Страница 3 из 10
Я же была этому скорее рада, потому что первое, что сказал Джеймс, завидев Лесли, было: «О Господи! У бедняжки больше веснушек, чем звёзд на небе! Если она не начнёт немедленно втирать лосьон для отбеливания, то она никогда не найдёт себе мужчину!».
«Спроси его, не закопал ли он где-нибудь клад», – это, в свою очередь, было первое, что сказала Лесли, когда я их друг другу представила.
К сожалению, Джеймс нигде не закапывал клада. Более того, он обиделся, что Лесли сочла его на это способным. А ещё он всякий раз обижался, когда я делала вид, что не замечаю его. Он был вообще очень обидчивый.
«Он прозрачный?» – поинтересовалась Лесли при их первой встрече. – «Или чёрно-белый?»
Нет, Джеймс выглядел, собственно говоря, совершенно нормально. Не считая шмоток, конечно.
«Ты можешь видеть сквозь него?»
«Не знаю, никогда не пробовала».
«Так попробуй сейчас», – предложила Лесли.
Но Джеймс не собирался разрешать, чтобы я сквозь него смотрела.
«Что значит «призрак»? Джеймс Огаст Перегрин Пимплботтом, наследник четырнадцатого графа Хардсдейла, никому не позволит себя оскорблять, даже маленьким девочкам».
Как и многие другие призраки, он не хотел признать, что он больше не человек. При всём желании он не мог вспомнить, что умер. Мы знали друг друга уже пять лет, с моего самого первого дня в средней школе Сент-Леннокса, но для Джеймса, казалось прошло всего пару дней с тех пор, как он в клубе со своими друзьями играл в карты и обсуждал лошадей, мушки и парики (он носил и то, и другое – и мушки, и парик, но выглядел в них лучше, чем можно себе представить). Что я за время нашего знакомства выросла на двадцать сантиметров, а также приобрела брекеты и грудь, а потом брекеты сняла, – он добросовестно игнорировал. Как и то обстоятельство, что городской дворец его батюшки давно превратился в частную школу с водопроводом, электричеством и центральным отоплением. Единственное, что он время от времени замечал, была длина юбок нашей школьной формы. Очевидно, зрелище женских икр и лодыжек было в его время исключительно редким.
– Не очень вежливо со стороны дамы не поприветствовать господина более высокого ранга, мисс Гвендолин, – вскричал он сейчас, как всегда совершенно обиженный моим невниманием.
– Извини, но мы очень торопимся, – ответила я.
– Если я могу быть чем-нибудь полезен, то располагайте мной, – Джеймс поправил кружево на обшлаге рукава.
– Нет, большое спасибо. Нам надо поскорей попасть домой. – Как будто Джеймс мог быть чем-нибудь полезен! Он был не в состоянии даже открыть дверь. – Шарлотта плохо себя чувствует.
– Ох, мне очень жаль, – откликнулся Джеймс, имевший слабость к Шарлотте. В противоположность к «веснушчатой без манер», как он имел обыкновение называть Лесли, он находил Шарлотту «обворожительной, исполненной чарующей прелести». Вот и сегодня он рассыпался в льстивых комплиментах. – Пожалуйста, передай ей мои наилучшие пожелания. И скажи ей, что она сегодня вновь выглядит восхитительно. Немного бледна, но очаровательна как эльф.
– Я ей передам.
– Прекрати разговаривать со своим воображаемым другом, – сказала Шарлотта. – Иначе ты когда-нибудь попадёшь в дурдом.
Нет, ничего я ей передавать не буду. Она и так ужасно задаётся.
– Джеймс не воображаемый, он невидимый. Это большая разница!
– Ну, дело твоё, – ответила Шарлотта. Они с тётей Глендой считали, что я выдумала и Джеймса, и других призраков, чтобы важничать. Я сожалела, что когда-то рассказала им об этом. Конечно, тогда я была маленькая и вряд ли могла молчать о горгульях, оживающих на фасадах зданий и сточных жёлобах, кривляющихся и строящих мне рожи. Горгульи были забавные, но были и другие призраки, тёмные и жуткие, которых я боялась. На то, чтобы понять, что призраки никому не могут причинить зла, мне понадобилось года два. Призраки могут только напугать.
Но не Джеймс. Он был совершенно безобидный.
