Страница 1 из 16
Вэл Макдермид
Песни сирен
Я слышал, как пели сирены одна для другой. Я не думаю, что они станут петь для меня.
У пытки мужская душа.
Все эпиграфы перед главами взяты из книги Томаса де Квинси «Об убийстве как одном из видов искусства»(1827)
Первый раз человек помнит всегда. Не это ли говорят о сексе? Насколько вернее сказать так об убийстве. Я никогда не забуду ни одного восхитительного момента той странной и экзотической драмы. Пусть сейчас, благодаря приобретенному опыту и оборачиваясь назад, я вижу, что это было любительское представление, оно по-прежнему имеет власть возбуждать, хотя больше уже и не дает удовлетворения. Мощение дороги к убийству началось значительно раньше, хотя это оставалось непонятным, пока меня не вынудили принять решение и действовать. Представьте себе августовский день в Тоскане. Туристский автобус с кондиционером мчит нас из одного города в другой. Автобус, груженный северными культурными хищниками, которым страшно хочется заполнить каждое мгновение нашей бесценной двухнедельной программы чем-то памятным, что можно противопоставить замку Ховард и Четсворту.
Мне очень понравилась Флоренция, церкви и художественные галереи, полные странно противоречащими друг другу образами мученичества и Мадоннами. Мне довелось подняться на головокружительную высоту купола Бруннелески, венчающего великолепный собор, познать очарование витой лестницы, которая ведет наверх от галереи к маленькому куполу и истертые каменные ступени которой втиснуты между потолком купола и самой крышей. Это было почти все равно что оказаться персонажем компьютерной игры, участвовать в настоящем, разыгрываемом по ролям приключении, пробираться сквозь лабиринт к солнечному свету. Единственное, чего в нем не хватало – так это чудовищ, которых нужно убивать по дороге. А потом очутиться среди яркого дня и удивиться, что наверху, в конце этого тесного подъема, сидит торговец открытками и сувенирами, маленький, смуглый, улыбающийся человечек, ссутулившийся от многолетних хождений вверх-вниз со своим товаром. Если бы это на самом деле была игра, у него можно было бы купить чуточку магии. Но пришлось удовольствоваться покупкой большего количества открыток, чем у меня было для них адресатов.
После Флоренции – Сан-Джиминьяно. Городок возникал среди зеленой тосканской равнины, его разрушенные башни устремлялись в небо, точно пальцы, когтями разрывшие могильную землю. Гид бормотал о «средневековом Манхэттене» – еще одно идиотское сравнение, которое можно было добавить к списку, которым нас начали пичкать с тех пор, как мы оказались в Кале.
Когда мы подъехали к городу, волнение мое возросло. По всей Флоренции была развешана реклама одного туристического аттракциона, который мне действительно хотелось бы посмотреть. На фонарных столбах бросались в глаза роскошные, выкрашенные в ярко-красный и золотой цвета плакаты, настойчиво предлагающие мне посетить Museo Criminologico в Сан-Джиминьяно. Я справляюсь в своем разговорнике и убеждаюсь, что мелкий шрифт на плакатах означает именно это – Музей криминологии и пыток. Нечего и говорить, что он не был включен в наш культурный маршрут.
Искать своей цели мне не пришлось: листовка о музее вместе с планом улиц бросилась мне в глаза через десять ярдов, внутри массивных каменных ворот, проделанных в средневековой стене. Наслаждаясь предвкушением, я некоторое время брожу по улицам, удивляясь памятникам городской дисгармонии, которую являют собой башни. У каждой могущественной семьи была своя укрепленная башня, которую они защищали от соседей всеми способами – от расплавленного свинца до пушек. В период, когда город достиг наибольшего процветания, в нем было примерно двести таких башен. По сравнению со средневековым Сан-Джиминьяно субботняя ночь в районе доков после окончания рабочего дня походила на детский сад, а моряки – на любителей поколобродить.
