Продавцы теней

— Если я буду крутиться волчком и одновременно рыдать, то устрою фонтан брызг, как настоящий клоун, у которого специальные трубочки спрятаны за уша-а-ми! — лепетала она, не в силах противостоять тому, что ее заливало горе, внезапное и сокрушительное.

Она так оберегала особенность своей любви к нему, столь многое в своем мерцающем, запутанном разнонаправленными идеями мире строила на этой любви, что испугалась: может наступить слепота, если признать, что она имела дело только со своими фантазиями. Кромешная слепота! Вот что странно: ураган, с которым она воевала за коляску, был, оказывается, увертюрой — подумала Ленни. Но не смогла уцепиться за эту мысль — ее охватила ненависть, такая, что она готова была бить кулаком этого высокого флегматичного человека, показывающего сейчас продавцу, как лучше запаковать купленную бумагу. Он не составляет себе труда… Она хотела бы колотить его, пока не хрустнут кулаки. Но, вероятно, это тоже ей только казалось. Воображение. Иллюзии. Ленни быстро обессилела и, прикрывая мокрое лицо руками, пошла из магазина. Эйсбар взял пакет и двинулся за ней.

Таксомотор стоял около входа в лавку. Они сели.

— Пожалуйста… — Ленни назвала свой адрес. — Платок есть? Мой совсем вымок.

Эйсбар вытащил из кармана пальто платок и дал ей. Как режиссер, он знал, что примерно так и будет, включая несостоявшуюся драку. Как человек, был растерян — драка невозможна, а это было бы выходом, остальное — нечестная чепуха.

— Ленни, очнитесь. У вас отличнейшая голова и удивительные глаза. Целых два. Займитесь тем, что вам дано, — смотрите ими и снимайте свой ветер. Бросьте вы девичьи бомбошки, ими сложно кого-то удивить. Вы же киносъемщик по природе мышления, по взгляду. Вам нужна помощь по вашему проекту киноавтомобилей? Я мог бы…

— Пожалуйста, может быть, вам уже тут выйти? — перебила она его. — Кажется, вы говорили, у вас неподалеку встреча? Водитель, пожалуйста, остановитесь.

Он хотел было поцеловать ее мокрое лицо, глаза со слипшимися ресницами и взмокшие от волнения кудряшки. Зацеловать было бы так приятно всю эту соленость, за которой найдется доверчивый мягкий рот, — и с ним опрокинуться прямо на кожаное жесткое сиденье. Ленни, Ленни, бойся своей тени… Но он только вытер ладонью ей слезы — под правым глазом и под левым — и вышел из машины. Секунду помедлив, он наклонился к окну и что-то сказал ей. Ленни смотрела на его лицо — крупный план, обрамленный рамкой окна, — и шевелящиеся губы. Она закрыла глаза. «Не хочу знать, что он говорит!»

Машина тронулась. Высокая фигура в надвинутой на глаза шляпе осталась позади. Ленни не удержалась и обернулась. Теперь она глядела на него из рамки оконного кадра — лицо, уходящее в общий план. Он повернулся и быстро зашагал прочь.

Пять улиц надо было проехать ей до дома, но приехала она, повзрослев на несколько лет.

Ночью потребовались успокоительные порошки. Ленни пробралась в гостиную и, стараясь не разбудить Лизхен, нашла в ящике шкафа бумажные конвертики. Под утро в ней опять забушевал шквал ярости, чуть не выбросил на мороз — в такси! в его ателье! сорвать со стены древние фотки с угловатыми улицами! разбить разноцветный плафон! Но удалось, бросив все силы, удержаться за подушку. Лизхен рано ушла, и целый день Ленни держала себя за трясущиеся плечи.

В январе она и Евграф Анатольев, ныне именовавший себя «верховным продюсэром кинетической фильмы» и «распорядителем чистого кино», не вылезали из конторы господина Щукина, составляя план создания автоколонны. Ленни бросилась в работу, как бросаются самоубийцы с моста, запретив себе думать о том, что произошло.

Решено было собрать три грузовика — для съемочного оборудования, проявочной техники и монтажной комнатки, — а также легковой «паккард» для съемочной группы. Анатольев показал себя затейливым коммерсантом и договорился с автомобильной компанией «Руссобалт» о том, что они предоставят грузовики практически бесплатно — ну, за славу и пару рекламных роликов, которые Анатольев ловко навязал Ленни. Он потирал руки — даже удивительно, насколько не обмануло его чутье в дымный вечерок в «Кафе поэтов», дельце-то может оказаться прибыльным не только в художественном смысле.

