Страница 87 из 104
— Не стоит искать квартиру. Все равно скоро пошлют в другой город. Живу один, в центре, на Гевандхаузштрассе.
Моя служба началась на следующий же день. К девяти часам утра я приходил в отдел, размещавшийся на одной из красивейших улиц — Вальштрассе. Первое время мне поручали составление сводок по разведданным о флотах противника. Через день — уроки русского языка. Порой трудно было промолчать, когда преподаватель, поправляя меня, сам делал ошибку.
Мы часто ездили с Динглингером на его полугоночном кремовом «фиате» с темно-красными сиденьями. Однажды, перебрав лишку в ресторане, он попросил меня сесть за руль. Я отказался:
— Жаль покорежить такую великолепную машину.
— Тем более, что это подарок моего друга Скорцени. Ты, надеюсь, слышал о нем?
— Еще бы! Штурмбанфюрер Скорцени — это имя!
Я действительно слышал это имя еще у Веденеева. Его называли в числе самых опасных и ловких фашистских диверсантов.
— Овладеть машиной необходимо, — сказал Готфрид, — как стрелять. Мы исправим это упущение.
С этого дня я регулярно садился за руль и очень быстро освоился. Недели через две я так же лихо срезал углы на поворотах и пулей обгонял автобусы, прижимаясь к тротуару, как это делал сам Готфрид. Несколько раз за нарушение правил движения меня останавливали шуцманы, но удостоверение службы безопасности действовало магически. Шуцман прикладывал руку к козырьку и желал счастливого пути.
— Это не единственное достоинство нашей работы, — похвалялся Готфрид, — все блага жизни доступны тебе, и, если ты не дурак, можешь быстро разбогатеть. Ты же видел мои картины?
Его квартира действительно напоминала музей.
— Погоди, дай добраться до пражских фондов, — мечтал Готфрид, — там есть такие полотна!
Из разговоров с Готфридом мне стало ясно, зачем я понадобился фон Ригеру. В борьбе Гиммлера и Кальтенбруннера с адмиралом Канарисом, не оправдавшим многие надежды Гитлера, имперское управление безопасности брало верх и постепенно прибирало к рукам функции абвера. Для диверсий в тылу противника был создан штаб «Цеппелин», куда входил и отдел Ригера. Этой осенью многих офицеров флота привлекали в секретные службы. Кандидатура Вегнера, моряка с безупречной репутацией, уже знакомого с Россией и к тому же связанного с абвером, показалась подходящей. Тут сыграло роль письмо Лемпа в новороссийскую абвергруппу. Готфрид гордился своей «находкой».
— Ты делаешь успехи, — сказал он, — чутье не обмануло меня.
Однако в первые же дни моей работы на Вальштрассе выяснилось, что я не умею вести допросы. Готфрид доложил об этом Ригеру в моем присутствии. Отдышавшись и выпив стакан минеральной воды, Ригер сказал:
— Допросы, в общем, не его дело, но технику знать надо. Займитесь этим, Динглингер. Пусть поприсутствует на допросах в гестапо, когда там разбираются интересующие нас дела.
Допросы велись обычно по ночам. На рассвете я возвращался домой в изнеможении. Я не представлял, что придется пройти через такие мучения. Они могли сравниться только с допросом в шепетовской комендатуре. Нужно было собрать всю волю, чтобы с холодным безразличием присутствовать на пытках.
После одного из допросов я сидел вместе с Динглингером и его коллегами в ресторанчике рядом с церковью Кройцкирхе, прославленной своим органом. Церковные часы пробили четыре, но кабак не закрывался до утра.
Динглингер был в центре внимания. Ему льстили, хвалили его на все лады.
Косой эсэсовец Франц гоготал, вытянув шею:
— Говорю тебе, Готфрид, год я тебя знаю — ты голова! Гордость ты наша, Готфрид! Ты — художник, говорю тебе!
Этот косой Франц едва не довел меня до обморока на допросе английского летчика. Летчик не дожил до конца допроса, потому что Франц спьяну включил слишком сильный ток.
— Отто Скорцени, конечно, сила, — сказал другой собутыльник, — но он только сила, а Готфрид — интеллект. Если ему прикажут, он выкрадет английскую королеву в ночной сорочке.
