След тигра

— А ты спроси у Тянитолкая, — посоветовал Глеб. — Ему про мои недостатки известно если не все, то очень многое. Недаром же он все время на разные лады повторяет, что я дурак. Думаю, он знает, что говорит. Все-таки старший научный сотрудник… Горобец помрачнела.

— Давай не будем о нем говорить, — попросила она. — Такое хорошее было утро…

— Давай, — сказал Глеб.

Он вынул нож, подвинул к себе заячью тушку и принялся ловко разделывать ее на плоском камне. Горобец наблюдала за ним, жуя травинку. Позади, на фоне леса, виднелась тонкая струйка белого дыма, поднимавшаяся над погасшим костром, возле которого бесформенной кучей тряпья лежал спящий Тянитолкай.

Сиверов снова, уже в который раз, попытался понять, что происходит между Горобец и Тянитолкаем. Было совершенно очевидно, что они не доверяют друг другу и что только присутствие постороннего человека, недурно владеющего оружием и играющего роль своеобразного буфера, до сих пор удерживало их от окончательной расстановки точек над «i». Глеб почти не сомневался, что случай с направленным на Евгению Игоревну карабином был не чем иным, как попыткой убийства, обставленной, как выразилась Горобец, под несчастный случай. Слепому пришло в голову, и уже не в первый раз, что таким путем Тянитолкай пытался не столько избавиться от Горобец, которая силой гнала его туда, куда ему идти решительно не хотелось, сколько спасти свою жизнь. В конце концов, если бы он был так уж решительно против продолжения этой прогулки, ему ничего не стоило повернуться и уйти. Правда, Евгения Игоревна грозилась применить оружие, но ведь ясно же, что это была пустая угроза! Да и Глеб этого, конечно же, не допустил бы. Выходит, Тянитолкай действительно пытался убить Горобец только потому, что боялся сам быть убитым — то есть исключительно в целях самозащиты.

Но чего ради Евгения Игоревна должна была желать ему смерти? Глеб не видел этому ни одной причины, зато он видел, как Горобец иногда поглядывает на Тянитолкая, словно прикидывая, куда лучше всадить пулю, в голову или в брюхо. Такая беспричинная ненависть ставила Глеба в тупик. Может быть, какие-то старые счеты? Тогда какого дьявола Тянитолкай пошел в эту экспедицию? Жить надоело? Или они оба как раз затем сюда и явились, чтобы свести эти самые счеты? Такое предположение выглядело притянутым за уши, да и все остальное — все эти непонятные смерти, тигры-оборотни и прочая кровавая мистика — никак не вписывалось в рамки этой простенькой версии. Чем больше Глеб об этом думал, тем сильнее ему казалось, что его со всех сторон окружают люди с ненормальной психикой. Один шизоид бегал по лесу, нацепив на ноги меховые лапти с когтями, а двое других только и ждали удобного момента, чтобы без всякой видимой причины перегрызть друг другу глотки. Как пауки в банке…

«А может, дело как раз в этом? — подумал Глеб, снимая с зайца пушистую шкурку. — Может, это он и есть — эффект пауков, запертых в банке? Постоянная угроза жизни, постоянные взаимные подозрения… Тянитолкай подозревает, что его начальница не остановится ни перед чем, чтобы спасти своего сошедшего с нарезки муженька-людоеда, а Горобец подозревает, что он это подозревает, вот они и хватаются за оружие от каждого неожиданного звука… Одного меня никто ни в чем не подозревает, потому что я — человек со стороны и к их делам не имею никакого отношения. Да и то… Как-то уж очень быстро они замяли историю с исчезновением Вовчика. У них ведь были очень веские основания подозревать, что это я его угомонил, но никто даже словом не обмолвился на эту тему. Как будто они заранее решили, что меня трогать нельзя, а Вовчику туда и дорога. Ничего не понимаю!»

