Страница 24 из 34
Однажды две девушки пригласили меня на выходные в Сан-Франциско, и мы переночевали в парке Золотые ворота. Я сказал себе: «Невероятно, какие в Америке свободные люди. Подумать только! Мы ночуем в парке, и все относятся к нам так дружелюбно». Лишь гораздо позднее я понял, что приехал в Калифорнию в совершенно безумный момент. Был конец шестидесятых: движение хиппи, свободная любовь, все эти немыслимые перемены… Война во Вьетнаме была в самом разгаре. Ричарда Никсона должны были избрать президентом. В такие моменты американцам казалось, что весь мир перевернулся вверх тормашками. Однако я понятия не имел, что так было не всегда. «Так вот, значит, какая она, Америка», — думал я.
Я почти не слышал разговоров о Вьетнаме. Но лично мне была по душе мысль поприжать коммунизм, так что если бы спросили мое мнение, я бы высказался в поддержку войны. Я бы сказал: «Долбаные коммунисты, я их презираю!» Я вырос по соседству с Венгрией, и мы всегда жили под угрозой коммунизма. А что, если Советы просто растопчут Австрию, как они растоптали Венгрию в 56-м? А что, если мы попадем под перекрестный огонь атомными бомбами? Опасность была так близко. И мы видели, какое воздействие коммунизм оказал на чехов, поляков, венгров, болгар, югославов, восточных немцев — повсюду вокруг нас был коммунизм. Я помнил, как ездил на выступление культуристов в Западный Берлин. Я заглядывал через Берлинскую стену, через границу, и видел на той стороне убогую, беспросветную жизнь. Казалось, даже погода там другая. Я словно стоял в лучах солнца и смотрел через стену на Восточный Берлин, где шел дождь. Это было ужасно. Ужасно. Поэтому мне было по душе, что Америка в полную силу воюет с коммунизмом.
Мне никогда не казалось странным, что девушки, с которыми я встречался, никогда не пользовались косметикой, не красили губы и ногти. Я считал, что волосы на ногах и под мышками — это нормально, поскольку в Европе женщины не брили ноги и не пользовались депиляторами. Больше того, я оказался застигнут врасплох, когда как-то утром на следующий год мылся в душе со своей подругой — мы как раз вчера вечером смотрели по моему маленькому черно-белому телевизору первую прогулку американских астронавтов по Луне, — и девушка спросила:
— У тебя есть бритва?
— Зачем тебе бритва?
— Терпеть не могу щетину на ногах.
Я не знал, что означает слово «щетина», и девушка мне объяснила.
— Что? — удивился я. — Ты бреешь ноги?
— Да, брею. Волосы на ногах — это так по́шло.
Это выражение я также еще никогда не слышал. Но я дал девушке свою бритву и проследил, как она намылила свои ноги, икры, голени, колени, а затем побрила их так, словно занималась этим вот уже пять тысяч лет. Вечером я сказал ребятам в тренажерном зале: «Сегодня одна телка брилась у меня в душе, твою мать. Вам приходилось видеть подобное?»
Ребята переглянулись, кивнули с серьезным видом и сказали: «Ага». После чего взорвались хохотом. Я попытался объяснить: «О, понимаете, в Европе у всех девушек баварский вид, волосы повсюду». Ребята рассмеялись еще громче.
Постепенно я сложил все в цельную картину. Кое-кто из моих знакомых девушек не брил ноги: это был их протест против устоявшихся правил. Они считали, что рынок косметики безжалостно эксплуатирует женщин, втолковывая им, что делать, поэтому они отвергали его, стараясь оставаться более естественными. Все это было частью эпохи хиппи. Пестрые одежды, кудряшки на голове, пища, которую они употребляли… И все носили бусы, обилие бус. Девушки приносили ко мне домой благовония, так что вся квартира провоняла насквозь. Это было ужасно, но я считал, что они на правильном пути, в том, что касалось свободы выкурить «косячок» или естественной наготы. Все это было прекрасно. Я сам в каком-то смысле вырос на этом, на распущенных сценах в Талерзее.
Все эти развлечения были замечательными, но моя миссия в Америке была четкой: я шел по пути и не собирался с него сворачивать. Мне нужно было тренироваться как про́клятому, соблюдать диету как проклятому, усиленно питаться, и следующей осенью завоевать побольше громких титулов. Уайдер дал мне год, и я понимал, что если выполню все это, то буду в его команде.
