Смерть и солнце

Поморщившись от боли в раненом боку, южанин кое-какнагнулся и собрал мешочки с зернами. Дарнторн хотел помочь, но Крикс управилсябыстрее, чем он успел что-то сделать. Глядя, как южанин распихивает свертки покарманам, Льюберт испытал какую-то неясную тревогу, но потом сказал себе, чтоволноваться не о чем. Пастух, конечно, никогда не отличался рассудительностью,но пристрастия к люцеру он определенно не питал.

Выпрямившись, южанин деловито сказал:

- Помоги мне развернуть кресло к окну. Так, чтобы отдвери было не видно, кто на нем сидит.

Оценив идею Крикса, Льюберт взялся за тяжелое резноекресло. Двигать его пришлось в одиночку, потому что энониец после первых жеусилий побелел, как полотно, и прислонился к стенке.

Когда с Диведом было покончено, Льюс, тяжело дыша,обернулся к "дан-Энриксу".

- Что дальше?..

- Полагаю, ничего. Теперь нам остается только ждать,пока на улицах совсем стемнеет. На твоем месте я бы сейчас отдохнул. Когда тывыберешься из Адели, ты не должен будешь останавливаться на ночлег, пока недоберешься до Лейверка.

- Хорошо, я сам давно хотел лечь спать. А ты?

- А мне еще нужно написать пару писем.

Льюберт хмыкнул.

- И кому это ты собираешься писать? Мессеру Ирему?..

Крикс не ответил на насмешку, и Дарнторна окатилохолодом при мысли, что он, чего доброго, случайно попал в точку. Написать Иремуо том, что здесь происходило, было бы чистым безумием - но именно поэтомунельзя было быть до конца уверенным, что энониец этого не сделает. Впрочем, силраздумывать об этом у Дарнторна уже не было. Сказались все события этого дня ипочти бессонная ночь накануне. Льюберт рухнул на измятую кровать и почтимоментально провалился в сон. Во сне он видел Адельстан и Арно Диведа,обряженного в темно-синий доминантский плащ.

Проснувшись через несколько часов с тяжелой, мутнойголовой и с ощущением, что он проспал по меньшей мере сутки, Льюс прежде всегоувидел Пастуха и стол, накрытый к ужину. В колеблющемся свете нескольких свечейэта картина выглядела мирной, даже по-домашнему уютной - разумеется, если невспоминать о Диведе. Несколько следующих минут Льюберт рассматривал своегостарого противника из-под полуопущенных ресниц, и размышлял о том, что, еслиему повезет, и он сумеет выбраться из города, он больше никогда не увидит ниАдель, ни Академию, ни дом, в котором жил последние семь лет. Невелика потеря,разумеется, и все же ему на секунду стало грустно. Потом Льюс заметил насбившейся простыне несколько полустертых полос, в которых при болеевнимательном осмотре можно было узнать следы крови. Он поморщился. Выходило,что кровотечение у Пастуха не прекратилось даже после перевязки.

Во всем виноват этот болван, который называет себялекарем, - злобно подумал Льюберт. Наверное, повязка с самого начала быланаложена недостаточно плотно, так что при каждом движении терлась о края раны.То-то энониец столько времени ворочался и не мог отыскать удобное положение.

- Проснулся?.. Я уже хотел тебя будить. Пока ты тамворон считаешь, все остынет, - бодро сказал Рикс, уже успевший сесть за стол.Голос южанина отнюдь не походил на голос умирающего.

Дарнторн подавил тяжелый вздох и присоединился ксвоему врагу.

Садясь за стол, он обнаружил на полу несколько смятыхи изорванных листов льняной бумаги. Катышков бумаги и обрывков было много,причем некоторые из них выглядели так, как будто их просто небрежно разорвалинадвое и бросили под ноги, зато по виду остальных можно было предположить, чтоих комкали долго и яростно. Судя по всему, с задуманными письмами у Риксачто-то не заладилось.

Может быть, стоило порадоваться этому. Мало ли что - аглавное, кому - мог написать безбашенный Пастух.

Пока они ели, Льюберт не мог избавиться от ощущения,что происходит что-то необычное. Он не сразу понял, что именно кажется емустранным, но потом сообразил. Дело было в "дан-Энриксе". Глазаюжанина блестели ярче, чем обычно, говорил он слишком оживленно, а на щекахвыступил румянец. Когда с ужином было покончено, Крикс поднялся на ноги такрезко, что с грохотом опрокинул стул. Льюберт начал подозревать, что дело тутне только в лихорадочном волнении и выпитом за ужином вине.

