Ради милости короля

– Он пробудет при дворе очень долго, судясь с вдовствующей графиней за свое графство, – сообщила Годьерна.

Ида занялась едой, притворившись равнодушной, хотя ее любопытство было подогрето, в особенности после дневного разговора с Генрихом. Она продолжала поглядывать на Роджера Биго. Он тоже осматривался по сторонам, но не встречался глазами ни с кем из женщин. Его взгляд был внимательным, и оценивающим, и беспокойным, словно в постоянном ожидании нападения. Интересно, какого цвета у него глаза?

– Он не женат и не помолвлен, – заметила Годьерна, – но, полагаю, многие отцы будут наводить о нем справки. Несмотря на спорные земли и разрушенные укрепления во Фрамлингеме, он все же заслуживает внимания.

Годьерна говорила безучастно, но Ида научилась понимать подтекст чужих речей – даже у тех, кому доверяла. Эта женщина пыталась сказать ей, что Роджер Биго, несмотря на обстоятельства, хорошая добыча.

Роджер вошел в личную спальню короля, встал на колени перед Генрихом и опустил голову. Генрих наклонился, взял Роджера за руки и поцеловал его в знак примирения:

– Меня опечалила весть о смерти вашего батюшки, упокой Господь его душу.

Оба знали, что это простая вежливость, – ни тот ни другой ничуть не печалились.

– Он умер так, как хотел, сир.

На мгновение перед мысленным взором Роджера предстал запечатанный свинцовый гроб, опущенный в могилу под семейной плитой в церкви Девы Марии в Тетфорде. Покоится ли его душа в мире – другой вопрос. Впрочем, живых это волновало мало.

– Рад видеть вас при дворе, – произнес Генрих. – Вы слишком долго отсутствовали.

– Сир, я был занят в своих землях. – Роджер слегка подчеркнул слово «своих». – Дел невпроворот.

Генрих потер подбородок, задумчиво созерцая собеседника. Роджер стоически вынес испытующий взгляд. Он был раздосадован, поняв, что мачеха и братья по отцу прибыли ко двору раньше его и воспользовались этим, чтобы первыми подать прошение. Они смотрели на него через зал со смесью враждебности и самодовольства.

Генрих дал камергеру знак налить вина и жестом предложил Роджеру сесть на скамью у огня.

– Ваша мачеха предложила мне тысячу марок за решение вопроса о землях вашего отца в ее пользу, – сообщил он.

Роджер взял кубок, надеясь, что его содержимое отличается в лучшую сторону от помоев, которые Генрих обычно подавал гостям.

– Я всегда знал, что жена моего отца оспорит наследство, сир, и никоим образом не поддерживаю ее притязания. Земли принадлежат мне по праву как старшему сыну. Если ее сыновьям что-то и причитается, то лишь имущество их матери. Все приобретенное моим отцом в течение жизни принадлежит мне, а не им. – Осторожно отпив, Роджер обнаружил, что его надежды в отношении вина были тщетны.

– Ваши доводы кажутся мне разумными, – ответил Генрих, – но вопрос следует изучить более подробно, прежде чем я смогу вынести решение.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, Роджер подумал, что «более подробно» – завуалированное вымогательство. Подарки и взятки смазывали колеса придворной жизни, но Роджер не намеревался вступать в соревнование с мачехой и разоряться, чтобы Генрих мог поживиться.

Генрих откинулся на спинку кресла, сжимая ладонью резное навершие кресла.

– Могу сказать точно, и церковь это подтверждает: в законности вашего рождения нет ни малейших сомнений, но одно это не дает вам права на наследство, и у вашей мачехи есть основания для возражений.

Роджер испытал прилив облегчения. Это уже что-то, хотя, по правде говоря, он не ожидал препятствий в данном отношении.

– Пока дело рассматривается, титул графа останется при мне, как и треть доходов графства, – прищурился Генрих. – Скажу прямо: не в моих интересах оказывать поддержку и предпочтение семейству, глава которого предавал меня на каждом шагу.

Дыхание Роджера участилось. Он был готов к этому моменту, поскольку Генрих вряд ли вернул бы привилегии и доходы охотно, и все же королевские слова стали ударом под дых.

