Страница 83 из 101
Когда народ их увидел, из груди всех вырвался единодушный крик, так как появление посвятивших себя Богу женщин казалось им благоприятным предзнаменованием. Везде на земле лежали больные, глубокие старики и спеленутые младенцы. Дивное утреннее солнце освещало головы людей, море и виноградники, снизу, с берега, спешили сюда моряки, ища своих жен, выкликая по имени своих детей, едва дыша от усталости после восхождения вверх, со стороны Кальдоры потянулись стада мелкого скота, быков и мулов, за ними шли пастухи со своими семьями: все — и люди и животные — боялись одиночества и старались во время опасности быть ближе друг к другу.
Анну уложили под масличным деревом, она чувствовала приближение смерти и слабым лепетом жаловалась на то, что ей приходится умирать без святого причастия, стоявшие вокруг нее монахини утешали несчастную, а все присутствовавшие с благоговением смотрели на нее. Вдруг толпа услышала какой-то голос, который, казалось, доносился из порта Кальдара, его приписали бюсту апостола. В душах всех возродилась надежда, и воздух огласился молитвенным пением. Вдали засияла какая-то светлая полоса, женщины преклонили колени и с распущенными волосами, со слезами на глазах они начали двигаться на коленях прямо по направлению к свету, распевая псалмы.
Анна умирала. Поддерживаемая двумя сестрами, она внимала молитвам и прислушивалась к благой вести, и, быть может, грезя наяву в последний раз, она видела шествие апостола, так как на ее безжизненном лице появилось что-то вроде радостной улыбки. На губах показалось несколько пузырьков слюны, по телу пробежала судорога, веки опустились, голова склонилась на плечо, и Анна испустила дух.
Когда светлая полоса приблизилась к женщинам, на солнце появилась фигура мула, на спине которого высилось металлическое знамя.
Цехины
Перевод Л. Добровой
Пассакантандо вошел, хлопнув дверью так, что задрожали стекла. Резким движением он стряхнул с плеч капли дождя, окинул взглядом всю комнату, вынул изо рта трубку и с видом презрительной беспечности плюнул длинным плевком в сторону прилавка.
В кабаке от табачного дыма образовалось большое синеватое облако, сквозь которое виднелись разнообразные лица пьяниц и публичных женщин. Был там Пакио, моряк-инвалид, у которого правый глаз от отвратительной болезни был затянут зеленым жирным гноем. Был и Бинки-Банке, служивший на таможне, человек с желтым и морщинистым, как выжатый лимон, лицом, со сгорбленной спиной и худыми ногами в сапогах выше колен. Был Маньясангве, известный сводник, друг актеров, ярмарочных фигляров, паяцев, сомнамбул, укротителей медведей и всякого бродячего и голодающего сброда, который странствует повсюду, собирая гроши с зевак Были там и красотки от Фиорентино: три или четыре женщины с истасканными, порочными лицами, покрытыми, как штукатуркой, румянами кирпичного цвета, с вялыми, иссиня-красными ртами.
Пассакантандо пошел и сел между Пикой и Пепуччией на скамью возле стены, испещренной циничными рисунками и надписями. Это был тонкий и длинный малый, весь какой-то нескладный. На очень бледном лице его выдавался огромный, хищный, кривой нос. По обе стороны его головы торчали уродливые раковины ушей неодинаковой величины. В углах его губ, пухлых, красных, с довольно нежными очертаниями, всегда было немного беловатой пенистой слюны.
Его шапка от грязи сделалась плотной и мягкой, как воск. Волосы были тщательно приглажены, и одна прядь из-под шапки, в виде запятой, спускалась до бровей, а другая соблазнительным локоном завивалась на виске. Чем-то врожденно бесстыдным и похотливым дышали все его позы, все движения, все интонации голоса и взгляды.
— Эй! Африканка, вина! — крикнул он, стукнув по столу глиняной трубкой, которая разлетелась вдребезги от удара.
Африканкой звали хозяйку кабака. Она вышла из-за прилавка, толстая, переваливаясь с ноги на ногу, подошла к столу и поставила перед Пассакантандо полный графин с вином. Она смотрела на этого человека умоляющими, влюбленными глазами.
