Бриллиантовая рука

— Га-га-га! — громко заржал над своей шуткой Лёлик. Кеша в ответ высокомерно задрал подбородок кверху

и начал разглядывать облака в ожидании, пока Лёлик насмеется вдоволь. Наконец, опустив голову, он смерил его таким презрительным взглядом, что тот мгновенно застыл, так и не успев закрыть рта.

— Клюв захлопни, остряк-самоучка,— ласково посоветовал Кеша и слегка подбоченился.

Понизив голос, Лёлик вдруг с неожиданным пафосом, словно речь шла о жизни и смерти, произнес:

— Ну, пора, турист.

В тот же момент он ринулся на Кешу, крепко обнял его и, припав небритой щетиной к нежной коже, буквально впился в него поцелуем. Кеша стоически перенес эту процедуру, но когда за первым поцелуем последовал второй, затем третий, он попытался высвободиться из этих горячих объятий. Лёлик крякнул, словно сдерживая рыдание, и полез в карман за платком. Пока, полуотвернувшись от Кеши, он смахивал с глаз скупые мужские слезы, тот украдкой сплюнул и отер рукавом подбородок.

Прощание явно затягивалось. Лёлик, наконец, дал волю рыданиям, и его плечи сотрясались, словно в лихорадке. Выждав еще несколько секунд, Кеша опустил ладонь на плечо Лёлика, словно желая его успокоить.

— Не надо,— простонал тот сквозь слезы. Затем, не оборачиваясь, он махнул рукой и бросил напоследок:

— Иди...

Второй раз Кешу просить не пришлось. Облегченно вздохнув, он сорвался с места и почти бегом направился к трапу, далеко отставив зад и повиливая бедрами.

Нужно сказать, что походка у Кеши была профессиональной. Он работал демонстратором моделей одежды, а попросту манекенщиком в доме моделей. Его несколько лет назад устроила туда одна приятельница, с которой он однажды познакомился в ресторане. В тот вечер, уже изрядно подвыпив, Кеша ухлестнул за миловидной девчон­кой и затащил ее потом к себе, наговорив разных слов о любви и вечной преданности. Дурочка поверила его бормотанию о несложившейся жизни и ударах судьбы. Да и трудно было не поверить, потому что подвыпивший Кеша умел говорить красноречиво, страстно и убежденно. Роман продлился недолго, и Кеша бессовестно бросил девушку, как только она устроила его на такую престижную работу. Однако она не стала для Кеши единственным способом добывания средств к существованию, а скорее служила ширмой и защитой от преследований по закону за тунеяд­ство. Как и всякому молодому человеку, привыкшему к комфорту, ему требовалось много денег. Кроме того, он был из породы тех людей, кого в народе называют пижона­ми. Считая себя неотразимым, Кеша трепетно относился к собственной персоне и тщательно следил за своей внеш­ностью. Однако лишь он один знал, что скрывается за его привлекательной наружностью, неизменно приветливой улыбкой, учтивостью и галантностью.

* * *

Дверь каюты осторожно отворилась и на пороге вырос улыбающийся во весь рот Кеша.

— Добрый день,— как можно вежливее проворковал он в спину человека, с интересом разглядывающего что-то за большим круглым стеклом люка.

Семен Семеныч,— а это был именно он,— с готов­ностью повернулся к вошедшему и с такой же приветливой и лучезарной улыбкой ответил:

— Добрый день.

— Простите, это каюта шестнадцать? Или, может быть, пардон, я ошибся?

— Да-да, вы не ошиблись. Шестнадцатая.

— Значит, мы с вами — попутчики?

— Выходит, что так.

Кеша снял очки и взглянул на часы. До отплытия оставались считаные минуты. Он внимательно изучил об­становку каюты и, по-видимому, остался ею доволен. Нако­нец, он вернулся взглядом к Семену Семенычу и, слегка приподняв шляпу, представился:

— Будем знакомы. Меня зовут Геннадий Петрович.

— Горбунков. Семен Семенович.

Они обменялись рукопожатиями.

— Надеюсь, мы подружимся,— сказал Кеша.

— Конечно. Я тоже надеюсь.

Тон и улыбка у Кеши были настолько располагающими, что Семен Семенычу ужасно захотелось продолжить столь приятную беседу, хотя он и обещал Наде перед отплытием выйти на палубу и помахать ей на прощание рукой.

— Вас кто-нибудь провожает? — вдруг спросил он.

— Меня? — Кеша слегка замялся.— Да... так, один мой приятель... Но он уже ушел.