– Лесли считает, что хорошо, что Джеймс умер молодым. С фамилией Пимплботтом он вряд ли смог бы найти себе жену, – сказала я, предварительно убедившись, что Джеймс меня не слышит. – Я хочу сказать, кто добровольно согласится называться «Прыщавая задница»? – Шарлотта закатила глаза. – Правда, он симпатичный, – продолжала я. – И если ему верить, то у него денег куры не клюют. Только его манера постоянно подносить к носу надушенный кружевной платочек выглядит как-то не по-мужски.
– Как жаль, что им некому восхищаться, кроме тебя.
Да, я тоже так считала.
– И как глупо, что ты за пределами семьи говоришь о своих странностях.
Это был опять её типичный укол исподтишка. Он должен был задеть меня, и он меня, к сожалению, задел.
– Я не странная!
– Нет, странная.
– И это говоришь ты, носительница гена?
– Я, в конце концов, не болтаю об этом на каждом углу. А ты точно как тётушка Мэдди. Она рассказывает о своих видениях даже молочнику.
– Ты грубая.
– А ты наивная.
Переругиваясь, мы пересекли холл, пробежали мимо стеклянного чуланчика нашего завхоза и выскочили на улицу. Было ветрено, а небо выглядело так, как будто вот-вот начнётся дождь. Я пожалела, что мы всё же не захватили из шкафчиков свои вещи. Плащ пришёлся бы сейчас очень кстати.
– Извини за сравнение с тётушкой Мэдди, – сказала Шарлотта несколько смущённо. – Я всё-таки немного волнуюсь.
Я была потрясена. Обычно она не извиняется.
– Могу понять, – ответила я быстро. Она должна почувствовать, что я ценю её извинения. На самом деле о понимании не было и речи. Я на её месте просто тряслась бы от страха. Взволнована я была бы тоже, но это было бы волнение наподобие визита к стоматологу. – Кроме того, я люблю тётушку Мэдди. – Что было правдой. Тётушка Мэдди была, возможно, несколько болтлива и имела обыкновение повторять всё по четыре раза, но мне это нравилось в тысячу раз больше, чем таинственная суета некоторых других. Кроме того, тётушка Мэдди щедро угощала нас лимонными леденцами. Но Шарлотту леденцы, разумеется, не интересовали.
Мы пересекли улицу и торопливо пошли по тротуару.
– Не надо на меня так пялиться, – сказала Шарлотта. – Ты заметишь, если я исчезну. Тогда ты нарисуешь своим мелом этот дурацкий крест и побежишь домой. Но ничего не произойдёт, по крайней мере сегодня.
– Но ты же не можешь знать. Тебе интересно, где ты окажешься? Я имею ввиду, в каком времени?
– Естественно, – сказала Шарлотта.
– Надеюсь, не во время великого пожара в 1664 году.
– Великий лондонский пожар был в 1666, – возразила Шарлотта. – Это очень легко запомнить. Кроме того, данная часть города была тогда не застроена, так что здесь было нечему гореть.
Я говорила уже, что другие имена Шарлотты были «Зануда» и «Задавака»?
Но я не отступала. Наверное, это было не очень благородно, но мне хотелось хоть на пару секунд стереть с её лица эту глупую улыбку.
– Наша школьная форма будет гореть как солома, – продолжала я.
– Я бы знала, что делать, – коротко ответила Шарлотта, всё так же улыбаясь.
Я не могла не восхититься её хладнокровием. На меня нагоняла страх лишь одна мысль о том, что я могу внезапно оказаться в прошлом.
И не важно, в каком именно времени. Ведь раньше было ужасно в любую эпоху. Что ни время, то война или чума с оспой. А стоило сказать хоть одно неправильное слово – и пожалуйста, тебя сжигают как ведьму. Кроме того, вместо туалетов выгребные ямы, у людей блохи, а по утрам жители выливают из окон содержимое своих ночных горшков прямо на улицу, невзирая на прохожих.
Шарлотту всю её жизнь подготавливали к тому, что она должна уметь ориентироваться в прошлом. У неё никогда не было времени на игры, подружек, шоппинг, кино или мальчиков. Вместо этого ей давали уроки танцев, фехтования, верховой езды, языков и истории. А ещё начиная с прошлого года она каждую среду после обеда уезжала с леди Аристой и тётей Глендой и возвращалась лишь поздно вечером. Они называли это «уроками мистерий». Правда, какого рода мистерии имелись ввиду, никто нам не хотел объяснять, а меньше всех сама Шарлотта.