На качелях судьбы

«Так вот ты какой вырос, молодец! Сам ходишь, но больно худой» – сказал отец. «По-разному жить приходилось, вот и худой. Холод, голод нас одолевал – всё было. Но потом, потом об этом… А теперь, дети, давайте быстренько дров в баню наносите. Баню для отца топить будем», – сказала Анна.

Только сейчас она разглядела его поближе: уставший, худой, пыльный с дороги… Присмотревшись, Парфирий увидел её молодое красивое лицо, обрамлённое седой короной, и оцепенел. У Анны были чёрные длинные волосы. Она их искусно укладывала в высокую причёску, подхватив сзади гребнем…

Увидев её седую, он потерял свой обычный облик, сник. У него похолодели вмиг руки и ноги. Он не мог сдвинуться с места. Так они долго стояли, смотря друг на друга, словно пробуя себя на выдержку. Когда у Анны не осталось и следа сомнения в том, что это не сон, она произнесла: «Отец вернулся!» Только тогда Парфирий сделал первый шаг к ней. Шагая, немного наклоняя туловище, прихрамывая на один бок, он становился то ниже, то выше.

У Анны закружилась голова, она чуть не потеряла равновесие. Ей показалось, что он стал ниже ростом. Поняв, в чём дело, она двинулась к нему навстречу. Только сейчас, почувствовав вдруг юношескую силу, они бросились в объятья друг к другу. У Анны уже не было никакого страха и опасения за их будущее. Её сильный, надежный человек, веривший в их любовь, вернулся.

Вошли в дом все. Анна помогла Парфирию раздеться. Подвела к умывальнику. Посадила на кухне в красный угол. Он вынул кисет и курительную трубку с вырезанным на ней вычурным рисунком, набил доморощенным табаком – и заклубился дым по всей комнате.

Раньше, когда он курил, никто не замечал: или выходил во двор, или стоял на крыльце, или шел в сарай. Но сегодня он чувствовал, что наконец-то дома. В сторону стали уходить самые сильные переживания. Сейчас самым ярким пятном перед ним стояла Анна. Она достала из сундука чистую, выглаженную белую скатерть. Расстелила на столе. Положила буханку хлеба, поставила солонку с солью. И стало сразу празднично, уютно на кухне.

Парфирий давно, давно не ощущал, как по его телу разливалось блаженство. Она начала готовить обед. Ловкими и быстрыми движениями собирала на стол, что было в доме… Елена Васильевна с детьми отправилась топить баню.

Он смотрел на Анну, на её руки, лицо, плечи, на то, как она ловко, не торопясь, режет хлеб, кладёт соленья, приборы на стол, как она уверена в своих движениях. На печи варился чищеный картофель, посвистывал чайник, словно со всеми вместе приветствуя хозяина. Парфирий рядом с женой почувствовал тепло родного очага – вот чего не хватало ему все эти последние годы.

Обедали всей дружной семьёй. Пока обедали, обменивались краткими воспоминаниями, он рассказывал, как он добирался до дома. Баня к концу обеда уже истопилась.

Войдя в баню, Парфирий почувствовал жар, охвативший всё его тело. Анна окатила его водой. Сев на скамейку, он постоянно пытался брать Анну за руки, притягивая к себе, словно боялся, что она куда-то исчезнет. Положив его на полок Анна начала хлестать его берёзовым веником по спине, приговаривая шутливо: «Вот тебе за то, что ни прислал ни одной весточки». А он лежал и улыбался, испытывая огромное удовольствие: наконец-то дома, и рядом его любимая жена. Только сейчас он понял, сколько прошло времени впустую, сколько бед он пережил. Лицо его сделалось серьёзным, и он произнёс: «Анна, дорогая моя, об этом позже и всё по порядку, а сейчас мне очень хорошо, что ты у меня есть, и мы снова вместе».

После бани Парфирий уселся на кухне. Взял на колени всех детей, прижал их и постоянно говорил: «А выросли-то как! Как выросли!!..» Как будь-то других слов и не знал или позабыл за годы войны. У него на глазах наворачивались слёзы, которых он старался не показывать. Это были слёзы счастья, отцовской любви и долгой тяжелой разлуки с близкими.

Анна быстро подошла к ним, и стала уговаривать детей оставить отца: «Пусть он с дороги отдохнёт немного». Дети ушли. Анна положила мужа на кровать, на взбитые пуховые подушки и перину, застеленную простыней, искрящуюся белизной, накрыла одеялом.

Устав с дороги, он быстро уснул. Ей не хотелось оставлять его одного. Она села на край кровати и стала всматриваться в его лицо. Однако он тоже постарел, появилась седина, морщины – больно уж возмужал?!.. Так глядя на него, замечала, как на лице проступали оттенки заботы, порою он вздрагивал. Счастье проступало сильнее всего. Оно его лицу придавало светлый, ликующий облик. Порою двигал рукою, ногою и тихо звал: «Анна, Анна, ты где?» Она со слезами благодарности и счастья сидела около него, и ей совсем не хотелось уходить, хоть на миг оставлять его одного.

