Страница 29 из 45
Я помню, как впервые поцеловал девочку. Кажется, мне было тогда почти тринадцать. Это была традиционная игра. В почту. Ее звали Конни, держалась она очень робко. У нее дрожал голос, когда она сказала, что у нее есть заказное письмо для Пола. А я вообще чуть не умер. Девчонки! Бог ты мой! Девчонки! Я был исполнен высокомерного мужского презрения. Но должен был довести дело до конца. Я попался в ловушку. Почта находилась в темном конце прихожей. Конни дожидалась меня там, наклонив голову. Я собирался лишь быстро, отрывисто чмокнуть ее куда-нибудь в лицо. Вы помните, как это было? Их аромат? Первое осознание? Эти губы, потрясающе, невероятно мягкие. У вас в голове сложилось твердое убеждение, что девчонки жалкие создания. И вдруг эти губы берут ваше представление, основанное на ожесточенном неприятии, подкидывают его в воздух, и оно приземляется оборотной стороной, внезапно порождая сотни тайн, требующих своего разрешения. И девчонки из презренных созданий мгновенно превращаются в источник всех горячек. Казалось бы, больше уже не пережить снова этого первого поцелуя. Никогда. Но каким-то образом губы Джуди тоже перевернули все мои представления с ног на голову, сметая все известное и возведя вместо него череду новых невероятных величин.
Потом она зашевелилась, вывернулась и ушла. Прочно запечатлев у меня на губах то, чем она была, и намек на то, чем могла бы стать. Навсегда. И у меня хватило глупости подумать, что для нее это было бессмысленно, так же бессмысленно, как для меня. Слишком много мужской подозрительности. Возможно, слишком часто обжигался. Не осознавая, что импульс должен быть взаимным, чтобы вообще был какой-то импульс. И быть чем-то, что не слишком часто используешь, не слишком часто отдаешь. Поцелуй. Бог мой, сколькими влажными поцелуями вы украдкой обменивались в любой из субботних вечеров? Например, у вас на кухне, когда вы собирали гостей? И как много таких поцелуев перерастало затем в ласки в мотеле, кульминацией которых становится акт, достигающий своего непотребства уже только через одну свою бессмысленность? Наверное, я старомоден. Установившийся порядок вещей, ощущение чего-то хорошо знакомого и ограниченность сталкивают вас с края портика, прямиком в презрение и отвращение к самому себе. И если вы едите пищу, приправленную специями, так чего уж там — можно и чашку горячего кофе выпить.
Здесь все было честно. Она облокотилась спиной о дверцу машины и сказала мне об этом, сказала, что это конечная остановка на автобусном маршруте, затем вылезла и ушла. Но не раньше, чем я наплел что-то маловразумительное насчет того, что Мэвис можно исключить из этого расклада. Говорил, зная, что это слишком скоропалительно и слишком нелепо. Один раз она оглянулась. Бледное лицо, выхваченное светом.
Я довольно долго сидел в одиночестве, себя уговаривая. Ну же, будь большим мальчиком, Пол. Веди себя по-взрослому. Ты только что поцеловал знаменитость. Это ошеломило вас обоих — если допустить, что она не играла. (Я знаю, что не играла! Я это знаю!) Вы оба расстроены тем, что произошло с Уилмой. (Нет. Мы расстроены другими вещами. И мы можем стать ответом друг для друга, потому что я знаю, что мы хотим одного и того же.) И обстановка тут сумасшедшая. Среди таких декораций тянет на глупости. (Хотя то же самое случилось бы и во время прогулки на пароме за десять центов, и в общественном парке, и на пикнике, и на балконе. В точности то же самое, стирающее все, что происходило до настоящего момента.) А ты неисправимый романтик, Пол. Всегда выискиваешь веревку из волос, свисающую с высокой каменной башни, всегда готов привязать знамя к своему копью. (Но до сих пор все никак ее не находил. Всегда высматривал не в тех башенных, оконцах. Наряжался не в тот цвет.) А она девушка занятая и на следующей неделе, повстречав тебя на улице, в какой-то момент посмотрит озадаченно, а потом, быть может, вспомнит, как тебя зовут. (С ней это случалось, так же как и со мной.) Да и в любом случае, дружище Пол, ты женат и все это завязано с твоей работой. Ты не бросишь все это вот так, вдруг, из-за того, что тебя угораздило жениться на той женщине, которая временами может быть редкостной дурой. (Глупой, злобной, неглубокой и фальшивой. Слишком эгоистичной, чтобы стать матерью. Предсказуемо неверной — если этого еще не произошло, значит, скоро произойдет. На женщине, которую ты интересуешь только в качестве кормильца.) Так что брось ты это, Пол. (А что, если ты не можешь? Что, если это не подвластно твоей воле?)
Все равно брось.
И тут пришла Мэвис, застав меня врасплох, и увидела, о ком я собирался с ней поговорить. Она повернулась и ушла прочь. По крайней мере, хоть перестала реветь. Мне хотелось выскочить из машины, нагнать ее в три шага и изо всей силы огреть по затылку. Потом я задался вопросом — скольким людям приходят в голову такие безумные мысли? Например, по дороге сюда, когда мы поссорились, я все посматривал на кабины встречных грузовиков. Один резкий поворот руля. Как часто такое происходит? Машина перестает слушаться руля. Жена все ноет, ноет и ноет. Мужчина сидит ссутулившись, вцепившись в руль. Так что, возможно, во многих случаях нытье успевает смениться коротким вскриком, прежде чем раздается взрывной хруст, после которого следуют протяжный скрежет, лязг, и оба умирают, охваченные безумием.
Да, я хотел поговорить с ней, я собирался поговорить с ней. И Мэвис не понравилось бы то, что я готовился ей сказать. Потому что, независимо от Джуди, независимо от того, выиграл я, или проиграл, или сыграл вничью, или мне засчитано поражение за неявку, с меня достаточно. Достаточно Мэвис, «Манхэттен менеджмент». У меня возникло фантасмагорическое видение в духе Дали. Я сидел в большом жестяном корыте посреди пустыни, и меня дочиста отскребали большой щеткой, изнутри и снаружи. Потом мозги извлекут из белой пены, аккуратно прополощут в родниковой воде и вставят обратно в черепную коробку.
Пружина заводилась, и колесики нацеливались в другом направлении. Никаких дорожных знаков не было. Я провел там много времени наедине с собой. А когда вышел из машины, чувствовал себя скрюченным и оцепенелым, как будто долго сидел под напряжением. Я смотрел, как горы начинают проступать в первых серых просветах воскресного утра, когда услышал крики. Все огни снова зажглись, затмив утро. Я поспешил к воде.
Они достали Уилму. Стив и полицейский приподняли тело, завернутое в брезент, вытащили его из лодки. Но поскольку действовали неуклюже, уронили, и она, голая, выкатилась из-под своего покрова. Я посмотрел на это тело и решил, прямо там, что совершенно не предрасположен к некрофилии. Объективно я сознаю, что это было роскошное, соблазнительное тело. Но оно было совсем, совсем мертвым. Я повернулся к нему спиной и услышал, как Джуди кричит им, чтобы они ее накрыли. Я знал, что мы с ней испытываем одни и те же чувства.
Чиновники приступили к своим обязанностям и прогнали нас с причала. Лодки стали поворачивать домой, к женщинам, которым предстояло всласть посмаковать этот лакомый кусочек.
Слушай, Хелен, я только что узнал — там такие вещи творились. Натуральные оргии. Все эти городские, которые скачут в чем мать родила. Готов поспорить, что без наркотиков тоже не обошлось. Вообще-то про мертвых или хорошо, или ничего, но я могу тебе сказать, Хелен, — мне уж точно не жаль, что весь этот сброд перестанет сюда таскаться. Надеюсь, что дом достанется каким-нибудь действительно симпатичным людям. Знаешь, эта Джуди Джона тоже была там. Если осенью она снова появится в передачах, я запрещу детям на нее смотреть. Собираюсь написать ее спонсору. Я так скажу, Хелен, — если человек не живет достойно, у него нет никакого права выступать перед публикой.
Я оглядывался вокруг, отыскивая Джуди, но не мог ее найти. Потом догадался, что она ушла в свою комнату, и направился в сторону кухни со смутными мыслями о горячем кофе. Прошло некоторое время после того, как нашли тело, и мир уже наполнился мутноватым дневным светом, когда всех нас собрали в просторной гостиной. Мистер Фиш решил сказать нам несколько слов.