Страница 20 из 74
- Значит, в труде есть смысл и удовольствие..
- Какие?
- Ну, во-первых, труд делает еду вкуснее… Вы не отмечали такой странной закономерности – чем тяжелее труд человека, тем проще его пища? У простого рабочего на столе черный хлеб да картошка с селедкой, а у адвоката или профессора – икорка с коньячком, да ситный…
- Вы, Федосей, не прибедняйтесь со своей политграмотой. Знавал я и таких рабочих, у кого стол был не хуже профессорского…
- Много знавали-то?
- Ну, хорошо, не много… А что во вторых?
- А во-вторых, труд жизнь украшает. Вот, например, актер трудится – а мы получаем удовольствие.
- А кузнец?
- Что кузнец?
- От него какое удовольствие?
- Он авто сделает, на котором вы со своей дамой на свидание помчитесь.
- Ну, к даме я могу и просто так дойти..
- Ну, тогда, - не сдавался Малюков - он обруч к той бочке с шампанским выкует, что позволит вашей даме голову вскружить. …
Дёготь уже висел перед иллюминатором, размахивая руками, вызывая его наружу.
- Профессор, погодите минутку. Тут дело неотложное…. оторое также стоит рядом в серебряном ведерке…го.
Держа в руке шлем, Федосей спрыгнул вниз. На посадочной платформе кое-как закрепленный проволокой лежал кислородный баллон.
- Готово. Покидаем Царствие Небесное!
Они закрепили шлемы, и Федосей перебросил рукоять рубильника вверх, готовясь вновь увидеть, как из тонкой щели раскрывающегося люка брызнет ярким голубым светом и в пространство улетит наполняющий шлюз воздух.
Но ничего у него не вышло. Он перебрасывал рубильник туда-сюда, только не мелькала в контактах электрическая искра.
- Ну? - Дёготь прислонился к нему шлемом. – Что там?
- Обесточили.
Понятное дело, заблокировали… Только это ничего не меняло. Показав на запорный штурвал ручного открытия, люка сказал.
- А вручную?
- Слишком долго. Если они пробираются по оболочке, то могут уже быть там.
- Рискнем… Крути. Я ему пока зубы заговорю…
Вернувшись в корабль, он взял микрофон.
- Не заскучали, профессор?
- Вы, я так чувствую, что-то там предпринимаете, - сказал профессор. – Так не стоит. Будет у вас вместо успеха разочарование..
Скрипа он не слышал, но голубоватая щель в стене уже обозначилась. Медленно расширяясь, она словно театральный занавес, открывала перед ними новый мир.
Воздух с неслышным ревом рванулся в пустоту. Из-за обреза люка неслышно мелькнула фигурка в чужом скафандре и унеслась куда-то. Они почти успели, подумал Федосей, только вот именно, что почти…
- Ничего, мы попробуем. Вы вот, Ульрих Федорович, вы мне таки объясните, как это нож поймет смысл собственного существования? Это вы знаете, что он сделан для того, чтоб резать, а для него смысл жизни, может быть в том, чтоб лежать справа от тарелки.. Или касаться наждачного круга… Или отражать в лезвии скатерть…
Рев воздуха, фонтанирующего в мировое пространство, становился все выше.
- Я серьёзно, Федосей Петрович.
- И я серьёзно, Ульрих Федорович. Поверьте, пройдет время и стыдно вам будет за недавние дела и за сегодняшний разговор.
Пауза повисла тяжелая как гиря.
- Вы же профессор Вохербрум. Ульрих Федорович Вохербрум… Шпрехен зи дойч, камрад профессор?
… Полковник вертел головой, не веря глазам.
То, что происходило, выходило за всяческие рамки. Где-то там, за стеной заскрежетало, и звук этот означал только одно. Створки люка расходились, выпуская большевиков на свободу.
Еще надеясь, что это какой-то хитроумный план, ведущий к погибели большевиков, Воленберг-Пихоцкий спросил:
- Что вы делаете профессор?
- Что я делаю? – переспросил тот. Его рука лежала на переброшенном в рабочее состояние рубильнике, а во взгляде жило тоже недоумение, что и в тоне полковника.
- Вы их отпускаете!
- Я?
- Вы! Вот этими самыми руками!
