Вечерня

Он сидел у себя в доме один, за столом, времени было, не помню, без нескольких минут семь, может, без десяти семь. Он взглянул на меня, когда я вошла, улыбнулся и сказал: «Ты пришла за чеком, да?» Что-то наподобие этого. А я сказала: «Да, отец Майкл», и он дал мне этот чек, я положила его в кошелек и я... я... ждала там, потому что не знала, как начать, а он спросил: «Что случилось, Глория?» И я сказала: «Святой отец, я видела вас и ту женщину». Он удивился: «Какую женщину, Глория?» А я ответила: «Блондинку, отец Майкл, ту, которая бывала здесь и раньше». Он посмотрел мне в глаза и сказал: «Не понимаю, о чем ты говоришь, Глория!» Я сказала: «Отец Майкл, почему вы делаете это? Ведь это грех!» А он снова посмотрел мне в глаза и сказал: «Ты ошибаешься, Глория, пожалуйста, уходи!»

И я вышла из канцелярии.

Не знаю, зачем я взяла нож на кухне.

В это время миссис Хеннесси там не было, не знаю, куда она отлучилась.

На плите что-то готовилось.

В кухне стоял приятный запах.

Я взяла нож и...

И вернулась в дом, чтоб найти его, но его там не было.

Это меня...

Не знаю, почему, но это меня разозлило. Ведь я не собиралась причинять ему зла, так зачем же он прятался от меня? А потом я... я услышала его в саду... он прохаживался по саду, и я пошла к двери, солнце начинало садиться, небо было красным, как кровь, и я догадалась, что он молился, и сразу же ощутила лицемерие его мольбы к Господу, лживость всего...

И я ударила его.

Не помню, сколько раз.

Да простит меня Господь!

Потом я... я ушла... мне надо было избавиться от ножа, понимаете. На моей одежде и на руках не было крови... не должно было быть много крови. Вся его спина была в крови, и весь нож — в крови, но на мне — ни капли. Я бы не смогла выйти на улицу с...

Я вернулась в дом...

Миссис Хеннесси не видела меня, она была на кухне...

Все произошло так быстро...

Я бросилась в офис...

Вытащила нижний ящик стола и бросила нож внутрь стола, а потом стала разбрасывать вещи из ящика по комнате, чтоб создать видимость того, что кто-то пришел ограбить церковь и убил...

О, Боже мой!

Убил патера!

О, Боже мой!

Убил дорогого отца Майкла!

Потом Карелла слушал скучный рассказ о том, как она шла домой уже темными улицами, как родители увидели ее в гостиной с книгой в руках, когда вернулись домой с работы, как она сказала матери, что жаркое уже в духовке.

«Тринадцать, — подумал он. — Только тринадцать!»

И он признался с тяжелой грустью, что в этом городе ночь, которую он так любил, сегодня наступает слишком быстро.

И еще ему подумалось, что уже, пожалуй, слишком поздно прочесть вечернюю молитву.

Нелли Бранд следила за ним. Как будто читала его мысли и точно так же думала. Их глаза встретились. Вдали послышались звуки сирены «скорой помощи».

Мэрилин Холлис везли в госпиталь «Генерал Мурхауз», где сообщат о том, что ее доставили уже мертвой.

Опустилась ночь.

От клубящихся облаков небо было черным. Они сидели в маленьком садике позади церкви. Слышались звуки сирен «скорой помощи», приглушенные расстоянием. Вдали на небе буйствовали вспышки молний.

— Давно тебя не видел, — сказал он.

На нем было черное платье из натурального хлопка с расшитыми черным шелком сосновыми шишками, из которых складывался контур фаллоса, с разрезами по бокам, сквозь которые проглядывали мускулистые ноги и бедра.

— Да, были проблемы, — сказала она.

На ней была красная кожаная юбка с разрезами до бедра. Низкий вырез вечерней шелковой блузки открывал ее груди. Красные туфли на высоком каблуке. Губная помада кроваво-красного цвета. Красные свисающие серьги.

— Рассказывай, — сказал он.

И она поведала ему эту историю.

Он задумчиво слушал ее.

Потягивал напиток и слушал.

— Можно было и проще, — сказал он наконец.

— Я так не думала.

— Слушай, я бы вышвырнул его в два счета! Легко и просто!

