Флаг миноносца

— Не поверит сейчас Арсеньев. Он тебе цену знает. И знает разницу между тобой и Будаковым. И потом теперь есть Яновский.

Земсков поднялся:

— Идут как будто. Поедем!

Из-за холмика командного пункта вышел командир отделения радистов Нурьев, тот самый долговязый лопоухий парень, который вместе с Земсковым ездил за снарядами под Егорлыком. Нурьев сгибался под тяжестью нескольких раций. За ним шла Людмила. Закусив губу, она тащила не меньше десятка разряженных батарей «БАС-80», однако старалась держаться прямо, показывая, что ей вовсе не тяжело.

Подрагивая на малых оборотах мотора, машина уже давно ждала пассажиров. Косотруб взял из рук Людмилы связанные проводом батареи:

— Ого! Как ты их дотащила!

Людмила подошла к Земскову, стоявшему в стороне:

— Разрешите садиться в машину, товарищ капитан?

«Как мне её не хватает теперь, — подумал Земсков. — Вот если бы усесться с ней вдвоём в кузов, и чтобы ветер в лицо, и больше никого».

— Садись, Людмила! — сказал он. — Пока я буду в Абинской, машина забросит вас в Холмскую, а потом заедете за мной.

В кабину посадили начфина с его коробкой. Все остальные разместились в кузове. Ехали, как на загородную прогулку. Валерка запел было под гитару свои «Колокольчики-бубенчики», и дальше — про хозяйку корчмы, у которой был обнаружен чёрный хвостик, но эта песня уже давно всем надоела.

— Ладно тебе! — Людмила положила руку на струны. — Давайте лучше новую. Кто знает вот эту?

Она запела прямо из середицы, потому что не знала начала:

У Людмилы был чистый, глубокий голос. К этой задумчивой, берущей за сердце песне он очень подходил. Косотруб тут же подхватил мелодию на гитаре и продолжил слова, хоть не в рифму, зато на артиллерийский лад:

Не успели отъехать и двух километров от полкового КП, как начался артобстрел. Противник перенёс огонь с переднего края в глубину. Земсков решил проскочить. Он перегнулся из кузова к водителю и крикнул ему:

— Жми вперёд на всю железку!

Два снаряда разорвались впереди машины. Все заволокло дымом и пылью. Машина с размаху сунулась передними колёсами в кювет. Толчок выбросил Земскова из кузова.

Поднявшись, он увидел, что машина разбита. Дручков вытаскивал из кабины окровавленного шофёра. Нурьев корчился в канаве. Он кричал от боли, схватившись руками за живот.

— Людмила! — позвал Земсков.

— Я здесь! — она подбежала к нему. Гимнастёрка её была разорвана, лицо измазано.

Потирая колено, вылез из канавы Сомин:

— Начфина убило! — сказал он, протирая глаза, полные пыли.

Косотруб тащил под мышки кладовщика. Тот отбивался, ругаясь и плача. У него была сломана нога.

— Товарищ капитан, — сказал Косотруб. — Тут близко медпункт дивизии. Всех раненых надо туда, — он опустил кладовщика на землю и поднял с дороги обломанный гриф своей гитары. — Не везёт мне на эту музыку!

Раненых положили на шинели и понесли напрямик, по целине. Впереди шёл Косотруб. Он хорошо знал кратчайшую дорогу на медпункт.

Несколькими часами раньше туда привезли большую партию раненых. Живой конвейер не позволял Степанову ни на минуту отойти от стола. За соседним столом работала Марина. Стоя спиной к Степанову, сквозь стоны раненых она слышала его тяжёлое дыхание.

Солнце садилось. В сарае зажгли большие керосиновые лампы. Оба врача не произносили ни одного слова, кроме коротких распоряжений сёстрам и санитарам. От близкого разрыва одна из ламп погасла. С потолка посыпался мусор. Не оборачиваясь, Степанов сказал Марине:

— Спокойно! Это не в нас. Работайте.

Марина накладывала шов, а сестра Дашенька, стоя вполоборота, подавала ей кетгут. Вдруг Дашенька вскрикнула. Марина обернулась. Доктор Степанов, вцепившись посиневшими руками в край стола, сползал вниз всем своим огромным телом. Он рухнул бы, если бы Дашенька, бросив бикс, не подхватила его под мышки. Но ей было не под силу удержать такой груз. Оба они опустились на пол.

