Страница 96 из 101
Когда около двух часов пополудни дон Джиованни Уссорио собирался переступить порог дома Виолетты Кутуфа, на верхней площадке лестницы показалась Роза Катэна и, перегнувшись через перила, объявила тихим голосом:
— Дон Джиова, госпожа уехала.
Услышав неожиданную новость, дон Джиованни остолбенел, несколько минут стоял он, вытаращив глаза и широко раскрыв рот, и смотрел наверх, словно ожидая услышать разъяснение. Но Роза молчала и продолжала стоять на лестнице, теребя руками кончик передника и переминаясь с ноги на ногу.
— Но как? Как?.. — спросил он.
Затем поднялся на несколько ступеней, бормоча чуть слышно:
— Но как? Как…
— Что мне сказать вам, дон Джиова?.. Уехала!
— Но как?
— Право, не знаю, дон Джиова.
И Роза сделала несколько шагов по лестничной площадке, направляясь к двери покинутой квартиры. Это была худощавая женщина, с рыжеватыми волосами, ее лицо было покрыто веснушками. В ее больших серых глазах была какая-то особенная живость. Часть лица, между носом и губами, сильно выдавалась, придавая нижней его части сходство с обезьяньей мордой.
Дон Джиованни толкнул полуоткрытую дверь и вошел в первую комнату, затем во вторую и третью, быстро обежал всю квартиру и остановился в маленькой ванной. Необычная тишина почти пугала его, страшная грусть охватила его душу.
— Правда! Правда!.. — бормотал он, растерянно озираясь.
Мебель в ванной комнате стояла на обычных местах. Лишь на дальнем столике, на котором стояло круглое зеркало, недоставало хрустальных бокальчиков, черепаховых гребней, коробочек, щеточек, словом, всех тех вещиц, которые необходимы женщине, заботящейся о своей красоте. В углу стоял большой цинковый таз, похожий на цитру, в нем искрилась вода, слегка окрашенная розовой эссенцией. Вода издавала тонкий запах, который смешивался с запахом носящейся в воздухе пудры. Что-то чувственное было в этом запахе.
— Роза! Роза! — воскликнул дон Джиованни глухим голосом, чувствуя приступ невыразимого горя.
Женщина снова появилась.
— Расскажи, как это случилось! Куда она уехала? Когда приедет? И почему?.. — допрашивал дон Джиованни, комично и как-то по-детски скривив рот, словно желая удержать слезы или подавить подступавшие к горлу рыдания. Он схватил обе руки Розы и настаивал, чтобы она говорила, чтобы она объяснила ему все.
— Я не знаю, сударь… Сегодня утром она уложила платья в чемодан, велела позвать извозчика Леона и уехала, ничего не сказав. Что вы поделаете? Она вернется.
— Вернется? — протянул дон Джиованни, поднимая на нее глаза, из которых уже готовы были брызнуть слезы. — Она сказала тебе? Ну, говори же!
Он уже не говорил, а бешено кричал, чуть ли не грозил.
— Э-э… на самом-то деле она сказала мне: «Прощай, Роза. Мы больше не увидимся…» Но… разумеется… кто может знать?.. Всякое бывает.
Дон Джиованни при этих словах беспомощно опустился на стул и начал так горько рыдать, что женщина была почти растрогана.
— Дон Джиова… Ну что ж поделаешь?.. Разве нет других женщин на этом свете?.. Как по-вашему, дон Джиова, а?..
Но дон Джиованни не слушал. Он продолжал рыдать, как ребенок, спрятав лицо в переднике Розы Катэны, и все тело его вздрагивало от всхлипываний.
— Нет, нет, нет… Я хочу Виолетту! Хочу Виолетту!..
Роза не могла удержаться от улыбки, видя такое ребячество. Она начала гладить лысый череп дона Джиованни, бормоча слова утешения:
— Я отыщу вам Виолетту, я отыщу вам ее… Шшш… тише! Перестаньте плакать, дон Джиованни. Прохожие могут услышать. Как по-вашему, а?
Ласки и сочувствие Розы мало-помалу оказали свое действие: дон Джиованни перестал плакать и вытер передником глаза.
— Ох, ох, какое горе! — восклицал он, взглянув на цинковый таз, вода которого искрилась отражая солнечные лучи. — Ох, ох, какое горе! Ох!
Он обхватил руками голову и несколько раз покачал ею, как это часто делают посаженные в клетку обезьянки.
— Идите же, дон Джиованни, идите! — уговаривала Роза Катэна, ласково взяв его под руку и подталкивая его к выходу.
Запах в маленькой ванной усиливался. Множество мух с жужжанием кружилось около чашечки с остатком кофе. Отражение воды дрожало на стенах, как тонкая золотая сеть.
