Эмиссары

Сделав несколько шагов, Драйден Эргемар присел прямо на засохшую траву рядом с Млиско. Некоторое время слышался только частый стук ложек.

― Осуждаешь? - наконец, негромко спросил Млиско, глядя в сторону.

― Не знаю, - Эргемар вдруг понял, что не может ответить прямо на такой, казалось бы, простой вопрос. - Наверное, да. Она, конечно, была редкой стервой, а иногда совершенно невыносимой, но убивать за это... Нет, я думаю, ты поступил неправильно.

― Может быть, - пробормотал Млиско, откладывая в сторону пустую миску. - Нет, не может быть, а точно. Именно неправильно. Мне надо было сделать это раньше. И не так.

― Объясни, - потребовал Эргемар.

Млиско глубоко вздохнул.

― Все мы добренькие, - проворчал он. - Все мы считаем человеческую жизнь священной ценностью. Все мы думаем, что человек от природы добр, и приучены относиться снисходительно к его недостаткам...

― Эстин, даже если человек плох, он все равно остается человеком, - покачал головой Эргемар. - И я тут вижу какое-то дикое несоответствие вины и кары.

― Дикое? - с кривой усмешкой переспросил Млиско. - О, да, мы же здесь все цивилизованные люди. Мы можем, скрепя наше милосердное сердце, согласиться со смертной казнью, но только ворам и убийцам. Особенно, если они украли что-то у нас или жестоко убили кого-то прямо у нас на глазах...

― О чем разговор? - рядом с Эргемаром и Млиско опустился на землю Дилер Даксель, за ним стояли Хенна, Дауге и Эрна Канну. - Ты хочешь объяснить, зачем ты это сделал, так и говори прямо, без всяких вывертов.

― Хорошо, скажу прямо, - Млиско выдержал его взгляд. - Я много чего повидал в жизни, и хорошего, и плохого. Такие люди в отряде - не просто паршивая овца, которая портит все стадо. Это зародыш гангрены, от них надо избавляться, и чем раньше, тем лучше. Любыми средствами.

― Даже такими? - в упор спросил Эргемар.

― Да. Я виноват, что слишком далеко запустил болезнь, и именно за эту вину мне нет прощения. Я обязан был действовать раньше, хорошенько проучить ее, выбить из нее дурь. А так эта покойная стерва разрушала нас изнутри. У нас все добровольно, без принуждения, верно? Каждый делает то, что может, и получает то, что ему необходимо, так? Все хорошо, все прекрасно, от каждого - по способностям, каждому - по потребностям. Но эта система бессильна против бессовестных и законченных эгоистов, для которых существуют только одни интересы - их личные, и которым наплевать на всех остальных. Мы же добрые, мы верим людям на слово. Может, кто-то, действительно, не может идти или у кого-то слишком болит голова, чтобы заниматься разбивкой лагеря. Мы же не будем опускаться до проверки, да и не можем здесь что-то проверить, у нас даже медицинское освидетельствование некому провести... Я думал, что нас семьдесят человек, мы как-нибудь выдержим пару рыл полного балласта. Но ведь эта стерва не таилась где-то по углам. Она постоянно и громко отстаивала свои права, как она это понимала. И неизменно побеждала - с ней никому не хотелось связываться, верно? Она получала свой паек, место на тележке, и не давала взамен ничего! А пару дней назад я начал замечать кое у кого признаки, так сказать, остервенения. Ведь это был такой заманчивый пример. В чем-то я их понимаю: мы идем уже много дней, люди устают, им ничего не хочется делать. И кое-кто стал понимать, что им можно ничего не делать!

― Эстин прав, - глухо сказала Эрна Канну. - Я тоже обратила внимание: в последние дни лагерем занимаются одни и те же. Многие просто сидят и смотрят.

― В наши дни как-то расплодились всяческие мерзавцы, - продолжил Млиско. - Во время войны они прятались в тылу или во всяких штабах, а теперь вылезли наружу. Они очень хорошо знают свои права и постоянно их качают - не дай Единый, вдруг кто-то им что-то недодаст или посягнет на их священные интересы. И они очень хорошо знают все законы, ведь по этим законам они всегда правы!

― Эстин! - предостерегающе поднял руку Даксель.