Степанова унесли в его каморку. Марина не могла оказать ему помощь. Она осталась одна на два стола, между двоих раненых, а кроме этих двоих, было ещё несколько десятков страдающих людей, которым она — старший лейтенант медслужбы Шарапова — обязана была облегчить страдания. Марина не слышала близких разрывов, сотрясающих стены сарая. Она не думала даже о докторе Степанове, который тоже мог сейчас умереть. «Только бы выдержать, пока кто-нибудь не придёт на помощь! Только бы спасти этих — самых тяжёлых, погибающих от потери крови».

Марине подали иглу. «Не думать ни о чем! Работать быстрее!» Снаряды продолжали рваться. Прошло полчаса, а может и меньше. Она потеряла счёт времени. Внезапно раздался знакомый голос:

— Халат! Иоду на руки! Быстро!

Санитар увидел на плечах вошедшего погоны полковника медицинской службы и поспешил выполнить приказание. А Марина стояла, не в силах вымолвить ни слова, держа в одной руке пинцет, а в другой кривую иглу. Как она могла забыть, что отец должен был сегодня приехать? Ведь он предупредил за несколько дней.

Шарапов уже надел халат, протёр руки йодом, который плеснул ему прямо из бутылки санитар.

— Здравствуй, дочка! Вот видишь, приехал все-таки.

Она хотела броситься к нему, но полковник сделал протестующее движение уже продезинфицированными руками:

— Работай спокойненько! Все будет в порядке.

Он подошёл к столу и принялся за операцию.

Со стороны казалось, что полковник не торопится, но через несколько минут раненого сняли со стола. Пока санитары несли следующего, Шарапов успел сказать дочери:

— Молодец, Маришенька, — фронтовой доктор! Работай, работай, не отвлекайся.

Она закончила шов. Сестра бинтовала раненого. Марина незаметно поцеловала отца в затылок и побежала к Степанову. Услышав её шаги, он открыл глаза:

— Мне лучше, доктор. Сейчас встану.

— Не смейте! На вашем месте есть врач. Лежите!

— Какой врач? Что вы болтаете? Я сейчас…

Марина не слышала свиста снаряда. Что-то сверкнуло перед глазами, ураган ударил ей в уши, захватило дыхание. Переборка между каморкой и «операционной» рухнула. Прожужжали осколки. Один из них рикошетом отскочил в ведро с водой и зашипел.

Марина зажала глаза ладонями. Когда она отняла руки от лица, дым рассеивался. Через распахнутые двери падали отлогие лучи солнца, которое уже коснулось горизонта. У перевёрнутого стола лежал человек в белом халате, залитом кровью.

Марина сделала несколько шагов вперёд и села на пол рядом с телом отца. Она не потеряла сознания, не заплакала. Она просто сидела и смотрела. Лицо полковника Шарапова было спокойно и чисто. Раненый, которого он оперировал, остался жив.

Ступая медленно, как под водой, вошёл Степанов. Он поднял Марину с пола. Санитары положили убитого на носилки. Марина смотрела им вслед, держась за плечо Степанова.

Через широко распахнутые двери сарая вошли Земсков, Сомин, Косотруб и Людмила. Они внесли на шинели раненого матроса.

Обстрел прекратился. Шарапов был убит одним из последних снарядов. Осколками того же снаряда ранило санитара и сестру. Все было опрокинуто. Инструменты и стерильный материал валялись на полу.

Земсков видел, как выносили Шарапова, и узнал его. Он подошёл к Марине, взял её за руку в хирургической перчатке. В этот момент из-за плеча Земскова она увидела Сомина и, вскрикнув, лишилась чувств.

Сомин бросился к Марине. Он в отчаянии посмотрел вокруг и встретился взглядом с Земсковым.

— Это врач — Марина Константиновна, — сказал Земсков.

Между тем Степанов, Дашенька и санитары начали приводить в порядок операционную. Людмила собирала с пола инструменты. Она нашла стерилизатор, валявшийся у стены. Косотруб и Дручков помогли установить его. Разожгли огонь. Марину вынесли на воздух. Она скоро пришла в себя и попросила отвести её к отцу.