Озорство

— Ты говоришь о своем брате?

— Да. Он — хозяин склада-магазина слесарно-водопроводных изделий, а я у него работник.

Старший брат работает на младшего. Младший брат женился на семнадцатилетней девочке. Старший брат живет с ними в одной квартире.

— Тебе нравится твоя работа? — спросила Эйлин.

— Не желаю говорить об этом.

— А о чем ты желаешь говорить, Джимми?

— Ни о чем. Я хочу, чтобы вы оставили меня наконец в покое, вот что я...

— Ты ел что-нибудь сегодня утром?

— Я не голоден.

— А Лиза? Может быть, она голодна.

За приоткрытой дверью воцарилось молчание.

— Джимми? Что с Лизой? Ты не подумал, что она, может быть, хочет есть?

— Не знаю.

— Почему бы тебе не пойти и не спросить у нее?

— Я отойду от двери, а ты попытаешься взломать ее.

— Обещаю, что не сделаю этого.

— В коридоре стоят мужики, которые явились сюда вместе с тобой. Они и взломают дверь.

— Нет. Я попрошу своего начальника, чтобы он удержал их от этого. А ты пойдешь и спросишь у Лизы, хочет ли она есть. Идет? Может быть, мы передадим ей что-нибудь покушать. Если она голодна. Да и ты, конечно, голоден. Полночи на ногах. Может быть, я могу...

— Я не голоден.

— Тогда пойди спроси у Лизы, хочет ли она есть. Хорошо?

— Обещаешь, что никто не попытается взломать дверь?

— Джимми, если бы мы хотели сделать это, ничто бы нас не остановило.

— Как бы не так! Я стою здесь с револьвером в руке.

— А все наши ребята в пуленепробиваемых жилетах. Если бы они захотели взломать дверь, от нее уже давно и щепок не осталось бы, Джимми. Но мы не хотим этого. Наша задача — отвести от всех беду. От нас, от тебя и от Лизы. Я уверена, что ты не хочешь, чтобы Лиза пострадала...

— Не хочу.

— Я знаю это.

— Очень хорошо, что вы знаете. Как вы думаете, почему я делаю это?

— Понятия не имею, Джимми. Можешь ли ты сказать мне, почему?

— Чтобы уберечь ее от беды. А вы что думали?

— Как ты?..

— Как вы думаете, почему я выгнал его из этой проклятой квартиры?

— Ты говоришь о своем брате?

— Да, о нем! О ком же, по-вашему, я еще могу говорить?

Прошлой ночью он избивал ее, как собаку. Я сказал ему, чтобы он оставил ее в покое, а то я вышибу мозги из его проклятой головы. Велел ему убираться отсюда и никогда больше не возвращаться. Вот почему я приковал ее наручниками к кровати. Для ее же блага. Она позволяет ему избивать себя до полусмерти, а потом они всю ночь напролет занимаются любовью. Клянусь Богом, я пытаюсь защитить ее.

— Так вот, значит, что разбудило тебя прошлой ночью. Он бил ее?

— Каждую ночь, сукин он сын.

— Мы сделаем все, чтобы это больше никогда не повторилось, Джимми.

— А как же вы это думаете сделать?

— Твоя невестка может обратиться в городские организации. Они сумеют обуздать твоего брата...

— Я этого больше не выдержу. Она такая крошка, а он все время избивает ее, как собаку.

— Мы положим этому конец, Джимми. А сейчас пойди спроси ее, не хочет ли она есть? Хорошо?

— Пойду спрошу, — нерешительно проговорил он. — Но я закрою дверь и запру ее на замок.

— Лучше бы ты этого не делал, Джимми.

— А кто, черт возьми, знает, что у вас на уме? У меня есть револьвер.

— Вот поэтому-то я и хочу, чтобы ты оставил дверь незапертой. Не дай Бог, кто-нибудь пострадает, Джимми. Не желаю я никаких несчастий.

— Плевать я хотел на тебя и на твои желания, — отрезал он и захлопнул дверь.

В коридоре воцарилась такая тишина, что защелкивание замочного запора прозвучало выстрелом в ушах Эйлин.

— Я подумал, что мы должны внести в наше выступление что-то новое и потрясающее, — заявил Сильвер.

— Новое и потрясающее — что же именно? — спросил Джиб.

