Вечерня

Мэрилин почти ожидала, что он подмигнет красавчику и подтолкнет урода в бок.

Красавчик пожал плечами, как бы говоря: «Все мы мужчины в этом мире и понимаем женские причуды».

Урод тяжело вздохнул, как бы говоря: «Всем нам время от времени осложняют жизнь эти прекрасные непредсказуемые создания, особенно в определенное время месяца».

Он взял красавчика под руку и молча быстро увел его.

— О'кей? — спросил коп у Мэрилин.

Она ничего не ответила.

Урод оглянулся на нее.

В его глазах было леденящее душу обещание.

Все окна в здании полицейского участка были открыты. Зарешеченные окна цокольного этажа, решетки на окнах верхних этажей... Карелле вдруг подумалось, что полицейский участок похож на тюрьму. Даже с открытыми окнами он был схож с тюрьмой.

Серые, покрытые копотью гранитные блоки, крыша из зеленой черепицы, заляпанная голубиным пометом столетней давности, зеленые шары по бокам парадной лестницы и выцветшая табличка, удостоверяющая, что именно здесь находится участок «восемь-семь». Хочешь — верь, хочешь — нет. Карелла верил в это уже много лет.

Бумаги священника лежали на его столе.

Менее чем за восемнадцать часов после обнаружения тела отца Майкла все его бумаги — и те, что валялись на полу в кабинете, и те, что еще лежали в ящиках или на столе, — уже были исследованы в лаборатории и отправлены с посыльным в пригород. Это было очень быстро сработано. Но сам комиссар — который волей судьбы оказался черным и который посещал баптистскую церковь в городском районе, именуемом Даймондбэк, где он родился и вырос, — сегодня утром выступил в телепрограмме «Ежедневное обозрение», объявив по общенациональной сети, что «наш город — не может и не будет терпеть подобного бессмысленного убийства кроткого служителя Бога, какую бы религию он ни исповедовал». Не так много полицейских дневной смены увидело эту передачу, потому что они уже были на рабочих местах и задавали вопросы, пытаясь помочь следователям и одновременно успокаивая разгневанного комиссара. В самом «восемь-семь» жизнь шла обычным порядком: священник или кто иной — для них это просто убийство в саду в этой части города, задыхающегося от сорняков.

В отделе был обед.

Детективы сидели в рубашках с короткими рукавами и с пистолетами. Перед ними на столах были разложены бутерброды и кофе, пицца и кока-кола. Только Мейер кивнул Карелле. Другие были слишком заняты, слушая Паркера.

— Вот увидите, в этих далласских убийствах не будет никакой загадки, — сказал Паркер.

— Там никогда и не было загадки, — вставил Браун.

— Знаю. Но я вам говорю: здесь будет даже меньше загадок, чем обычно. Это же Техас.

— Любовь или деньги, — сказал Мейер, — бывают только две причины для убийства.

— И я о том же — в этом деле все ясно, — сказал Браун.

— Что бы ты ни говорил, — продолжал Паркер, — но я утверждаю: единственно, что предстоит узнать, — кто он, этот парень? Понятно, что это сумасшедший.

— Вот и третья причина, — сказал Клинг. — Помешательство.

— А ничего загадочного ни в одном сумасшедшем на свете нет! — заметил Паркер. — В Далласе как раз и произошло то, о чем кричат газеты и ТВ, спорю на сто баксов. Сумасшедший разъезжает и убивает блондинок. Это все! Когда его поймают, он окажется тупее столба. Вот увидите.

Карелла не был особенно настроен разбираться в бумагах священника. Хейз сразу после того, как они вышли из квартиры Лунд, отправился в отдел баллистики, где он собирался посмотреть результаты экспертизы оружия, применявшегося в вооруженном ограблении. Это значило, что теперь Карелла должен был сам одолеть всю эту кипу материалов. Бумаги были разложены по нескольким большим картонным конвертам с надписью «Улики». Сами бумаги, однако, не были, по существу, уликой, снятые с них копии уже были пронумерованы и отосланы в Центр. Без копий бумаги оставались бы просто бумагами, которые могли содержать, а могли и не содержать информации.

