Озорство

— Как это у вас получается, — поинтересовался он.

— А я получу работу?

— Глория, — сказал он, — поверьте мне, все, что вы рассказали мне о себе...

— Сущая правда, — заверила Глория. — Я вожу машину с двенадцати лет, зарабатывать этим себе на жизнь начала с шестнадцати. В работе ни у кого нет таких верных рук и таких стальных нервов, как у меня. Я проведу машину сквозь игольное ушко даже с одним закрытым глазом. Я вожу гоночные автомобили и 10-тонный грузовик, обгоню любого шофера-мужчину. Вы хотите, чтобы я обрезала волосы — обрежу. Вы хотите, чтобы я поправилась килограммов на пятьдесят — поправлюсь. Вы хотите, чтобы я стала мусорщиком — я стану им. Мне нужна эта работа, и я сделаю все, чтобы получить ее.

— Все? — переспросил Глухой.

— Все, — заверила она его и посмотрела ему прямо в глаза.

— Раскройте мне секрет вашего трюка с датами, — попросил он.

— Обещайте, что дадите мне работу.

— А вы знаете, как она оплачивается?

— У меня есть дом в Спите. Он вот-вот сползет в Атлантический океан, — сказала Глория. — Чтобы укрепить сваи и еще кое-что сделать, с меня требуют уйму денег. Обычно я работаю на процентах от добычи...

— Об этом не может быть и речи, — отрезал он.

— Так обычно вознаграждается работа водителя.

— Да, но...

— Хороший водитель обычно получает долю в добыче.

И вы это знаете.

— Иногда.

—  — За мою работу со мной всегда так рассчитывались.

Дом на взморье обошелся мне в полмиллиона. Столько я получила за бостонское дело. Мы там взяли банк. Так вот что я скажу вам. Я не знаю, какова будет ваша выручка от этого дела, но позвольте вам сказать, что водителю вы должны дать минимум 10%. Так что, если вы сорвете два миллиона, я хотела бы иметь с этого, скажем, двести кусков. И мой дом не уплывет в Европу. Если же вам обломится больше, соответственно возрастет и моя доля. Законная доля хорошего водителя.

— Все дело в том, что вы не водитель, — возразил он и снова улыбнулся.

— Правильно, я водительница. Что мне, по-вашему, делать? Поцеловать вас?

— Я не плачу женщинам за любовь.

— А я не люблю мужчин за деньги.

Но она первая заговорила о любви, и он очень скоро напомнит ей об этом. Когда она будет в постели.

— Сделаете себе короткую стрижку и поправитесь минимум на десять килограммов, — сказал он.

— Будет сделано, — согласилась она.

— За репетицию и работу получите твердые сто кусков.

— Повысьте до ста пятидесяти. Что если при экспертизе моего дома обнаружатся тараканы или сухая гниль древесины?

— Сотня — это все, что я могу вам дать.

— Почему? Потому что я женщина?

— Нет. Потому, что я и остальным заплачу по сотне.

— Когда приступаем? — спросила она.

— Так как же вы делаете свой трюк? — спросил он.

Эйлин проработала у двери пять часов и теперь уже знала, что томившуюся в помещении девушку — у нее язык не поворачивался называть семнадцатилетнюю особу женщиной, хотя та была замужем и это слово согласовывалось с терминологией, разработанной Брейди, — звали Лизой. А еще она узнала, что Джимми приковал Лизу наручниками к кровати, стоявшей в его комнате. Той самой, которая примыкала к комнате, где Лиза спала с его братом Томом. Джимми, Лиза и Том — прелестный семейный треугольник, распавшийся сегодня глухой ночью. И если она будет неосторожна, кто-нибудь может пострадать. Она не желала плохого ни девушке, ни Джимми, да и самой себе не была врагом. Однажды с ней уже случилось на работе несчастье, очень большое несчастье, и она не хотела, чтобы это повторилось.

— Где ты достал наручники? — спросила Эйлин небрежно.

— Купил, — ответил Джимми.

Дверь была заперта на цепочку, которая позволяла приоткрыть ее сантиметров на восемь. Эйлин стояла слева от двери так, чтобы не получить от него в подарок пулю. Она пока не знала, чего от него можно ожидать. Он не видел ее, и она не видела его. Звучали два бестелесных голоса, разговор шел вокруг да около. Никто не страдает. Мы просто разговариваем.