А в это время, во сне, молниеносно пролетала вся его жизнь вне семьи, и только он останавливался и старался подольше удержать моменты встречи с Анной, как сон быстро пролетал, уплывая. В мозгу появлялись всё новые и новые картинки бытия. Топот подкованных лошадей, выстрелы, от которых в мягкой и тёплой постели он морщился, вздрагивал, а когда проплывали картины встреч с Анной, детьми он, словно цепляясь за них поднимал руки, и постоянно крутилось в его голове: «Анна, не уходи, не уходи!» Его бросало то в жар, то в холод. Холодный пот выступал на лбу. Вздрогнув последний раз, он проснулся. Поднял глаза к потолку, обвёл взглядом комнату. Удостоверившись, что дома, спросил: «Анна, ты не уходила всё это время, была здесь? Я чувствовал во сне, что ты рядом и постоянно просил тебя: не уходи, не уходи»… Она ответила: «Ну, конечно. Я так соскучилась». Он нежно притянул её к себе и их тела слились в долгом поцелуе.

Анна встала рано, умылась, приготовила завтрак, но на стол накрывать не стала. Почувствовав её спешность, Парфирий вышел из спальни, а за ним высыпали один за другим все дети. Она пожелала всем доброго утра, и дети бросились к ней. Как всегда всех расцеловала, выпрямилась. Дети прижались к ней, и, положив руки им на головки, Анна произнесла: «Сегодня воскресенье, я решила, что мы пойдём в церковь всей семьёй. Надо обязательно отслужить благодарственный молебен за возвращение хозяина в дом. Наконец-то мы все вместе, начнём новую жизнь». – «Конечно, конечно!» – Из кухни вышла Елена Васильевна, сказав: «Чем раньше мы это сделаем, тем лучше».

Анна продолжала: «Мы ненадолго, всего на полчаса, а потом позавтракаем».Ей всех уговаривать долго не надо было. Она много не говорила, не повторяла одно и то же несколько раз. В доме её понимали с полуслова, с полувзгляда. По нему они точно определяли, что им всем делать было надо… Радоваться ли, шутить ли вместе с нею – а если кто чувствовал себя виноватым, опускал голову низко и просил прощения. Она управляла глазами. В её глубоких синих глазах прочитать можно было всё: любовь, строгость, сочувствие, боль за других, нежность. Все её понимали. В них содержалось больше информации, чем в самой длинной фразе. Семья начала быстро собираться в церковь.

… Дети подрастали, становились хорошими помощниками в хозяйстве. Жизнь стала налаживаться, входить в нормальное русло. Но ненадолго. Так закончилась первая четверть двадцатого столетия.

Началась коллективизация. Парфирий со своей семьёй не хотел вступать в колхоз. Но приказу подчинился. Сдал в колхоз всё своё хозяйство: сеялку, плуг; из живности – скот, кур, уток, коров, лошадей. Тогда конфисковали всё.

Разрешили им в хозяйстве оставить две лошади, корову. Но в колхоз надо было вступать и вместе со всеми обрабатывать поля. Он не хотел. Его семья работала на своём поле, пока не отобрали.

Возвращаясь с поля, он по дороге размышлял. Нельзя так строить будущее… С такими делами и мыслями нельзя стремиться к лучшему. Говорят же все, должно хоть немного, да быть и частное хозяйство. Посмотрел он на своих лошадей и коров, отданных колхозу: бока ввалились, облезли. Плохо их кормят или загнали совсем… За скотиной уход нужен, и отдыхать давать, как человеку, иначе вон во что превратили… Падёж скота начался, а кто виноват?

Где-то глубоко в душе у него затаилась боль, жгучая тревога об утраченном, и одновременно – что-то другое, новое, смешанное с нетерпением. Когда это будет новое? Что оно принесёт? Пока прогресса не видно. Подождём… Но душа его не принимала покоя и требовала новых дорог. Раньше он знал что делать… а сейчас?! Он находился в поисках смысла. После войны, в относительно мирное время, проблема смысла жизни стала ещё актуальнее. Он не успел ещё сжиться с сознанием, что если не вступит в колхоз, ему угрожает смертельная опасность. Он не хотел мириться со смертью. Человеку дано природой бороться с препятствиями и выживать. Он должен бороться за продление своей жизни, жизни детей! Сейчас он был поставлен перед лицом исторической действительности. Продолжая философствовать, задавал себе разные вопросы. Почему ему, молодому человеку, не разобраться до конца, что происходит в жизни? В чём он сам заблуждается? Раньше, даже по молодости, заблудившись в лесу, всегда искал выход. То по тени от солнца, то искал северную сторону деревьев, где было меньше растительности, то по крикам людей определял, далеко ли от дороги… Выход всегда находил. Но теперь, штурмуя свои мозги, он не находил ответа. В данной ситуации была какая-то безысходность. Он должен был найти выход. Зачем приносить в жертву себя, детей? История, время обрекли его на жертву. Значит, приходилось срочно делать выбор. Общее – это не значит всё одинаковое. Каждый выбирает дорогу кем ему стать: садоводом, врачом, машинистом, трактористом. Но счастье должно быть у каждого. «Оставлю я эту философию посоветуюсь с Анной, что будем делать дальше»… Так он в думах возвращался из сельсовета, где ему только что пригрозили смертью, и не находил ответа на свои вопросы.