Он действительно перестал что бы то ни было понимать в происходящем. До вчерашнего вечера ему казалось, что разрозненные части головоломки начинают мало-помалу складываться во что-то осмысленное. Оставалось только проверить кое-какие свои предположения, и ночью, когда Горобец и Тянитолкай крепко уснули, он эти предположения проверил — подкрался, бесшумно ступая, к спящим, осторожно поднял с земли рюкзак Евгении Игоревны и сразу же понял, что ошибся. Рюкзак был совсем легким, а это означало, что Слепой ошибался с самого начала, подозревая Горобец в двойной игре. Тем не менее он отстегнул клапан, развязал шнур, которым была стянута горловина рюкзака, и порылся внутри, ни на что уже не рассчитывая. Как и следовало ожидать, ничего похожего на интересующий его предмет Глеб в рюкзаке Евгении Игоревны не обнаружил. Была там кое-какая одежда, белье, неизменные туалетные принадлежности в пластиковой коробке, немного продуктов, аптечка, почти до конца выжатый тюбик с репеллентом и две запасные обоймы к парабеллуму в полиэтиленовом пакете, перехваченном аптечной резинкой.

Возвращая аккуратно завязанный и застегнутый рюкзак на прежнее место, Слепой испытывал двойственное чувство облегчения и разочарования. Было очень приятно узнать, что его смутные подозрения в отношении симпатичной Евгении Игоревны оказались беспочвенными, и в то же самое время Сиверов понимал, что его расследование зашло в тупик, а происходящее снова, уже в который раз, прямо у него на глазах потеряло какой бы то ни было смысл. Впору было и впрямь решить, — что его окружают законченные психи, которых под благовидным предлогом выгнали в тайгу, чтобы не путались под ногами. А его, Глеба, приставили к ним в качестве санитара, чтобы не разбежались раньше времени…

Горобец выплюнула травинку, расстегнула клапан нарукавного кармана и вынула оттуда плоский металлический портсигар, завернутый в полиэтилен и так же, как пакет с обоймами в ее рюкзаке, для надежности перехваченный черной аптекарской резинкой. Развернув пакет, она со щелчком откинула тусклую металлическую крышку и вынула из портсигара сигарету.

— Последняя, — сказала она, перехватив заинтересованный взгляд Глеба. — Поделиться с тобой? Сиверов отрицательно покачал головой.

— Не наелся — не налижешься, — сказал он. — Травись в одиночку.

Горобец закурила, вытряхнула из портсигара табачные крошки, снова обернула его пакетом и спрятала в карман.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросила она. — Я раньше всегда ругала мужа за то, что он курил натощак. Не успеет глаза протереть, а уже сигарета в зубах, дым коромыслом… А теперь думаю: зря я к нему приставала.

— Почему же зря? — рассудительно сказал Глеб. — Это действительно очень вредная привычка.

— Ну и что? По-моему, лучше умереть от рака легких, чем вот так…

Она передернула плечами и оглянулась в ту сторону, где осталось болото и проложенная через него тропа, обозначенная страшными вешками.

— Еще неизвестно, умер он или нет, — заметил Глеб.

— Уж лучше бы умер. Там, на болоте, я, конечно, городила чепуху. Вы с Тянитолкаем правы, жить ему незачем. Что его ждет на Большой земле? Клиника с решетками на окнах, электрошок, после которого он превратится в бессловесного скота, в растение?.. Даже с точки зрения абстрактного гуманизма, в котором вы меня пытались обвинить, пуля милосерднее. И я сделаю это, как только его увижу.

— Для начальника ты слишком часто меняешь мнение, — сказал Сиверов, откладывая в сторону разделанную по всем правилам заячью тушку и берясь за вторую.

— Знаю, — вздохнула Горобец. — Но меня всю жизнь учили, что свои ошибки надо признавать. — Глеб открыл рот, но Евгения Игоревна не дала ему заговорить. — Молчи, я знаю, что ты скажешь. В последние недели я узнала одну вещь, которой меня не учили, а именно: открыто признавая свои ошибки, теряешь право быть начальником. Теряешь авторитет. Звучит глупо, но так оно и есть. И это, наверное, правильно. Я плохой начальник, просто отвратительный. Ведь я всех нас чуть было не погубила! И погубила бы непременно, если бы не ты. Ах, какой я была дурой! Я сама, собственными руками, отрезала единственный путь к спасению. Ты знаешь, — призналась она с кривой улыбкой, — ведь Корнеев настаивал, чтобы я взяла с собой спутниковый телефон. — Сиверов замер, держа в одной руке нож, а в другой — окровавленную заячью тушку. — Да-да, — продолжала Горобец, — не смотри на меня так. Он даже привез его на аэродром и тихонько спрятал в нашем багаже. А я, идиотка, нашла и отложила в сторону, потому что считала, что нам хватит рации и что незачем таскать на себе лишнюю тяжесть…