Он повнимательнее посмотрел на энонийца и впервыеобратил внимание, что светло-карие, с болотной зеленью глаза южанина казалисьпочти черными из-за расширенных зрачков.

- Ты что, люцером надышался, что ли?.. - резко спросилЛьюберт, вспомнив о конвертиках с дурманом, который Пастух изъял у Диведа.Дарнторну очень хотелось бы думать, что он ошибается, но признаки употреблениялюцера были налицо - блестящие глаза, быстрые нервные движения инеестественно-приподнятое настроение… Льюс видел это уже много раз - обычносреди посетителей "Вдовы", которые являлись к местным девкам уже подвоздействием аварского дурмана.

Энониец ухмыльнулся, словно озадаченное лицо Льюбертабыло самым забавным, что ему случалось видеть.

- Не надышался, Льюс. Люцер вдыхают, чтобы вызыватьприятные видения. А для того, чтобы снять боль и вызвать быстрый прилив сил,зерна необходимо разжевать.

Смотреть на Пастуха, спокойно рассуждавшего оправильном употреблении люцера, было невыносимо.

- Ты же говорил, что отдашь его Ирему! - процедил он.- Как тебе только в голову пришло самому жрать эту отраву?!

- Люцер обезболивает, Льюс, - напомнил энониец,качнувшись с пятки на носок. - Ты не пробовал пройти пешком полгорода послетого, как тебя ткнули в бок ножом?..

Льюберт смутился, но все-таки не настолько, чтобызамолчать.

- Оттого, что ты съел эти зерна, твоя рана никуда неделась. Но теперь ты не заметишь, даже если она снова разойдется. Либо тызагонишь себя насмерть, либо пристрастишься к этой дряни и закончишь, какФессельд.

Южанин отмахнулся.

- Не преувеличивай… Это всего несколько зерен."Призраки" всегда используют люцер, чтобы стать нечувствительными кболи и не уставать в бою.

- Боль и усталость для того и существуют, чтобы людизнали, когда следует остановиться. А если ты этого не понимаешь, то ты ещебольший идиот, чем я считал. Будь у тебя хоть капелька ума, ты бы оставил этизерна там же, где их взял.

- С каких это пор тебя стало заботить мое состояние? -фыркнул Пастух, и Льюберт не нашелся, что ответить. Энониец, видимо, решил, чтоспор окончен, и заговорил другим, более деловитым тоном - Ты не сможешьпокупать еду до самого Лейверка, так что собери остатки ужина и заверни их вскатерть. Будет, чем перекусить в пути.

Льюс начал собирать еду, по-прежнему кипя отвозмущения.

Пока Дарнторн возился у стола, Крикс прохаживалсявзад-вперед по комнате, засунув руки глубоко в карманы. В том, чтобы врать, нетничего особенного, каждый человек вынужден постоянно говорить неправду - послучайности, ради удобства или даже из каких-нибудь великодушных побуждений.Так что остается совершенно непонятным, почему какая-нибудь ложь проходитсовершенно незаметно, а другая оставляет гадостное послевкусие, как послестакана скисшего вина.

Южанин покосился на Дарнторна. За последний деньДарнторн, наверное, вполне уверился, что его старый недруг - законченныйсорвиголова, способный с удивительной небрежностью переступить через своювассальную присягу и даже через имперские законы. Крикс дорого бы дал за то,чтобы подобный образ хоть наполовину соответствовал действительности - тогдаему было бы гораздо легче. Когда он решил предупредить Дарнторна о намеренияхлорда Ирема, Крикс вовсе не рассчитывал самостоятельно организовывать дляЛьюберта побег. Но события, как водится, развивались по своей собственнойлогике, нимало не сообразуясь с его планами.

"Дан-Энрикс" с горечью подумал, что каждыйего сегодняшний поступок был всего лишь следствием самого первого решения, но врезультате получалось, что он делает совсем не то, что собирался, и, наверное,совсем не то, что должен был. В какую-то минуту энониец даже пожалел о том, чтовообще узнал о планах сэра Ирема, но уже в следующий момент понял, что вподобных сожалениях нет никакого смысла. Рыцарю пристало делать то, что онсчитает правильным, а не стараться снять с себя ответственность за всепроисходящее.