И вот уже противиться зову музея больше невозможно. Я пересекаю главную площадь, бросаю двуцветную бумажку в двести лир в колодец на счастье и прохожу несколько ярдов по переулку, где уже знакомые красно-золотые плакаты украшают древние каменные стены. Возбуждение жужжит во мне, как жаждущие крови москиты, я вхожу в прохладный вестибюль, спокойно покупаю билет и глянцевитый иллюстрированный путеводитель по музею.
С чего начать описание того, что мне довелось испытать? Физическая реальность оказалась гораздо более захватывающей, чем та, к которой меня подготовили фотографии, видео или книги. Первым экспонатом была дыба, сопутствующая табличка описывала ее назначение в милых подробностях на итальянском и английском языках. Плечевые кости выскакивали из суставов, бедра и колени разымались, хрустя рвущимися хрящами и связками, позвоночник растягивался так, что позвонки отделялись друг от друга, как бусины на разорванной нитке. «После растягивания, – лаконично сообщала табличка, – рост жертв зачастую увеличивался на шесть – девять дюймов». Склад ума у инквизиторов был совершенно необыкновенный. Не удовлетворяясь допросами еретиков, пока те были живы и страдали, они пытались добыть ответы у их искалеченных тел.
Эта выставка была памятником человеческой изобретательности. Можно ли не восхищаться умами, которые изучали человеческое тело так досконально, что сумели изобрести необычайные и точно выверенные страдания? Со своими относительно немудреными технологиями эти средневековые мозги создали системы пыток таких утонченных, что они применяются и по сей день. Кажется, наше современное постиндустриальное общество смогло добавить к этому только одно усовершенствование– электрический разряд, пропущенный через тело человека.
Я прохожу по залам, наслаждаясь каждой игрушкой – от огромных пик Железной Девы до более легкой и изящной машинерии груш, этих гибких сегментарных яйцевидных инструментов, которые вставлялись во влагалища или задний проход. Потом, когда поворачивали собачку, сегменты разделялись и груша раскрывалась, превращаясь в некий странный цветок, лепестки которого были снабжены острыми, как бритва, металлическими зубьями. Потом все это вынималось. Иногда жертвы выживали, и это было, пожалуй, еще более жестоко.
На лицах и в голосах некоторых моих попутчиков по музею заметны ужас и смятение, но я расцениваю это как лицемерие. Втайне они наслаждаются каждой минутой своего паломничества, но респектабельность воспрещает выказывать волнение на людях. Только дети честны в своем пылком восторге. Я далеко не единственный человек в этих прохладных, пастельного цвета залах, кто впитывает в себя эти экспонаты и ощущает всплеск сексуального желания. С тех пор я часто задаюсь вопросом, сколько соитий во время отпуска было посолено и приправлено, как специями, тайными воспоминаниями об этом музее пыток.
На улице, в пропитанном солнцем дворе, в клетке скорчился скелет, кости были чистые, словно их обглодали стервятники. В те дни, когда башни стояли высоко, такие клетки вывешивались на наружных стенах Сан-Джиминьяно, в качестве предупреждения его жителям, а равно и чужестранцам, что это город, где закон непреложно и жестоко карает тех, кто ему не подчиняется. Меня охватило ощущение странного родства с этими бюргерами. Слишком сильна моя жажда карать за предательство.
Рядом со скелетом стояло прислоненное к стене огромное обитое металлом колесо с перекладинами. В сельскохозяйственном музее оно выглядело бы вполне уместно. Но табличка, прикрепленная к стене позади него, объясняла, что его использовали с большим воображением. К колесу привязывали преступников. Сначала с них сдирали кожу при помощи кнута, обнажая кости, выставляя на обозрение жаждущей толпе их внутренности. Потом железными крючьями им разбивали кости прямо на колесе. Я ловлю себя на том, что думаю о карте таро – «Колесо судьбы».