― Что, Эстин? Незадолго до войны я как-то дал по морде одному такому типу. Нет, он делал все законно, он купил землю и имел полное право снести стоящие там дома, чтобы построить на их месте какой-то там торговый центр. Какое ему было дело до того, что эти семьи жили там десятилетиями?... Он хотел нанять нас, чтобы мы разогнали этих людей, защищавших свои дома, и открыть путь бульдозерам... Первый суд надо мной назначили на тот день, когда я воевал с пришельцами в Тороканских воротах, а в день, на который перенесли заседание, меня как раз взяли в плен...

― У Бэнцик в узле были запасные туфли, - вдруг вспомнил Эргемар. - Люди шли босыми, сбивали ноги в кровь, а она их прятала.

― И таблетки там были, - добавила Эрна Канну. - От головной боли и противовоспалительные. По несколько упаковок. А я над каждой таблеткой тряслась, на четыре части их делила...

― В общем, понятно, о покойнице никто слова доброго не скажет, - хмыкнул Даксель. - И боюсь, вряд ли ты, Стин, ее чему-то научил бы. Такие люди неисправимы. Но то, что ты сделал, это самоуправство. Я не могу сделать вид, что ничего не произошло.

― Я готов за это ответить как за убийство, - упрямо наклонил голову Млиско. - Но не здесь. На Филлине.

― Нет! - жестко возразил Даксель. - Ты должен ответить за это здесь. Я приговариваю тебя к изгнанию - условно. Если ты еще раз схватишься за пистолет или начнешь в одиночку творить здесь суд и расправу, ты должен будешь покинуть нас. Наказание снимется, если ты совершишь здесь что-то очень важное для всех нас, или если мы вернемся домой. Но на Филлине ты будешь обязан найти родственников Бэнцик и попросить у них прощения. Я сказал.

― Я услышал! - Млиско поднялся на ноги и склонил голову. - Повинуюсь и принимаю.

― Я объявлю об этом вечером, когда все будут в сборе, - добавил Даксель. - А заодно скажу, что мы больше не будем терпеть эгоизма, лени, крысятничества, стремления спрятаться за чужую спину. Наказание будет то же - изгнание. А решать будут все, всеобщим судом.

― Хорошо, - кивнул Млиско. - Хотя я не думаю, что до этого дойдет.

― Это еще почему?

― У нас их было двое - самых невыносимых. Вот их и не вынесли. Остальные не подведут.

Первая группа разведчиков, посланная на юг, вернулась с неутешительными вестями. Обрыв тянется на многие километры, и ни одного подходящего места для спуска не видно. Зато "северяне", задержавшись на целых полчаса, принесли хорошую новость. В той стороне, куда они ходили, местность начинает понижаться, а дальше видно что-то вроде седловины или прорезающего плато ущелья, которое, возможно, подойдет для спуска.

Более точно разведчики не успели рассмотреть, потому что торопились обратно, но выбора все равно не было, и Даксель приказал выступать. Идти было нетрудно - ровная твердая земля, поросшая подсохшей травой, сама ложилась под ноги, на ней не было ни ям, ни трещин, ни камней. Через два часа такого пути перед ними предстал невысокий, но острый гребень, а, поднявшись на него, они увидели перед собой обширную котловину, напоминавшую очертаниями слегка искривленный вытянутый овал.

Склон у них под ногами спадал вниз пологими террасами, переходя в плоское дно, поросшее какими-то низкими красноватыми растеньицами. Дальний конец котловины, сужаясь, заканчивался каньоном, из которого вытекала узкая речка, можно сказать, ручей. На дне котловины она разливалась в длинное вытянутое озерцо, упиравшееся со стороны обрыва в барьер из огромных каменных глыб. В одном месте этот барьер разрывался, и вода из озерца, словно перетекая через край, падала куда-то вниз журчащим потоком.

Ночное землетрясение и здесь оставило свой след. С каменного барьера сошло несколько свежих осыпей, а речка, вытекая из каньона, широко разливалась, преодолевая завал.

― А ведь раньше вся эта котловина была озером! - вдруг понял Эргемар. - А потом, наверное, землетрясение разрушило барьер, и вся вода вылилась вниз!