– Сир, я не мой отец. Я служил вам верой и правдой, начиная с битвы при Форнхеме, и выполнял все ваши приказания.

– Верно, – прохладно ответил Генрих, – но тем самым вы служили и себе, а это, похоже, фамильная черта. Вы предали собственного отца, и это означает, что вы способны укусить кормящую руку.

Еще один удар, на этот раз в пах. Роджер стиснул зубы:

– Сир, выбирая между изменой королю и предательством отца, я выбрал меньшее бесчестье. Как бы вы хотели, чтобы я поступил?

– Не исключено также, что вы искали больших выгод в будущем. – Губы Генриха скривились в мрачной улыбке. – Пока я доволен вашей верностью, но, как и добрый хлеб, ее необходимо испытать дважды. Прежде чем доверить вам земли, я должен убедиться в вашей преданности. Клятв недостаточно. Мне нужны доказательства.

Роджер проглотил замечание, что единственный способ проверить преданность – довериться.

– Просите о чем угодно, и я докажу вам свою преданность, сир, – ответил он ровным голосом, сохраняя расслабленную позу.

Генрих прижал указательный палец к губам, размышляя.

– Быть по сему, – наконец сказал он. – Жалобу вашей мачехи необходимо тщательно рассмотреть, прежде чем я смогу прийти к решению. Тем временем верная служба пойдет вам только на пользу. Я буду всячески поощрять ваше присутствие при дворе, а завтра вы принесете мне присягу в счет тех отцовских земель, принадлежность которых бесспорна.

– Сир… – Роджер понял, что аудиенция окончена и это все, чего можно добиться от Генриха на данном этапе.

Вернувшись в зал, он обдумал то, что Генрих сказал и чего не сказал. Дела могли быть существенно лучше, но Роджер был настроен философски: они могли быть и хуже. По крайней мере, Фрамлингем в безопасности, как и владения в Ярмуте и Ипсуиче. Роджер вздохнул. Основания для оптимизма есть, но он должен пахать как вол, чтобы добиться награды.

В зале группа женщин пела веселую песню о прелестях весны, развлекая себя и собравшихся. Вновь обретя равновесие, Роджер остановился, чтобы посмотреть и послушать. Песня была смутно знакомой, с трогательным хоровым припевом и замысловатыми тональными переливами. Погрузившись в узоры и радости музыки, он расслабился.

Его дядя Обри присоединился к слушателям, встал рядом с Роджером, скрестив руки на груди, и тихонько спросил, как прошла беседа.

Роджер рассказал ему.

– Это не то, на что я надеялся, – добавил он, – но то, чего я ожидал.

Де Вер выглядел задумчивым.

– Самая быстрая лошадь не всегда приходит первой. Ваше положение прочнее. Терпение – и вы все получите. – Он ободряюще положил руку на плечо Роджера.

Роджер с равнодушным видом кивнул, но за напускной безмятежностью скрывалось раздражение, готовое вот-вот прорваться. Он подозревал, что терпеть придется годы, а не недели и месяцы и что получить согласие короля на восстановление укреплений Фрамлингема будет не проще, чем выжать слезы из камня.

Стараясь успокоиться, он сосредоточился на певицах и заметил несколько молодых женщин, столь же приятных для взора, сколь их голоса были приятны для слуха. Высокая девушка со вздернутым носиком судорожно сжимала ноты. Пухлая молодая женщина рядом с ней заливалась соловьем, глаза были закрыты, прядь светлых волос выбилась из прически и щекотала ей щеку. Его внимание привлекла стройная девушка в зеленом шерстяном платье, стоявшая на краю полукруга. У нее были кроткие глаза цвета лесного ореха, круто выгнутые темные брови и ямочки на щеках, а пела она чистым и приятным голосом. Во время припева женщины должны были хлопать и поворачиваться налево, а затем направо, и она выполняла движения с живостью и весельем.

– Прелестная девчушка, – заметил его дядя. – Ида де Тосни, новая любовница Генриха. Она ему очень дорога.

Роджер был несколько шокирован, поскольку невинная радость на ее лице и в движениях не сочеталась с представлением о том, как она делит постель с королем. Она вела себя вовсе не как любовница.