Но в полицейском управлении было много конвертов разных размеров из плотной бумаги. На всех было напечатано «Улики», и коп просто хватал один из таких конвертов, когда нужно было что-то куда-то послать или взять, даже если это что-то было сандвичем с ветчиной, который он хотел съесть на обед.

Итак, кто-то, просмотрев бумаги в лаборатории, разложил их по семи большим конвертам с пометкой «Улики», поставил штамп «Срочно», потом добавил штамп «С нарочным», так как священника убили в городе с ирландско-католическим управлением, затем обмотал короткими небольшими красными шнурками маленькие красные кнопки, и вот эти конверты на столе Кареллы вместе с еще одним конвертом «Улики», в котором на самом деле лежит сандвич с ветчиной.

Он ненавидел бумажную работу.

А работы на столе скопилось дьявольски много.

Часы на стене показывали без десяти час.

— Дело в том, — говорил Браун, — что мать этого парня была блондинкой, и у нее было правило запирать его каждый день в туалете, чтобы он не мочился в постель. И вот он переносит это на всех блондинок. Поэтому он должен перебить всех блондинок на свете, пока они снова не заперли его в туалете.

— И я говорил то же самое, — сказал Паркер.

— Моя мать — блондинка, — обронил Клинг.

— Ну и как, запирала она тебя каждый день в сортире?

— Она приковывала меня в подвале.

— Чтобы ты не мочился в постель?

— Я до сих пор мочусь в постель.

— Он думает, что пошутил, — вздохнул Паркер.

— Все это техасское дело состоит в том, — рассуждал Клинг, — что есть малый, у которого жена — блондинка, и он ее ненавидит. Поэтому он сначала убивает двух блондинок, затем еще одну, которая оказывается его женой, а после этого — еще двух блондинок, и все думают, что убийства совершает помешанный ненавистник блондинок. А потом выяснится, что это просто маленький мужичок, бухгалтер или что-то вроде этого, а его жена — огромная, белобрысая толстушка, на которой он женился сорок лет назад, которую он не переносит и от которой ему надо избавиться.

Карелла понимал, что рано или поздно ему придется зарыться в этот бумажный холм, высящийся на его столе. А выглядел он так устрашающе! Сидя в кресле, он снял с телефона трубку и набрал добавочный номер лейтенанта.

— Как себя чувствуешь? — спросил Бернс.

— В смысле?

— Как голова?

— Нормально.

— Комиссар полиции сегодня утром выступил по телевидению, — сообщил Бернс.

— Да, знаю.

— Речь на любой случай, точно? Ну и что ты делаешь? Уже есть какие-нибудь зацепки?

— Еще нет. Только что получил бумаги священника, надо просмотреть всю эту гору. Почта, проповеди, счета и тому подобное.

— Какие-нибудь дневники есть?

— В описи из лаборатории ничего такого нет.

— Паршиво, — ответил Бернс и, поколебавшись, произнес: — Стив... — и, вновь замявшись, наконец сказал: — мне скоро надо что-нибудь доложить комиссару.

— Понимаю.

— Поэтому дай мне знать запиской, когда появится что-нибудь ценное.

— Хорошо.

— Это, наверное, был какой-то вирус, — добавил Бернс, — я имею в виду твою головную боль, — и повесил трубку.

Карелла положил трубку на место и снова окинул взором нераспечатанные конверты с уликами. Стопка не уменьшилась ни на миллиметр. Карелле пришло в голову сходить в клерикальный отдел и выпить чашку кофе. Когда он вернулся к своему столу, коллеги еще продолжали толковать об убийствах в Далласе.

— Хотите знать, что я думаю об этом? — сказал Дженеро.

— Что, Дженеро?

— Все дело в полнолунии!

— Ладно, Дженеро, спасибо, — сказал Паркер, — иди в холл и пописай. О'кей?

— Всем известно, что во время полнолуния...

— Что общего между полнолунием и блондинками?

— Ничего, но...

— Тогда что за хреновину ты несешь?

— Я говорю, что в течение одной недели убиты две блондинки. Вот что я говорю. А на этой неделе было полнолуние.

— Полнолуние целую неделю не бывает, — возразил Паркер. — И еще: кто тебя надоумил, что полнолуние здесь, у нас, то же самое, что полнолуние в Далласе, штат Техас, где этот чертов псих приканчивает блондинок?