Профессор озадаченно посмотрел на него, а потом – на свои руки. Выражение мучительного недоумения несколько секунд державшееся на лице растворилось в снисходительной усмешке.
- Натюрлих. Ах, ну да… Вы же ничего не поняли… Они пригрозили, что если я этого не сделаю, то они включат двигатель и проплавят в станции дыру, величиной с корабль. Нам это нужно?
Он надеялся, что слова звучат достаточно убедительно для полковника. Тот стоял, нерешительно покусывая нижнюю губу – не знал верить или нет.
Сам-то профессор прекрасно понимал, что выпускал большевиков не он, а засевший в черепе профессор Вохербрум. Его вторая ипостась никуда не пропала. Она осталась внутри и в эти мгновения боролась с ним, стараясь взять верх.
Орбита Земли.
Февраль 1931 года.
- Держись!
Оттолкнувшись азотным бустером, яйцо выкатилось со станции.
И в дело вступил кислородный баллон. С неслышным шипением кислород бежал из раскрученного вентиля, заставляя корабль раскручиваться вокруг своей оси. Оборот, оборот, еще оборот…
Корабль кувыркался, и это стало спасением. Центробежная сила крутила стальную скорлупку, создавая иллюзию силы тяжести. Федосей почувствовал, как потяжелело тело, как тяжесть уронила на пол летающие по кабине мелкие вещи, а в иллюминаторе, словно новый Млечный Путь, висела быстро рассеивающаяся в пространстве туманная полоса.
Потом снизу выплыл Дёготь, придерживаясь рукой за подбитый глаз, и крикнул.
- Готово!
Двигатель взвыл, словно зверь, истосковавшийся по свежему мясу.
Владимир Иванович пристегнулся, стараясь не мешать товарищу, на долю которого досталось самое трудное. Сесть.
Страшно хотелось что-то посоветовать Федосею, но он стиснул зубы. И так видно было, что товарищ делает все, что можно делать, да и не так уж много возможностей у них тут было.
Чтоб занять себя и не прислушиваться к перебоям двигателя он продолжил считать про себя., параллельно думая, отчего это с ними такое приключилось… То ли профессор напоследок гадость подстроил со своими американскими друзьями, то ли само собой все так вышло – засбоила экспериментальная техника. Скорее всего последнее. Не то чтоб он не верил в черные профессорские замыслы, просто случалось и не такое с неотработанными конструкциями. Тем более если и было у американцев то, из чего они могли пальнуть им вдогонку, то вряд ли они могли попасть точно в корму. Уж больно причудливая траектория была в тот момент у аппарата.
Нельзя даже сказать, что они летели – они падали, но хорошо хоть не так быстро как камень. Двигатель работал – тормозил их, не давая превратиться железу едва летающему, в железо однозначно падающее. Корабль дрожал, точнее мелко трясся. Рев атмосферы за стенами утих, но это не сильно меняло их судьбу.
«Ставни бы открыть» - подумал Дёготь. «Наверное, можно уже?»
Товарищ его, словно прочитав мысли, скомандовал:
- Ставни!
В минуту железные щитки слетели вниз. В иллюминаторы ворвался дневной свет, процеженный сквозь неплотное облако. Можно было бы облегченно вздохнуть, но только еле-еле, не на полную грудь. Самую страшную часть пути они уже преодолели – сгореть в атмосфере им уже не грозило, однако угрозы шмякнуться о землю и сгореть там никто не отменял.
Спустя пару минут болтанки, сползши с кресла, Дёготь посмотрел вниз и все-таки облегченно вздохнул. Теперь можно было. Из голубизны неба неуправляемый корабль валился в голубизну моря, а возможно и океана – воды под ними было немеренно. Сгореть тут никак не выйдет, только утонуть. Тоже, конечно не сахар, но в этом случае все же есть надежда выплыть.
- Вода под нами! – проорал он.
Непонятно было, услышал Федосей его или нет. По лицу пилота катился пот, и не до того ему было.
- Тормози!
Нет, слышал товарищ. Посмотрел люто, крикнул в ответ.
- А я что делаю? Сколько до поверхности?
В отличие от двигателя, альтиметр работал, как полагается. В окошке цифра «три» медленно сползала уступая место двойке.
- Три километра.