Шарлотт-стрит

В общем, я написал ей своего рода любовное послание — точнее, короткую записку. Содержание ее сводилось к следующему: «Думаю, нам надо встретиться». Я надеялся выманить ее, чтобы толком поговорить, но обставил это как нечто таинственное и по-взрослому стильное. Однажды вечером, после продолжительного обсуждения этой темы с моим другом Эдом, я решился. Будучи молод и глуп, я думал, что она ждет не дождется действий с моей стороны. Ждет этого момента.

Так что я кинул в ее почтовый ящик свое послание и уехал, крутя педали со всей прытью, на какую только был способен.

Через пару дней…

Жжжж.

Пришедшее сообщение отвлекло меня от воспоминаний об Эмили Пай. Я остановился, и Дэв последовал моему примеру.

— Что там? — поинтересовался он.

Прости, что сорвалась вчера. Я все еще ценю тебя, Джейс. Может быть, нам стоит поговорить? Мне есть что сказать.

— Сам знаешь что, — ответил я, и Дэв скорчил понимающую гримасу.

Я уставился в экран. Господи, можно, я просто в смущении запрусь в своей комнате? Никогда еще фраза «Мне есть что сказать» не вызывала так мало интереса. «Мне есть что сказать» означает «Мне есть что сказать тебе», а «Мне есть что сказать тебе» означает «Тебе придется сидеть не двигаясь, и слушать, пока я буду высказывать все, что о тебе думаю».

Я не могу этого вынести. Только не сейчас. Да, мне придется время от времени встречаться с ней — мы ведь вроде как все еще друзья. Быть друзьями у нас всегда получалось лучше всего. Думаю, в этом причина того, что мы не смогли стать кем-то еще.

Я убрал телефон в карман и криво улыбнулся Дэву.

Так вот, через пару дней я получил ответ от Эмили Пай. Через одну из ее многочисленных подруг. Как оказалось, она не имела ни малейшего понятия о том, от кого было это письмо. Ни малейшего. Она даже не подумала: «Что, это от того парня?»

Я принял твердое решение не забирать фотографии из проявки.

В тот же вечер мама и отец приехали из Дарема. Они в четвертый раз решили повидаться с Билли Элиотом, а также с моими соседями — Джен и Эриком. Остановились они, как обычно, в отеле, в Бейсуотере. Им никак не приходит в голову, что двенадцать фунтов, сэкономленные ими при этом, несколько меньше двадцати фунтов, затрачиваемых на такси до театра и обратно.

— Почему-то это мы всегда приезжаем к тебе, — с усмешкой начала разговор мама.

Мы сидели там же, где обычно: в венгерском ресторане «Веселый гусар» на Грик-стрит. Мы всегда встречаемся там, потому что отцу нравится разглядывать картинки на стенах с изображением Майкла Говарда и Джона Коула и делать вид, что он находился в центре политической жизни, в то время как на самом деле он проработал всю жизнь в компании «Брайант энд Хосуорт», производившей кровли и потолки. Маме нравится здешний холодный суп из вишни, хотя мне кажется, она получает больше положительных эмоций, когда говорит об этом, чем когда ест его. Во всяком случае, дома она никогда не готовила ничего подобного.

С тех пор как мы с Сарой расстались, меня не покидало ощущение того, что они не так уж и рады меня видеть. Разумеется, это паранойя, но я знал, что больше не являюсь воплощением надежды. Теперь я просто Джейсон. Такой же Джейсон, каким был всегда. Я ощущал себя башней, которую строили очень долго и никто уже не надеялся увидеть ее законченной. И вот, когда работа подошла к своему завершению, это грандиозное строение, как бы символизировавшее собой действительно большие надежды, рухнуло, развалилось на части, и осколки его теперь валяются на земле. Все доброжелатели знали, что надо меня восстанавливать, но никому не хотелось заниматься этим во всех отношениях достойным делом. «Почему? — всхлипывали они. — Почему ты забрал от нас нашу Сару?»

Но они оставались со мной. Они всегда любили меня. Но несомненно, при всем этом в душе они обвиняют меня в том, что я не оправдал их надежд и время было потрачено впустую. Я чувствовал себя своенравным и неблагодарным подростком.

— Ну вы же приезжаете сюда только ради Билли Элиота, — напомнил я.

— Мы приезжаем ради тебя, — тут же ответил отец. — Билли Элиот просто приятное дополнение.

— Так как у тебя дела, — продолжила разговор мама, как выучилась за эти годы. — Как твоя писанина?

Я сделал вид, что не заметил пренебрежительного оттенка.

— Нормально, спасибо. У меня сегодня несколько заказов, так что…

Она несколько изменилась в лице.

— Иначе, сама понимаешь. На рынке серьезная конкуренция. Кризис.

— То есть ты забросил учительство, — тяжело вздохнув, проговорила она. — Хотя это тоже шанс изменить жизнь. Но ты, кажется, и его упустил. Ведь так?

— Да, — ответил я, пристально изучая сосиску.

Думаю, пора вспомнить о Стивене. Я решил оставить за собой привилегию начать разговор о нем.

— Как дела у Стивена?

— Хорошо, — дружно ответили они.

У Стивена, моего брата, дела всегда шли хорошо. Но в нашем случае не приходится говорить о братском соперничестве. Я не завидовал ему. Не хочу сказать, что завидовать нечему: он добился потрясающих успехов. Он возглавлял операционный отделе «Малайтел», его дети были здоровыми и загорелыми, а жена — остроумной, темпераментной и увлеченной планами обустройства их нового дома, в частности бассейна, конечно же, с ярко-голубой водой. Мама сказала, что они приедут на Рождество, и я понял, что мне предстоит получить не только подарки, но и порцию разговоров о будущем.

Но я завидовал не успеху Стивена, а тому, что он всегда знал чего хочет. Он никогда не сходил со своего пути, двигался по нему, никуда не сворачивая: от университета к первой должности в Сингапуре, к встрече с Эми в первую же неделю на этой работе, к созданию семьи и дальше, вверх по карьерной лестнице. Казалось, ему выдавали планы на пять лет, и он сохранял их в Экселе, постепенно вычеркивая пункты один за другим. Я был рад за него, но эту радость омрачало некоторое разочарование в себе. Он был счастлив, а я разочарован. Причем винить в этом мне было некого, кроме себя.

— Кстати… Виделся ли ты с Сарой в последнее время? — с робкой надеждой в голосе поинтересовалась мама, и я заметил в ее глазах отблески легкой грусти.

«Да! — захотелось мне ответить. — Да, я забыл сказать».

Мы все выяснили. Встретились, выпили по молочному коктейлю, и оказалось, что мы просто друг друга недопоняли и теперь у нас все хорошо.

Я хотел сказать это ради нее. И думаю, ради себя.

— Она помолвлена, — ответил я, кивнул и заметил, что под столом отец сжал мамину руку.

Мне надо было возвращаться к работе.

Обзоры и рецензии. Лучшие хиты восьмидесятых (это просто — назвать несколько треков, сделать вид, что сейчас все в разы лучше, и отвесить несколько ленивых отсылок к восьмидесятым). Кантри в исполнении бородатой фолк-группы (найти несколько статей, авторы которых знали, о чем писали, и перелицевать их). Документальный фильм о рисующих картины животных, получивший признание на фестивале «Санденс» (а вот его придется и вправду посмотреть).

Вот ради этого я и бросил преподавание. Пишу теперь статью за статьей в надежде снискать одобрение лондонских пишущих кругов и стать «золотым пером» английской журналистики. Полагаюсь при этом на свой огромный творческий потенциал и массу интересных идей, переполняющих меня.

Я попрощался с коллегами, произнес речь на проводах, устроенных ими для меня в пабе «Никита». Они преподнесли мне маленький кубок с выгравированным на нем моим именем и надписью: «Не может не преуспеть». Я пил текилу и поднимал тосты за семь счастливых лет. Потом миссис Хаманн, завкафедрой гуманитарных дисциплин, потеряла равновесие и опрокинула горшок с цветком. Тут мы поняли, что пора уходить. Нас заметил Майкл Шеринг и его шайка: все в капюшонах, некоторые на велосипедах. Они что-то оживленно обсуждали, сгрудившись вокруг банки с пивом, оставленной кем-то около урны.

— Эй, сэр! — крикнул он. — Уж не вы ли это, того… отлили сюда?