— А жена?

— Ну что вы, Семен Семеныч! Какая жена! Я холост. Но зато у меня дома живет роскошный черный кот.

И Кеша снова улыбнулся своей очаровательной улыб­кой.

— Геннадий Петрович, а вы... сувениры какие-нибудь брали с собой?

— Сувениры? Нет-нет! У меня было, знаете ли, так мало времени перед отъездом... А вы?

— Я взял!

— Хотите, я отгадаю, что это?

— Ну, попробуйте.

И Кеша с уверенностью выпалил:

— Это — водка! Правильно?

Семен Семеныч кивнул и оба громко рассмеялись.

Когда они снова поднялись на палубу, теплоход уже отчаливал. Семен Семеныч без труда отыскал глазами в толпе свое семейство и сразу же энергично замахал ру­кой, то и дело посылая воздушные поцелуи. В какой-то момент он обернулся к стоявшему рядом Кеше и, стараясь перекричать шум воды, музыку и очередной протяжный гу­док вырвавшийся из огромного круглого жерла, объяснил:

— Это моя Надя! Жена!.. Вон там, видите?

— Ага! — гаркнул в ответ Кеша в самое ухо Семен Семенычу и улыбнулся во весь рот.

— Вы не представляете, какая она у меня хорошая! И дети у меня тоже хорошие! Танюшка и Володя...

Его вдруг захлестнуло теплой грустной волной, потому что он ясно почувствовал, что расстается с родными на­долго и, несмотря на ожидавшие его заграничные красоты, будет скучать и считать дни до возвращения.

Долго еще, держась за поручень и осторожно переступая какие-то канаты, Семен Семеныч шел против движе­ния теплохода и неотрывно глядел туда, где от него посте­пенно отдалялись знакомые родные силуэты.

Внезапно его оглушил мощный удар по голове. Из глаз посыпались искры, и свет на мгновение померк. Повернув­шись, он увидел перед собой толстый стальной стояк. Палуба закончилась. Машинально потерев ушибленное место, он снова выдавил из себя улыбку и по инерции еще несколько раз махнул рукой.

«МИХАИЛ СВЕТЛОВ» покинул порт и начал неуклон­но удаляться в открытое море все дальше от причала, по-прежнему заполненного пестрой толпой провожавших.

* * *

Горбунков давно забыл, что такое настоящий отдых, беззаботность, свежий морской воздух и яркое летнее солн­це. Сейчас он всем этим наслаждался сполна.

Правда, первые несколько дней он никак не мог при­выкнуть к безделью и комфорту. В его голове снова и снова прокручивались хлопоты последних предотъездных дней, звучали обрывки каких-то фраз, произнесенных сослужив­цами. Ночью он иногда просыпался от мерного покачива­ния и не сразу вспоминал, где находится, а вспомнив, успокаивался и снова мирно засыпал. В общем, все было бы замечательно, но был в этом путешествии один не очень приятный момент: по ночам Кеша либо громко и натужно храпел, либо вскакивал внезапно с кровати и, издав хрип­лый стон, подбегал к двери. Он пил очень много пива и часто вставал в туалет, чем также будил Семен Семеныча. А то частенько закуривал ночью прямо в каюте, и едкий дым щекотал ноздри, хотелось чихнуть, но деликатный Горбунков подавлял эти позывы, чтобы Геннадий Петро­вич, такой интеллигентный молодой человек, не подумал, что ему это неприятно.

Их лица уже покрылись красивым морским загаром. Правда, когда Семен Семеныч снимал кепку, он выглядел довольно смешно: загар доходил до половины лба и, таким образом, казалось, что лицо его разрезано на две неравные части. Кеша советовал ему сдвигать кепку на затылок, но Семен Семеныч, ссылаясь на то, что у него от солнца болят глаза и что невесту ему уже выбирать не надо, упрямо прикрывал лоб. Да, действительно, это путешествие нельзя было сравнить с отпусками, которые Горбунков обычно проводил у тещи в деревне, хотя и там ему нравилось тоже. Но здесь была совсем другая жизнь! И некогда было маяться идил­лическими воспоминаниями, потому что требовалось вре­мя, чтобы переварить новые впечатления, все более накап­ливающиеся с посещением каждого морского порта. Прав­да, времени для экскурсий отводилось немного, руководи­тельница группы зорко следила за порядком и нрав­ственностью своих подопечных, таская их за собою послушным стадом. Но все равно, все равно это было замечательно. Все слилось в какой-то яркий калейдоскоп, который еще предстояло осмыслить и переварить.