Противно было слушать этот поток славословий. Я предложил тост «за дружбу» и начал наливать коньяк в рюмку Готфрида.
Он отстранил мою руку:
— Я думал, у тебя нервишки покрепче, Макс. Когда допрашивали англичанина, ты стал бледным, как бумага.
— Не бледнее тебя!
— У меня всегда такой цвет лица, а ты струсил.
— Если так... — Я налил две рюмки и отошел в противоположный угол. — Попробуем сейчас твои нервы. Хочешь изобразить Вильгельма Телля? Я буду держать рюмки вплотную у висков. Стреляй! Если промахнешься хоть раз — поменяемся местами.
Я думал, он не согласится. И, когда Готфрид вытащил пистолет, пожалел о своем безумном предложении. Погибнуть среди пьяных эсэсовцев! Веденеев не найдет ни слова сожаления, если узнает, как безрассудно умер его разведчик.
Даже этой компании показалось, что я хватил через край. Но Готфрид уже целился. Два выстрела раздались один за другим. Осколком стекла мне оцарапало скулу. Одна рюмка уцелела.
Восторженные крики прервал спокойный голос Динглингера:
— Твои выстрелы остаются за тобой. Но не сейчас. Я должен уехать в очень важную командировку, и, кстати, вместе со Скорцени. Не имею права рисковать.
Наступило замешательство. Ни о какой командировке никто не слышал. Косой почувствовал, что задета честь его кумира.
— Когда ты вернешься, Готфрид, — сказал Косой, — мы все будем присутствовать на втором акте этой дуэли.
Динглингер уже обмяк. Ему требовалась порция наркотика.
— Обещаю вам это зрелище, — вяло сказал он, — вы будете сидеть на персидских коврах, которые я привезу. А тебе, Макс, я привезу гурию лет четырнадцати.
Я сел рядом с ним:
— Брось пить, Готфрид, и забудь об этих выстрелах. Я не такой стрелок, как ты.
— Нет, ты стрелок! — Он вяло погрозил мне пальцем и встал. — Поехали домой. Мне утром к шефу.
Динглингер вовсе не сердился за то, что я поставил его в неловкое положение. Наоборот, по его мнению, я выдержал еще один экзамен. Утром, за кофе, он не забыл подтвердить:
— Твои выстрелы за тобой, Макс, как только вернусь.
— Ты действительно собираешься в Иран?
Он нахмурился:
— Мне казалось, ты умеешь забывать разговоры за бутылкой. Ты ни разу не спросил меня о Лемпе.
Теперь я не сомневался, что с Лемпом все в порядке. Меня испытывали. Я сделал вид, будто припоминаю:
— А, ты о том... Я принял это за шутку.
— Тогда прими за шутку разговор об Иране. И никому эту шутку не повторяй.
Секретарь фон Ригера проводил меня в комнату без окон. Резкий белый свет падал с потолка. Вдоль стен на железных стеллажах стояли, как каторжники в строю, толстенные серые тома. На корешках — черные надписи: «Бухенвальд», «Аушвитц», «Дахау», «Заксенхаузен», «Нойенгамме», «Равенсбрюк»... Вся Европа расплющена могильными плитами этих томов. И в каждом — бесконечные столбцы фамилий. Перед многими стояла отметка: «GEST». Я знал, что это значит. Повешены, расстреляны, заморожены, удушены газом, истреблены голодом, сожжены электрическим током. Русские, французы, голландцы, поляки, немцы...
Мне приказано было отобрать моряков. Нужны офицеры среднего ранга, желательно с Черноморского флота. Зачем?
Несколько дней я сидел над этими томами. Отобрать моряков было не просто. Не у всех фамилий обозначен род службы. Кроме того, я знал, что многие скрывают в плену свое имя и специальность. И все-таки я искал знакомые фамилии. К концу недели набралось пять или шесть. Может быть, однофамильцы?.. Полки и дивизии мертвецов проходили передо мной, и не было им конца.
— Корветен-капитан Вегнер! К шефу!
Войдя в кабинет, я застал там Динглингера и услышал последние слова фон Ригера:
— ...между пятнадцатым и восемнадцатым ноября или раньше. Не загружайтесь другими делами.
Я подумал: это по поводу Ирана. Теперь известно, когда он едет. Но зачем?
Ригер сразу обратился ко мне: