Сладкая боль

Я вновь иду за ними по темным коридорам, поднимаюсь по лестнице. Процессию возглавляет Фиона. Я шагаю рядом с Анной и пытаюсь заглянуть ей в глаза, улыбнуться, установить хоть какой-нибудь контакт, но она упорно смотрит в пол, избегая моего взгляда.

— Фэрвью построили в 1890 году, — объясняет Маркус, пока мы поднимаемся. — Хотя дом очень большой и удобный, ему, возможно, недостает современной эстетики.

«Света, например», — думаю я.

— Он сильно отличается от среднестатистической австралийской застройки, — продолжает он. — По стилю он скорее британский. Фэрвью понравится не каждому, но лично я считаю, что у него свое очарование.

Буквально все в доме, включая лестницу, роскошно, величественно и красиво. Этот особняк наверняка стоит целое состояние, но он мрачный, холодный, гнетущий. На улице умопомрачительная жара, солнце светит так ярко, что асфальт сверкает, а здесь темно и прохладно как в пещере. Совсем другой мир.

Когда мы поднимаемся на второй этаж, Фиона останавливается у первой же двери.

— У нас есть несколько свободных комнат, — говорит она, — но эта едва ли не самая красивая.

Она открывает дверь, и я вижу чудесную спальню. Мне ни разу еще не доводилось в такой бывать. Она просторная, светлая, в ней достаточно мебели, чтобы комната была приятна глазу и в то же время не казалась загроможденной. Шагнуть в нее из мрачного коридора — все равно что выйти из пещеры на солнечный свет. Стены белые, на полу теплый паркет, из огромных окон открывается впечатляющий вид на гавань. У одной стены двуспальная кровать, у другой гардероб, в углу массивный деревянный стол, на полу дорогой ковер.

— В комнате удобств нет, — продолжает Фиона, — но на этаже три ванных. Одна из них прямо напротив, так что вам с Анной не придется стоять в очереди.

Я вспоминаю крошечную ванную, которую несколько недель делил с Патриком и Лиллой, и туалет, годный разве что для Индонезии. Иметь ванную в собственном распоряжении — это роскошь, о которой я никогда не мечтал.

Сама по себе комната в тысячу раз лучше, чем я мог вообразить. Я поворачиваюсь, чтобы осмотреться, подхожу к окну и выглядываю.

— Какой вид, — говорю я, качая головой. — Наверное, один из лучших в Сиднее.

— Да, очень красиво, — соглашается Маркус, становясь рядом. Он смотрит в окно, потом бросает взгляд на часы, выпрямляется, одергивает манжеты рубашки и сдвигает ступни вместе порывистым движением, почти по-военному.

— Так. Значит, вот ваша комната. Фиона, нам с тобой, пожалуй, пора в офис. — Он смотрит на Анну. — Полагаю, дальше вы сумеете договориться вдвоем.

Анна кивает.

— Конечно. Идите.

— Ты уверена? — спрашивает Фиона. — Все в порядке?

— Да.

Маркус и Фиона прощаются и уходят, и их шаги на лестнице — единственный звук в доме. Анна не говорит ни слова, не смотрит на меня. Ее взгляд устремлен в никуда. Она неподвижна и как будто в трансе. Лишь когда стук закрываемой входной двери эхом проносится по коридору, Анна шевелится. Она закрывает глаза и подносит ладонь к щеке. Жест странный, очень интимный, словно девушка позабыла о моем присутствии.

— Отличный дом, — говорю я.

Она открывает глаза.

— Спасибо.

Я жду, что Анна хотя бы попытается завязать разговор, о чем-нибудь спросить, рассказать нечто интересное о себе, но она просто стоит и нервно перебирает пальцами.

Не только Фэрвью кажется мне потусторонним, но и Анна. Она почти не разговаривает, а когда открывает рот, слова звучат так формально, что кажутся неестественными, вымученными, словно девушка читает роль с листа. Она держится неуклюже, сутуло, как будто ей недостает уверенности, чтобы распрямиться и смело взглянуть на мир, как будто она предпочла бы провалиться сквозь землю. Руки Анны постоянно движутся, сцепляясь и расцепляясь, или теребят одежду.

У меня ощущение, что первый шаг придется сделать самому, если я хочу добиться хоть каких-нибудь результатов.

Комната намного больше, чем я ожидал, и я готов согласиться, невзирая на то, насколько странна моя соседка и каковы упомянутые условия. Но я понимаю, что нужно задать несколько вопросов. Сто долларов в неделю за такую комнату — безумно дешево. Где-то должна быть ловушка.

— Комната потрясающая, — говорю я, — и дом прекрасный. Но когда я позвонил с утра, Маркус сказал, что есть какие-то условия. Это его собственные слова. Вы позволите уточнить, какие именно условия?

Она кивает. Если ей и раньше было как будто неловко, то теперь Анна волнуется еще сильнее. Она смотрит в пол и лихорадочно ломает пальцы. Ее лицо заметно краснеет.

— Я… — произносит она так тихо, что я не слышу.

— Простите?

— У меня агорафобия, — почти выкрикивает она.

— Агорафобия? — переспрашиваю я. Слово знакомое, но я не знаю, что оно означает. — А что…

— Повышено тревожное состояние, — объясняет Анна. — Панические атаки.

— Так. Ага. Панические атаки. — Я виновато улыбаюсь. — Извините, я, наверное, кажусь полным дураком, но все-таки я не вполне понимаю, что…

— Я никуда не могу выходить. Мне становится страшно.

— Вы никогда не выходите? — Я стараюсь не выказывать чересчур явный испуг, но тщетно. — Всегда сидите дома?

— Да, — отвечает она.

— Это, наверное, нелегко.

Анна моргает и отворачивается.

— Простите. Даже не знаю, что сказать. Я имел в виду, что вам, наверное, тяжело живется. А вы…

— Нет, — перебивает она. — Нет.

— Простите. Я не хотел… А как давно у вас эта штука? Как вы вообще справляетесь?

— Примерно полгода, — отвечает она. — Я полгода никуда не выходила.

«Целая вечность», — думаю я.

— Мне помогали Маркус и Фиона, — продолжает Анна, слегка поднимая голову. — Но они не могут вечно со мной нянчиться.

С минуту мы молчим и смотрим в окно. Я гадаю, каково видеть небо, солнце, лодки в гавани и прочую красоту, сидя взаперти целый день, каждый день. Сама мысль о том, чтобы смотреть на окружающий мир, будучи не в силах в него влиться, кажется невероятной. Сущая пытка.

— Ну ладно, — наконец говорю я. — Значит, вам кто-то нужен, чтобы ходить за покупками, приносить хлеб, молоко и так далее? Это и есть условия, о которых говорил Маркус?

— В основном да, — отвечает она. — Я многое заказываю онлайн, но иногда проще сходить в магазин. И Маркус думает, что мне лучше жить не одной. Э… на случай какой-нибудь экстренной необходимости, например. Фэрвью такой большой… — она замолкает.

— То есть вы составляете список, а я иду за покупками? — уточняю я. — Или как?

— Мы выработаем систему, — говорит Анна. — Лишь бы вы не напрягались. Я не хочу вас обременять.

Я жму плечами и улыбаюсь.

— Комната просто супер. Если, по-вашему, я подхожу… то есть, наверное, вы тоже хотите о чем-нибудь спросить?

— Да нет. — Она качает головой. — Занимайте комнату, если хотите. Вы вроде бы совершенно нормальный человек… — едва ли не впервые девушка улыбается. — В любом случае гораздо нормальней, чем я.

Мы спускаемся и по пути обговариваем кое-какие подробности. Анна дает мне ключ от входной двери, показывает прачечную и задний двор. Ухожу я в приподнятом настроении. Комната прекрасна, цена более чем доступна, дом расположен в одном из лучших районов Сиднея. Анна, конечно, странная, но не настолько, чтобы это меня раздражало. Насколько я могу судить, она просто тихая и немного нервная — ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться. А вдруг рядом со мной ей полегчает? На самый худой конец я привнесу немного жизни в Фэрвью, открою двери и окна, впущу свет.

2

Анна наблюдает за ним из окна. Закрыв входную дверь, она проскальзывает в гостиную, отодвигает занавеску и выглядывает.

Он идет быстро, слегка подскакивая — счастливая походка оптимиста, которому есть куда идти и не о чем беспокоиться.

Анне нравится, как он выглядит. Тима не назовешь красавцем, но у него открытое лицо, веснушки и растрепанные ветром волосы, которые некогда, возможно, были каштановыми, но на солнце выгорели добела. Прямой и честный взгляд, искренняя улыбка. Судя по всему, живется ему легко. Он любим, уверен в себе и в мире и знает свое место в нем. Тима никогда не ломала жизнь, не предавал собственный хрупкий рассудок.