— Оставь все на своем месте! — распорядился дон Джиованни, едва сдерживая новый приступ слез, и спустился с лестницы, покачивая головой и размышляя над своей долей. У него были выпуклые красные глаза, какие обычно украшают головы непородистых собак. Его круглое тело, с выдающимся вперед животом, словно было нацеплено на две маленькие ножки, воткнутые в туловище. Лысый череп окаймляли длинные курчавые волосы, которые, казалось, росли не на голове, а на плечах, поднимаясь к затылку и вискам. У него была привычка ежеминутно поправлять растрепанные локоны руками, унизанными кольцами: эти кольца, дорогие и массивные, сверкали на всех пальцах руки, даже на большом; разрез рубашки на груди скрепляла сердоликовая запонка, величиной с ягоду земляники.
Выйдя на озаренную веселыми лучами солнца площадь, он почувствовал новый приступ непреодолимой грусти. Несколько уличных башмачников стояло возле своих стоек, они ели винные ягоды. Скворец в клетке беспрерывно насвистывал гимн Гарибальди, всякий раз начиная сначала с какой-то настойчивой меланхолией.
— Ваш слуга, дон Джиованни! — проговорил встретивший его дон Доменико Олива, снимая шляпу с известной неаполитанской вежливостью. Удивленный растерянным видом своего знакомого, дон Доменико немного посторонился и снова приветствовал его еще более вежливым жестом, сопровождаемым улыбкой. У него было необычайно длинное туловище, короткие ноги и, против его воли, насмешливое выражение лица. Пескарцы прозвали его коротконогим верзилой.
— Ваш слуга!
Дон Джиованни, которого и без того начинал сердить смех евших винные ягоды башмачников и свист скворца, после этого второго приветствия презрительно пожал плечами и пошел дальше, приняв это приветствие за насмешку.
Пораженный дон Доменико последовал за ним.
— Но… Дон Джиова!.. Слушайте, но…
Дон Джиованни не хотел слушать и быстрыми шагами приближался к своему дому. Продавщицы фруктов и башмачники долго смотрели им вслед, не понимая, зачем спешат эти два человека, несмотря на страшную жару.
Дон Джиованни дошел до дверей и, собираясь уже открыть ее, вдруг обернулся, пожелтев и позеленев от бешенства, как змея.
— Дон Домэ, дон Домэ, я расквашу тебе башку!
С этими словами он вошел в дверь и сердито захлопнул ее за собой. Изумленный дон Доменико остановился с открытым ртом. Затем повернул обратно, раздумывая, что бы это могло значить.
— Идите-ка сюда! Идите сюда! Я должен рассказать вам что-то интересное, — позвал его Маттео Вердура, один из башмачников.
— Что такое? — спросил, подходя к нему, коротконогий верзила.
— Вы ничего не знаете?
— Что такое?
— Ай-ай-ай! Вы еще ничего не знаете?
— Да что такое?
Вердура начал смеяться, заразив своим хохотом прочих башмачников, и все они несколько минут оглашали площадь своим хриплым забавным смехом.
— Заплатите три сольди за винные ягоды, если я скажу вам?
Скупой дон Доменико немного подумал, но любопытство взяло верх.
— Ладно, заплачу.
Вердура подозвал продавщицу и велел положить ему на стойку винных ягод.
— Эта синьора, — начал он, — которая жила там наверху, донна Виолетта, знаете?.. Из театра. Знаете?..
— Ну?
— Сегодня утром дала тягу. Ловко?
— Неужто правда?
— Истинная правда, дон Домэ.
— А, понимаю теперь! — воскликнул дон Доменико, который был сообразительным малым, и начал лукаво и злорадно улыбаться.
Желая отомстить дону Джиованни за оскорбление и вознаградить себя за потраченные три сольди, он быстро направился к казино, чтобы разгласить эту новость.
Казино, нечто вроде кофейни, стояло погруженное в тень, каким-то особенным запахом несло от пола, залитого водой и покрытого пылью. На одном стуле, свесив руки, храпел доктор Панцони. Барон Каппа, большой любитель хромых собак и девочек-подростков, скромно дремал над газетой. Дон Фердинанд Джиордано передвигал маленькие флаги по карте, изображавшей театр франко-прусской войны. Дон Сеттилио де Марини ожесточенно спорил с доктором Фиокка по поводу личности Пьетро Метастазио, увлекаясь собственным красноречием и уснащая свои речи цитатами. Нотариус Гайулли, не имея партнера, раскладывал на столике пасьянс. Дон Паоло Сеччиа быстрыми шажками вертелся вокруг квадратного биллиарда, чтобы вызвать пищеварение.