— Я не хотела, чтоб ты знал, что у меня есть сын, и ему двадцать два года.

— Поэтому ты пошла к священнику-католику?

— Да!

— Попросить, чтоб он вмешался?

— Да! А иначе как бы я могла продолжать ходить сюда, если здесь был и Эндрю с его проклятым голубым дружком?

— Эндрю Хоббс?

— Да.

— Никогда даже не подозревал!

— Хоббс — это фамилия мужа.

— Двадцатидвухлетний сын! — сказал он.

— Да.

— У Эбигайль Финч есть двадцатидвухлетний сын, — повторил он и в восхищении покачал головой.

— Да. Теперь ты знаешь, что я — старая карга, — сказала она и улыбнулась.

— Да! Такая карга! — Он улыбнулся в ответ.

— Дело в том, — продолжала она, — что это привело к обратному результату. Я до сих пор раскаиваюсь в содеянном.

— К какому обратному результату?

— Я не ожидала, что он выйдет на кафедру с проповедью о Безродном. Я всего лишь хотела, чтобы он поговорил с Эндрю. «Кончай ходить к дьяволу, сынок! Это плохо для твоей души!» Что-нибудь в этом роде.

— Ну?

— А вместо этого он раздул дело на все Штаты!

— Ага.

Он помолчал, задумчиво потягивая свой коктейль. Снова взглянул на нее и произнес:

— Наверное, тебя следует наказать, Эб. Ты знаешь, церковь может тебя покарать!

— Я это знаю, и все целиком зависит от тебя и дьяконов, Скай. Я раскаиваюсь. А ты знаешь...

— Да?

— Я же заставила его прекратить, на самом деле заставила. Когда я поняла, что происходит, все его проповеди и прочее, я пошла к нему и сказала, что разболтаю все о нас, если он не перестанет трогать Безродного. Он закричал, что это — шантаж! А я сказала, что это для его же блага. Знаешь, я сказала это с сарказмом. «Для твоего же блага!» Смириться с сатаной — для его же блага!

Скайлер разразился смехом.

— Да, — сказала она и тоже засмеялась. — Но это его окончательно взбесило — то, как я сказала и рассмеялась ему в лицо. Он, сволочь, ударил меня по щеке, ты представляешь! Пять минут назад он молился на этот холмик, а тут — пощечина! Потому что я оскорбила его обожаемого Христа, видишь ли, которого он предавал с первого апреля, трахая меня шестью способами с воскресенья! И это — патер, ты можешь поверить этому? Какой-то патер! Потом он заплатил за эту пощечину. Но он прекратил эти проповеди, Скай! Ты заметил, что после Пасхи уже не было таких проповедей?

— Сказать по правде, Эб, я не заметил ни одной и до Пасхи!

Они оба расхохотались.

И глотнули из бокалов.

И посмотрели на угрожающе черное небо.

Вновь вспыхнула молния.

— Будет дождь, — сказал он.

— И еще, — сказала она. — Если ты думаешь о снисходительности...

— Ну и что?

— Я в самом деле полагаю, что я что-то совершила для церкви, Скай!

— О чем это ты?

— Я соблазнила католического священника. Я соблазнила слугу Иисуса Христа. Это что-то да значит, Скай!

— Ты думаешь?

— Это стоит оценить, да. Если ты хочешь простить меня.

— Я посмотрю.

Новая вспышка молнии, уже ближе. Послышался слабый раскат грома.

— Он говорил, что любит меня, — сказала она и повернулась к нему со слабой довольной улыбкой.

— Я не могу его осуждать.

— Через любовь — к похоти. Правильно.

— Вообще-то, наоборот.

— Я его заставила испытывать вожделение ко мне, Скай. Он все сделал для меня. Католический священник, Скай! Он страстно желал меня. Стоял передо мной на коленях! Не перед Иисусом. Передо мной!

Молнии блистали все ближе. Раздался гулкий удар грома.

— Мы победим, скоро мы победим, Скай!

— Я думаю, мы уже победили, — мягко сказал он.

В любой момент может разразиться дождь.

Он взял ее руку. Они встали и пошли к церкви вместе с первыми крупными каплями дождя, взбороздившего дорожку.

— Ты не могла бы послужить «алтарем» завтра ночью? — спросил он.

— Сочту за честь, — ответила она.