Ему никогда не нравились эти новые и потрясающие идеи Сила. Например, однажды он заявился с предложением, что обе девушки должны петь фальцетом. Как будто их голоса и так не были достаточно высокими. «Такого еще никогда не было, приятель», сказал Сил. «Две девушки поют фальцетом. Всех мороз по коже проберет.» На это Джиб возразил, что мороз — это чушь. Людям не нравится слушать вещи, которые их потрясают. Они хотят все время слушать одно и то же, одни и те же ритмы, одни и те же голоса, поющие в стиле рэп. Они не хотят, чтобы их потрясали, приятель.

Только голуби радуются, когда их потрясают, они получают наслаждение от этого. Ты видишь в парке стаю голубей и кричишь им: «Улю-лю!». От такого потрясения они живо обмарывают свои штанишки и взмывают в воздух. Но людям такие потрясения не нравятся, втолковывал другу Джиб.

Люди слушают двух девушек, завывающих фальцетом, и им кажется, что это воет полицейская сирена или что-то в этом роде. Возможно, даже сигнал воздушной тревоги, и они бегут в укрытие, приятель.

И все-таки Сил оказался прав. Он всегда был прав, этот сукин сын. На следующих же гастролях — в Филадельфии — Грас и Софи пели фальцетом. Песня называлась «Китайская кукла», и пелось в ней о наркотиках, которые привозят в Америку с Востока и отравляют ими негритянскую молодежь. Они пели ее в ритмах рэпа очень высокими голосами, фальцетом, словно китаянки. Зрители обезумели от этих высоких монотонных голосов, которыми пели две прекрасные негритянки. Сил не сказал тогда: «Вот видите, я же говорил, что будет потрясающий успех», хотя он имел полное право так сказать. Это сказала Грас, потому что она с самого начала была на стороне Сила. Чем больше Джиб думал об этом, тем больше убеждался, что между ней и Силом что-то происходит. Вот как она отблагодарила его, Джиба. Это он научил девушку всему, что она теперь знает и умеет, а она радостно поддакивает каждому слову, которое изрекает Сил. Хороша благодарность, нечего сказать.

— Что же в твоей идее новое и потрясающее? — спросила Софи.

— Расскажи нам, Сил.

Голос Грас. Радостно соглашается с ним еще до того, как он открыл рот. Этак может дойти до того, что он предложит девушкам запеть басом. Понизьте ваши голоса так, чтобы они ушли в пятки и заглушили все репродукторы низкого тона. Расскажи нам, как это делается. Сил. Грас смотрела на него с обожанием. Изложи нам свою новую потрясающую и блестящую идею, и все мы упадем замертво к твоим ногам.

— Сначала я расскажу вам о своем разговоре с Эккерманом, — не выдержал Джиб. — Я сказал ему, что в газетах были опубликованы всего лишь три рекламных анонса и ни в одном из них не подчеркнуто, что «Блеск Плевка» — выдающаяся группа. Он пригласил розно двенадцать групп, всяких рэпперов и всяких роккеров, о некоторых из них никто, кроме их собственных мамаш, никогда ничего не слышал. Он болтун, какого черта мы с ним связались? Он говорит:

«Глянь, Джиб, все идет как нельзя лучше. Лишь немногие популярные исполнители выделены в анонсе». А я ему на это отвечаю: «Морт, неужели вы не знаете, сколько раз в прошлом году мы возглавляли хит-парад в музыкальных журналах?». А он мне: «Не я составляю анонсы и рекламу. И вообще, этим занимается не наша фирма, а банк. Первый банк». Я ему: «Ты проклятый болтун, Морт. Господи, что может понимать банк в роке или в рэпе? Им мила только музыка, которая играет, когда акции идут на повышение». Он ответил, что сказал мне святую правду, но принял во внимание мои слова. Он пойдет в банк, поговорит там с ребятами, которые составляют рекламы и анонсы и рассылают их в газеты, и скажет им, что к нему поступают жалобы от некоторых артистов...

— Кто еще жалуется? — поинтересовалась Софи.

— Группа, называющая себя «Двойное Проклятие».

— Никогда не слышала о них.

— Я сказал Эккерману, что совершенно неизвестная группа получает такую же рекламу, как «Блеск Плевка». У него как будто есть полтора-два часа эстрадного времени. Ровно столько, сколько нам нужно для выступления. И если мы не возьмем это время, ребята, он первым выпустит проклятое «Двойное Проклятие»!

— Мне не особенно хочется открывать концерт, — сказала Софи. — Самая большая толпа соберется только ночью. Мы должны быть предпоследними в воскресенье.