и таким образом постараться завоевать его расположение, Гиркан согласно кивал, но слушал плохо, думая о своем: когда же Антипатр нанесет решающий удар и станет правителем Иудеи — через месяц, через год?..
Едва Антипатр закончил, Гиркан сказал:
— Ты прав, я согласен с тобой, мы поддержим Цезаря, — и стал писать письмо иудеям Мемфиса.
Только самое начало (витиеватое обращение к «горячо любимым братьям») он написал сам, все остальное — под диктовку Антипатра.
Когда Антипатр ушел, Гиркан стал думать, что, наверное, совершил ошибку, переговорив с Мариам об Ироде. Получалось, что он сам, своими руками возвышает низкий род Антипатра до высоты царского рода. Сейчас Антипатр и его сыновья держатся за Гиркана, потому что он единственный, кого народ Иудеи может принять как правителя. Но если Мариам станет женой Ирода, тем самым возвысив его до себя, тогда зачем Антипатру нужен будет Гиркан?
Первосвященник вздыхал, на глазах его выступали слезы. Да разве он пошел бы на это, если бы не страх перед Антипатром, если бы не его немощь? Немощь духа и плоти.
И Гиркан долго плакал, закрыв лицо руками. Он упрекал себя за слабость, за то, что был плохим правителем своего народа, и почти с нежностью вспоминал о своем погибшем брате, который был лучше его во всех отношениях и который по праву силы духа, доблести и любви к народу должен был стать настоящим царем Иудеи.
Ни Антипатру, ни Ироду Гиркан не сказал о своем разговоре с Мариам.
Через неделю Антипатр выступил на соединение с войском Митридата Пергамского, оставив Ирода в Иерусалиме — охранять первосвященника и наблюдать за ним. Кажется, впервые Ирод не просил отца взять его с собой, ему не хотелось далеко уезжать от Мариам.
Гиркан совершенно пал духом, жаловался Ироду на нездоровье, на предательство своих приближенных и говорил, что чувствует близкую смерть. «Туда тебе и дорога», — говорил про себя Ирод, испытывая не жалость, а одно лишь презрение и не особенно скрывая его. Все разумные доводы отца о том, что им не обойтись без Гиркана, теперь, после отъезда Антипатра, уже не казались ему убедительными. Он ощущал в себе волю к действию и силу, чтобы побеждать, и потому Гиркан виделся ему помехой — и для завоевания власти, и для женитьбы на Мариам (в его сознании это стало единой целью). Если бы Гиркана не было — не стало, — Ирод бы взял Мариам силой и таким образом взял бы власть.
О последствиях столь опрометчивого шага он не думал и только вздыхал, понимая, что все еще не может позволить себе принять решение без ведома и согласия отца.
Ему очень хотелось видеть Мариам — почему-то ему представлялось, что если увидит ее, то все совершится само собой. И он думал, как бы ему встретиться с Мариам. Первая мысль была — обратиться к Гиркану. Но, только представив себе болезненное лицо первосвященника, он отверг ее. Второй мыслью было взять свой отряд тяжеловооруженных воинов, ворваться в дом и забрать Мариам с собой. Народное возмущение не очень его страшило: можно увезти Мариам в Массаду и держать ее там до тех пор, пока все не уляжется, а народ и Гиркан вынуждены будут признать Ирода законным мужем Мариам. Он обдумывал это дело несколько дней, и мешало ему перевести думы в действие только одно — укоризненное и строгое лицо Антипатра, время от времени всплывавшее в его воображении. Лицо отца виделось с такой ясностью, что Ирод, не выдерживая его взгляда, покорно опускал глаза.
Оставалось одно — хоть как-нибудь случайно увидеться с Мариам. Он несколько раз проезжал мимо ее дома и неизменно испытывал странное чувство робости, почти страха. У дома Мариам все его желания и надежды казались несбыточными, ощущение силы и воли исчезало, и он видел себя ничтожным, жалким, недостойным не только руки Мариам, но и просто ее благосклонного взгляда.
Ночами он выходил во двор и подолгу стоял, обратив лицо к небу. Он смотрел на свою звезду, и она казалась ему заметно потускневшей, а лицо Мариам в ободе ее бледного свечения — нечетким, неясным.
…Он и сам не понял, каким образом оказался у дома Мариам. Въехал в ворота, спрыгнул с седла, бросил поводья растерявшимся слугам. Управляющий встретил его у двери, хотел было преградить дорогу, но не решился, неловко шагнул в сторону, согнувшись в низком поклоне. Какую бы робость ни испытывал Ирод здесь, у дома Мариам, он все же с радостью отметил испуганное лицо и очень уж низкий поклон управляющего, подумав о жителях Иерусалима: «Они боятся меня. Что ж, страх — лучшее признание силы и власти!» Вслух сказал: