Страница 8 из 23
Мы не останавливаемся. Мы бьёмся с врагом беспрерывно. Даже если придется обратить всю планету в пепел, мы не остановимся, пока не уничтожим врага полностью.
Мы сражаемся насмерть, загоняя самих себя в пасть судьбы. И я знаю, почему мы сражаемся. Предатели должны быть уничтожены. Нет никаких сомнений или вопросов касательно этой цели. Но вот чего хотят от Паллевона Освященные? Почему они с такой свирепостью пытаются остановить нас? Я чувствую ужасную иронию, притаившуюся в центре этой войны.
Пусть будет так. Передо мной теперь долг, заклятые враги, битва. И «красная жажда». Мои братья думают, что я сделан из куска льда. Возможно, могильный холод и заменил мне душу. Между тем, они ошибаются, считая, что «изъян» был вычищен из моей сущности. Я чувствую его. Я знаю, что такое «жажда». Мне ведома опустошающая бездна «чёрной ярости». Они не оставили меня.
Но есть и кое-что ещё, не правда ли? За «жаждой», за «чёрной яростью», не голод ли это, который ещё темнее, древнее, больше. Тот, что поглощает всех остальных, может он приберег меня для себя. Не он ли это?
Нет. Я отвергаю его. Я отказываю ему. Я устремляюсь в яростные объятья битвы, насыщая свою ненависть кровью врагов. Я ликую, посреди выпущенного на волю холокоста варпа, холокоста, который есть не что иное, как проявление моей воли сокрушающей плоть.
Противник предается актам бессмысленного богохульства. Силы Освященных занимают позиции в соборе, нависающим над площадью, которая когда-то была огромной относительно храма, но впоследствии была застроена комплексами Министорума. Храм является реликвией, он уже был древним, когда история Паллевона остановилась. Он явно из времён ранних вероисповеданий человечества. Ему следует воздавать почести. Это — завещание, выражение веры, которое само по себе стало святым. Его осквернение — это непоправимая трагедия. Предатели появляются на паперти, посылая нам в качестве приветствия шквал масс-реактивных снарядов. Мой отряд прижат огнем. Фраг гранаты падают в середину нашего построения. Брат Мерихем получает прямое попадание, шрапнель разносит его мозг. На доли секунды мы выбиты из сражения.
Я надеюсь, что враги успели насладиться этим мгновением. Потому что для них оно будет последним.
Всё, что происходит дальше, занимает времени не более, чем предсмертный вопль. Я глубоко погружаюсь в варп. Я становлюсь проводником бесконечного уничтожения. Вокруг меня образуется водоворот. Воздух темнеет. Стержни моего психокапюшона окрашиваются в сверкающий багровый цвет. Реальность в моих руках обращается в ничто. Игрушка для моего гнева, годная только для того, чтобы быть сокрушенной. И я наношу удар. Я выпускаю энергии. Моя злость — это тотальный, финальный приговор. Паперть накрывает молниевый разряд эмпирей. Реальность захвачена моей волей и разрушается. Земля кричит, пожираемая фиолетовым огнем. С грохотом лавины собор обрушивается на головы осквернителей, принимая мученическую смерть в последнем акте преданности. Происходит грандиозная, ярчайшая вспышка энергии. Цвет не принадлежит известному спектру. Это цвет гнева, боли, вечной энтропии и ужасного, всепоглощающего голода.
Свет гаснет с электрическим треском. Зияющая рана в ткани реальности затягивается, но не бесследно. В агонизирующих руинах перед нами слишком много пустот. Материя была уничтожена, со стороны кажется, что само её существование стерли из бытия, как из прошлого, так и из будущего. Щебень перекручен. Камень искривлен, словно искаженные мускулы. Его неслышный в обычном мире вопль будет длиться вечно. Кровь, настолько тёмная, что выглядит чёрной, разливается по развалинам. Она будет течь теперь всегда.
Именно так я и работаю.
В этом вся моя суть.
Я чувствую направленный на меня взгляд Квирина.
Баал Секундус. Крепость-монастырь Кровавых Ангелов.
Калистарий первым поздравил Квирина, когда тот вышел из Реклюзиама. Чёрная броня вышла из чёрного камня, тень из тени. Черепообразный шлем кивнул Калистарию: «Брат библиарий».
Калистарий поклонился: «Реклюзиарх». Он был первым за пределами башни, кто обратился с этим титулом к Квирину.
Квирин поначалу не ответил. Он стоял недвижимо, и Калистарий чувствовал, что взор старого друга устремлен на какие-то внутренние горизонты. Наконец реклюзиарх проговорил: «Велика честь, но велик и груз». Пауза. «Мне интересно, правда ли мы достойны того, что получаем?»
«Мы все недостойны благодати нашего примарха и его Великого Отца, — ответил Калистарий, — мы все с изъяном. Наш долг признать это, стремиться к невозможному, и принять роли, которые судьба и орден приготовили для нас в бесконечном крестовом походе».
Квирин рассмеялся. Это был хороший звук, смех воина, обретшего правду в собственной жизни: «Хорошо сказано, брат. Говоришь прямо как экклезиарх. Временами я думаю, что тебе стоило пойти со мной этим путем, а не дорогой библиария».
«Нет, — качает головой Калистарий, — я на своем месте. Не принимай мою констатацию факта за философию. Наши титулы это не просто повод для гордости. Они говорят, кто мы есть. «Реклюзиарх» — это не обращение. Это твоя суть».
— Властелин Смерти, — говорит Квирин. Его голос из шлема звучит как плоский электронный напильник. Эмоций нет. Правда, слышится ужас. И его теологическое отвращение тоже на месте.
— Так меня нарекли, и я действую соответственно, — парирую я. Я не оглядываюсь на него, пока иду в сторону руин. Моё внимание приковано к более важной вещи. За тем местом, где стоял собор, башен больше не было. Там пространство, достаточное, чтобы увидеть низкое небо Паллевона. Облаков нет. Свет тусклый, древний алый, угасающий на мгновение, затем снова набирающий силу, по мере возвращения солнца. Холодная, безмятежная красота небес разрезана черным силуэтом. Узкий, заостренный, для невооруженного глаза это просто чуть более глубокая тьма. И я знаю, с ледяной уверенностью, что это на самом деле.
Это самая глубокая тьма.
Это эпицентр.
По сторонам всё успокаивается. Вокс-переговоры стихают тоже. После обрушения собора и потери «Громовой ястреба», Освященные решили отступить, может быть. Оставшийся штурмовик с рёвом пронесся над головами, удирая во тьму и более не атакуя. Противник, должно быть, признал, что мы расчистили себе дорогу. И более сдерживать нас в улицах города не получится.
Квирин умолкает, когда осознает значимость открывшегося нашему взору зрелища. Мы молча прокладываем путь по горам щебня. Мы выходим на простор. Перед нами сцена тёмного чуда.
Центр Векайры — это совершенно круглый амфитеатр. Здания подступают к самому краю чаши и резко обрываются. Некоторые утратили свои фасады, выставив на обозрение интерьеры, словно рассеченные клинком. Чаша амфитеатра огромна, достаточная, чтобы быть следом удара метеорита, и как доказательство этой теории, обнаженные камни несут на себе отпечатки сильнейшей мгновенной деформации. Что-то ударилось в город здесь, ударилось с невероятной силой. С другой стороны, круг слишком ровный, чтобы быть природного происхождения. Чаша симметрична и размечена концентрическими кругами. Угол наклона её склонов постоянный. Чаша является артефактом, шириной в несколько километров, созданная в приступе мгновенной жестокости.
Ни одна технология человечества не может сотворить такое.
На верхнем кольце я обнаруживаю, наконец-то, население Векайры. Точнее то, что от него осталось. Возможно, это последнее пристанище вообще всех людей Паллевона. Эти люди пали. Окружающий город более не принадлежит им. Они — варвары. Их примерно несколько тысяч. Они живут в хижинах и лачугах, образующих маленькие поселения и представляющие собой не что иное, как просто сваленные в кучу камни. Они одеты в лохмотья. Волосы их растут жалкими, отвратительными космами. Кожа их покрыта налетом пыли и грязи. Они в ужасе толпятся в своих деревушках, дрожа и завывая, когда их взгляды устремляются наверх — на нас, или вниз — на позиции Освященных. Хотя на кольце чаши наблюдается растительность, следов культивации нет, также как и выпаса скота, или других средств пропитания. Я не вижу того, что сохраняет жизнь этим людям. Я склоняюсь к тому, что они живут в страхе. Я пересматриваю свое первое впечатление. Они не варвары. Они — животные.