Две победы на состязаниях за титул Мистер Вселенная в Лондоне даже близко не сделали меня лучшим культуристом в мире. Конкурирующих титулов было слишком много, и далеко не все лучшие спортсмены соревновались в одном месте. На самом деле все сводилось к тому, чтобы в очной борьбе победить всех тех чемпионов, чьими фотографиями были увешаны стены моей спальни: Редж Парк, Дейв Дрейпер, Фрэнк Зейн, Билл Перл, Ларри Скотт, Чак Сайпс, Серж Нюбре. Они вдохновляли меня, и я говорил себе: «Вот те, через кого мне придется когда-нибудь переступить». Мои победы поставили меня в один ряд с ними, однако я по-прежнему оставался новичком, которому еще многое требовалось доказать.
На самой верхней ступени пьедестала стоял Серхио Олива, двадцатисемилетний кубинский эмигрант, весящий 230 фунтов. К этому времени журналы, посвященные мышцам, называли его просто «Легендой». Свой последний титул Мистер Олимпия он завоевал в Нью-Йорке прошлой осеньюбез борьбы:остальные четверо чемпионов-культуристов, приглашенных на состязания, отказались выходить на сцену.
Прошлое Оливы было еще более бурным, чем мое собственное. Его отец в докастровской Кубе трудился на плантациях сахарного тростника; в неспокойные пятидесятые годы Серхио вслед за отцом пошел служить в армию генерала Фульхенсио Батисты. После того как Фидель Кастро и его повстанцы одержали верх, Серхио сделал себе имя как спортсмен. Он занимался тяжелой атлетикой и достиг в ней больших высот. В 1962 году его включили в кубинскую команду, которой предстояло выступить на играх стран Центральной Америки и Карибского бассейна. Олива должен был бы возглавить сборную на Олимпийских играх 1964 года, однако он так сильно ненавидел режим Кастро, что сбежал в Соединенные Штаты вместе со многими товарищами по команде. Также он потрясающе играл в бейсбол. Вот что помогло ему отточить до совершенства талию: десятки тысяч упражнений разворота корпуса для отработки удара битой.
Впервые я встретил Серхио на первенстве за титул Мистер Вселенная в Майами в 1968 году, где он устраивал показательные выступления, сводившие зрителей с ума. Как выразился один из журналов по культуризму: «От его поз лопался бетон». Не было никаких сомнений в том, что до Серхио мне еще очень далеко. Он был действительно крепче и плотнее меня; о такой мышечной массе я пока что не мог и мечтать. У него была редкая для культуристов способность выглядеть потрясающе, даже стоя в расслабленном состоянии. Серхио обладал лучшим силуэтом из всех, какие мне только приходилось видеть: идеальная V-образная форма, сужающаяся от широких плеч к тонкой от природы округлой талии и бедрам. Фирменная «поза победы» Серхио представляла собой движение, на которое могли решиться лишь немногие из культуристов, участвующих в состязаниях. Она заключалась в том, что он просто стоял, держа ноги вместе, и вытягивал руки прямо над головой. Эта поза полностью раскрывала его тело: огромные мощные бедра, разработанные занятиями по тяжелой атлетике, крошечная талия и практически безукоризненные мышцы брюшного пресса, трицепсы и нижние зубчатые мыщцы (мышцы по бокам грудной клетки).
Я был полон решимости со временем одержать верх над этим человеком, но мне еще было далеко до того тела, которое требовалось для победы. Я приехал в Америку, похожий на алмаз весом сто карат, при виде которого все восторженно восклицали: «Матерь божья!» Однако алмаз этот был еще очень грубо обработан. Он еще не был готов к тому, чтобы его выставляли напоказ — по крайней мере, по американским стандартам. На создание тела мирового класса обычно требуется по меньшей мере десять лет, а я к этому времени тренировался всего шесть. Но у меня была физическая сила, и обо мне говорили: «Взгляните на размеры этого паренька. Что за черт? На мой взгляд, у него громадный потенциал». Свои победы в Европе я одерживал не только за счет своих физических данных, но также благодаря напористости и порыву. Однако впереди меня еще ждала огромная работа.