Уже прошло больше месяца с того дня, как — сообщали газеты — «…Сергей Эйсбар сел на пароход, направляющийся в Калькутту, для того, чтобы приступить к разработке новой сногсшибательной фильмы „Цвет Ганга“». Ленни пришлось быть свидетельницей сборов Жориньки, которые сводились к тому, что он последовательно устраивал аукционы своих тряпок. Первый выглядел комичным, но пиджачная пара, в которой он снимался в «Навсегда ушедшей» и «Вздохе блестящей змеи», была куплена в конечном итоге за приличную сумму. Дальше в ход пошло теплое содержимое гардероба.

Предложение Эйсбара ехать в Индию Жориньку не удивило. И хотя в первый момент он в ответ выпалил, перефразируя самого Эйсбара: «Да на черта мне нужна эта Индия!» — в следующее мгновение понял, что Индия ему очень нужна. Почему бы не распрощаться с долгами, посылая им воздушные поцелуи с борта океанского лайнера? О том, что его поездка так кстати приходится Долгорукому, он не задумался. Лизхен Жоринька обещал смарагды — она не отказывалась и на коленях за «люцифером» ползти не собиралась. Тем не менее настойчиво просила сделать необходимую перед отъездом на Восток вакцинацию.

Ленни собирала команду. Химика, который должен был заниматься проявкой, и монтажера она нашла довольно быстро, а вот какого оператора пригласить, пока было неясно. Ленни хотела снимать сама, но отдавала себе отчет в том, что это может завести затею в тупик. Когда она подменяла Эйсбара в съемках для киножурналов, у нее было простейшее оборудование. Но теперь, чтобы осуществить замысел «Ваш день — ваша фильма», нужно было немало технических ухищрений. Одной не справиться. Самое важное: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ее планы застряли в плену ее же воображения. Ленни старалась не вспоминать, как она крутилась, будто дервиш, брызгая слезами в фотомагазине. Но в то же время заставляла себя вспоминать, как оглоушило ее открытие: ее существование построено на иллюзиях, которые она постоянно производит на свет.

Теперь она следила за собой и за иллюзиями цепким взглядом надсмотрщика. Она изменилась. Перестала по-птичьи весело подпрыгивать. Перестала смотреть на собеседника с «улыбкой-лампочкой» — так когда-то давно назвал Эйсбар то, как она, поворачиваясь в разговоре к собеседнику, ласково освещает внимательными искрящимися глазами лицо визави. Обида и короста унижения не мешали ей иногда ночью вспоминать его. Сначала ей было стыдно, но потом она сказала себе, что имеет право распоряжаться собственными иллюзиями.

Евграф Анатольев тоже было надумал ехать в киноэкспедицию. С моноклем, разноцветными тюрбанами и шелковыми пальто с лисьей подпушкой — со всей этой красотой, которая по молчаливому мнению Ленни вносила бы известный диссонанс во встречи с жителями маленьких городков. Но выяснилось, что тогда нужен еще один легковой «паккард»: негоже Анатольеву тесниться со съемочный группой. К тому же непонятно, что в глубинке с гостиницами, и Анатольев приостыл.

Зато поэт Неточка, кудрявый брюнет с бледным лицом, очень рвался «принять участие в маневрах», как он выражался, на правах сценариста и ассистента по любым занятиям. Он перестал ныть и подсовывать кому ни попадя салфетки с виршами. Напротив, увлекшись «социальной фантастикой», про которую вычитал у Пьера Мак-Орлана, высказывал трезвые идеи. И вслед за неведомым Орланом славил синематограф как «магический инструмент, вскрывающий в повседневности ее таинственные и магические стороны». Цитируя своего любимца, Неточка делал страшные глаза и шептал, что «кинокамера превращается в своего древнего предка — волшебный фонарь, лучики которого освещают следы мимолетной религии, как то: сигарета, вуаль Мэри Пикфорд или Лары Рай…» В остальном он вел себя на удивление деловито: старательно записывал за Ленни ее идеи, толково развивал их и очень бережно обращался с оборудованием, поскольку наделял съемочные механизмы, винтики, рейки, металлические конструкции, не говоря уже о «царице-кинокамере», религиозным смыслом. Был взят на две должности: ассистента и советника по сюжетам.