Тогда Пассакантандо при ней обнял за шею Пепуччию и насильно заставил ее пить, потом он прижался губами к ее рту, полному вина, и стал втягивать его в себя. Пепуччия с хохотом защищалась и от смеха обдала еще не проглоченным вином лицо парня.
Африканка побледнела. Она ушла за прилавок. Сквозь густой табачный дым ей были слышны восклицания и отрывки фраз Пики и Пепуччии.
Стеклянная дверь открылась, и на пороге появился Фиорентино, с ног до головы закутанный в плащ, как полицейский.
— Эй! Девки! Пора! — крикнул он хриплым голосом.
Пепуччия, Пика и все остальные поднялись, покидая мужчин, которые провожали их непристойностями и шутками, и вышли за своим хозяином на дождь, превращавший Баньо в озеро грязи. Пакио, Маньязангве, все вышли один за другим, кроме Бинки-Банке, который в пьяном оцепенении как убитый спал под столом. Дым понемногу поднимался к потолку, и воздух стал проясняться. Облезлый голубь прыгал по комнате и клевал крошки хлеба.
Пассакантандо сделал вид, что собирается уходить. Африканка медленно подошла к нему, стараясь придать своей безобразной фигуре соблазнительный и нежно-влюбленный вид. Ее необъятная грудь колыхалась вправо и влево, и смешная гримаса искажала ее круглое, лунообразное лицо. На этом лице было две или три волосатых бородавки, густой пух покрывал верхнюю губу и щеки, короткие жесткие и курчавые волосы на голове производили впечатление шлема, густые, спутанные брови срастались над курносым носом. Все это придавало ей вид какого-то чудовищного гермафродита, больного элефантиазмом или водянкой.
Подойдя к Пассакантандо, она взяла его за руку, стараясь удержать его:
— Мой милый мальчик!
— Чего вам от меня нужно?
— Что я тебе сделала?
— Вы? Ничего.
— Так за что же ты причиняешь мне столько горя и беспокойства?
— Я? Вот новости… Спокойной ночи. Сегодня мне некогда терять время…
Оттолкнув ее грубым движением, он опять сделал вид, что уходит. Но Африканка ринулась на него, обхватила его руками, прижалась лицом к его лицу, навалилась на него всей тяжестью своего тела. Это был порыв такой страсти, такой страшной, свирепой ревности, что Пассакантандо был совершенно ошеломлен.
— Чего ты хочешь? Чего ты хочешь? Скажи мне! Что тебе нужно? Все я дам тебе, все. Только останься, останься со мной! Не дай мне умереть от любви… Не своди меня с ума! Что тебе нужно? Поди, возьми все, что найдешь.
И она потащила его к прилавку, открыла ящик и одним движением руки предложила ему все.
В ящике, лоснящемся от грязи, были разбросаны медные деньги, среди которых блестели три или четыре серебряных монеты. Всего там могло быть не больше пяти лир. Не говоря ни слова, Пассакантандо собрал деньги и принялся медленно, считать их на прилавке, презрительно сжав губы. Африканка смотрела то на деньги, то на лицо мужчины и тяжело дышала, как разбитое усталостью животное. Слышался металлический звук меди, скрипучий храп Бинки-Банке, прыгание голубя, и к этим звукам присоединялся непрерывный шум дождя, размывавшего Баньо, и реки, сбегавшей по Бандиере.
— Этого мало, — сказал, наконец, Пассакантандо. — Я хочу и остальное. Принеси остальное, или я уйду.
Он сдвинул шапку на затылок Прядь волос закрывала ему лоб, и из-под этой пряди его белесоватые глаза, полные бесстыдства и сладострастия, тяжело уставились на Африканку и окутывали ее какими-то ядовитыми чарами.
— У меня больше ничего нет. Ты все у меня взял. Что найдешь, бери, — умоляюще и ласково бормотала Африканка.
У нее дрожали губы и обрюзглый подбородок, на ее свиные глазки навернулись слезы.
— А! — прошептал Пассакантандо, наклоняясь к ней. — А! Ты воображаешь, что я не знаю? А золотые цехины твоего мужа?
— Джиованни! Что же я могу поделать?
— Ну, живей! Поди, достань их. Я буду ждать тебя здесь. Муж спит. Как раз время. Ступай, иначе, клянусь святым Антонием, ты меня больше не увидишь.