— Ты случайно не фараон или кто-нибудь в этом роде, а? — спросила Эйлин.

— Нет, черт возьми, — ответил он.

— Никогда не приходилось встречать человека, не фараона, просто человека, которому удалось бы купить наручники, — заметила она.

Так она болтала с ним, удерживая его от глупостей. Полицейские разработали свою тактику на основании сведений, полученных от его брата, и Эйлин точно знала, что Джимми никогда не служил в полиции. Где же он купил наручники? Не в одном же из сотни городских магазинов, торгующих порнографией, и не в одной из многочисленных антикварных лавок, скупающих для продажи всякий хлам, который наши бабушки выносят из чердаков. Она просто разговаривала с ним. Добивалась от него ответов, отвращала его мысли от насилия.

Только бы он не изнасиловал девушку, не убил бы ее. Он угрожал убить девушку, если полицейские не оставят его в покое.

— Так где же ты смог купить наручники? — допытывалась Эйлин.

— Никак не могу вспомнить, где я их приобрел, — паясничал он. — А ваши наручники где?

— У меня их нет, — ответила она.

Это была правда.

— Я же сказала тебе, что я безоружна...

И это тоже правда.

— ...и не ношу при себе наручники. Это только у тебя одного есть наручники и револьвер.

Полуправда.

Все полицейские бригады быстрого реагирования, толпившиеся в коридоре, были в пуленепробиваемых жилетах и вооружены. Если бы из квартиры послышался выстрел, они мгновенно вышибли бы дверь. Игра в разговоры продолжается только до этого предела. А потом начинается серьезный разговор с позиции силы. В этом заключалась явная противоречивость ее действий, но Эйлин считала, что с ней можно мириться, если она приносит пользу — а это было очевидным.

— На улице все еще идет снег, — произнесла она. — Ты любишь снег?

— Слушай, — рявкнул он. В его голосе звучало раздражение. — Что ты там задумала? Я же сказал тебе, что убью Лизу, если твои проклятые мужики не оставят меня в покое! Так что оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда.

Но дверь не захлопнул.

— Ты же не хочешь ее убить. Правда? — возразила Эйлин.

— Не имеет значения, что я хочу сделать. Вы меня сами толкаете на это.

— Наша задача — уберечь людей от беды.

— Так вы, значит, заинтересованы в том, чтобы я не наделал беды?

— Да, мы в этом заинтересованы.

— Почему бы тебе не занять место Лизы? Тебя я прикую наручниками к кровати, а ее выпущу. Идет?

— Нет. Я на такую сделку не согласна.

— Почему же? Вы заинтересованы в том, чтобы никто не пострадал. Ты входишь сюда, занимаешь ее место.

— Уж не принимаешь ли ты меня за сумасшедшую? — осведомилась Эйлин.

— Так почему же ты не входишь? Здоровенная бравая фараонша, входи же.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал, — сказала она. — В том числе и я. Мы все хотим помочь тебе, Джимми. Почему бы тебе не снять с двери цепочку? И тогда мы сможем спокойно поговорить.

— Мы можем и так хорошо поговорить, — отрезал он. — А вообще-то нам не о чем разговаривать. Убирайтесь отсюда, и Лиза успокоится. А будете здесь сшиваться, с ней случится беда. Как вы это не поймете?

— Разве я могу быть уверенной, что ты не надругался над ней. Я сказала своему командиру, что с ней все в порядке, а он...

— Я же сказал тебе, с ней все в порядке.

— Так я ему и доложила. Но, если он заподозрит, что я лгу ему, у него лопнет терпение, и он отстранит меня от этого дела.

— А кто ваш командир? Лысый мужик, который толковал тут со мной до тебя?

— Да. Инспектор Брейди. Он командует нашей бригадой.

— Ну вот пойди и скажи ему, чтобы он убрал отсюда всю свою проклятую свору.

— Я не могу приказывать ему, он же мой начальник. Ты же знаешь, что такое начальство. А у тебя разве нет начальника?

— Томми — мой начальник.

Есть! Она уловила в его голосе странную интонацию, подумала с минуту.