Страница 72 из 101
— Не пугайся! Не пугайся, — говорила она в перерывах при виде смущенного, испуганного лица Джорджио. — Я успокаиваюсь. Уйди, прошу тебя.
Он вышел на балкон словно во сне. Но его мысли сохраняли полную ясность, и мозг деятельно работал. Все его чувства, все поступки принимали в его глазах нереальную форму сновидений и в то же время приобретали глубокое значение символов. Еще он слышал позади себя с трудом сдерживаемый смех Ипполиты, еще ощущал низость животных ласк, видел красоту летнего вечера, но теперь он уже знал, что должно было произойти.
Смех затих. Снова среди тишины тикали часы, и ударяли вдали цепы. Стон, раздавшийся из дома стариков, заставил его вздрогнуть, это начались муки родов.
«Все должно свершиться!» — подумал он. И, повернувшись, твердым шагом переступил порог.
Ипполита лежала на диване, изменившаяся, бледная, с полузакрытыми глазами. При виде возлюбленного она слабо улыбнулась.
— Подойди, сядь здесь, — шепнула она с неопределенным жестом.
Джорджио нагнулся к ней и заметил, что ресницы ее влажны от слез.
Он сел.
— Ты страдаешь? — спросил он.
— Задыхаюсь еще немного. Вот здесь я ощущаю тяжесть, словно то свертывающийся, то развертывающийся клубок.
И она указала на грудь. Он сказал:
— В комнате слишком душно. Ты должна сделать над собой усилие, постараться встать и пройтись. На воздухе ты почувствуешь себя лучше. Ночь чудная. Пойдем.
Он встал и протянул ей руки. Она ухватилась за них и позволила себя поднять. Очутившись на ногах, она тряхнула головой, чтобы откинуть назад свои распущенные волосы. Потом нагнулась и стала искать на диване растерянные шпильки.
— Куда они делись?
— Что ты ищешь?
— Шпильки.
— Брось. Завтра найдешь.
— Да ведь надо же заколоть волосы.
— Оставь их распущенными. Мне так нравится.
Ипполита улыбнулась. Они вышли на балкон.
Она подняла лицо к звездному небу и вдохнула в себя аромат летней ночи.
— Видишь, какая дивная ночь! — сказал Джорджио глухим, но ласковым голосом.
— Там молотят, — заметила Ипполита, прислушиваясь к равномерным ударам.
— Сойдем вниз, — убеждал Джорджио. — Прогуляемся немного. Пройдемся вон до тех деревьев.
Он не отрывал взгляда от губ Ипполиты.
— Нет, нет! Останемся здесь. Посмотри, в каком я виде. — Она показывала на свое измятое, кое-как застегнутое платье.
— Что ж из этого? Кто нас увидит? В этот час не встретишь живой души. Пойдем как ты есть. Я тоже иду без шляпы. Вся окрестность почти пустынна. Спустимся вниз.
Несколько мгновений она колебалась. Но ей самой хотелось подышать воздухом, уйти от этого дома, где ей слышалось еще эхо ее ужасного хохота.
— Ну пойдем, — согласилась она наконец.
При этих словах сердце Джорджио замерло. Невольным движением он приблизился к порогу освещенной комнаты и бросил туда взгляд тоски, взгляд прощания. Целый вихрь воспоминаний закружился в его смятенной душе.
— Оставить лампу зажженной? — спросил он, не думая о том, что говорит.
И его собственный голос произвел на него впечатление чего-то далекого и чуждого.
— Да, — ответила Ипполита. Они стали спускаться с балкона.
На лестнице они взялись за руки, медленно сходя по ступеням. Джорджио приложил неимоверные усилия, чтобы подавить свое смятение, и самое усилие это странным образом возбуждало его. Он созерцал безграничный свод ночных небес, и ему казалось, что небо впитывает в себя его жизнь.
Во дворе у забора они заметили тень мужчины, неподвижную и безмолвную. Это оказался старик.
— Что с вами, Кола, отчего вы здесь в такой поздний час? — спросила его Ипполита. — Вам не спится?
— Я сторожу Кандию — она рожает, — ответил старик.
— Все идет благополучно?
— Да, синьора.
Дверь жилища стариков была освещена.
— Подожди минутку, — сказала Ипполита. — Я проведаю Кандию.
— Нет, не ходи сейчас, — попросил Джорджио. — Ты зайдешь к ней на обратном пути.
— Ну, хорошо. Прощайте, Кола.
Она споткнулась, выходя на тропинку.
— Осторожнее, — предупредил старик.
Джорджио предложил ей руку:
— Хочешь опереться?
Она взяла его под руку. Некоторое время они шли молча.
Ночь была светлая, торжественная в своей царственной красоте Большая Медведица сверкала над их головами своей семигранной тайной. Немая и чистая, как небо над ней, Адриатика выдавала свое присутствие тихими вздохами и ароматом.
— Почему ты так торопишься? — спросила Ипполита.
Джорджио замедлил шаги. Во власти единой мысли, убежденный в неотвратимости «акта», он неясно сознавал окружающее. Его внешняя жизнь, казалось, раздроблялась, рушилась, растворялась в глухом брожении глубоких недр его существа, и на поверхность всплывали бесформенные обломки разнородной сущности, и нельзя было думать, что они принадлежали одному и тому же человеку. И все окружающее представлялось странным, и на все смотрел он как бы во сне, только единственная мысль трепетала в его мозгу — определенная, ясная мысль, неуклонно ведущая к цели.
— Как печален стук этих цепов! — сказала, останавливаясь Ипполита. — Всю ночь молотят. На тебя не наводят они грусть?
Она опиралась на руку Джорджио, касаясь его щеки своими волосами.
— Помнишь, в Альбано, каменщиков, стучавших на мостовой с утра до вечера под нашими окнами?
Ее голос звучал утомлением и грустью.
— Нам случалось засыпать под этот стук…
Она прервала свою речь, встревоженная:
— Почему ты постоянно оборачиваешься?
— Мне кажется, что я слышу сзади шаги человека босиком, — шепотом ответил Джорджио. — Подождем.
Они остановились и прислушались.
Снова Джорджио испытывал тот же ужас, что охватил его перед дверью комнаты умершего. Все его существо дрожало под чарами тайны. Ему казалось, что он уже перешагнул за пределы неведомого мира.
— Это Джиардино, — сказала Ипполита, разглядев приближающуюся собаку. — Он прибежал за нами.
Она позвала верного друга, и собака в несколько прыжков очутилась возле нее. Ипполита нагнулась приласкать ее, заговорила с ней тем особенным тоном, каким всегда обращалась к любимым ею животным.
— Ты никогда не покинешь меня, не правда ли? Никогда не покинешь?
Преданное животное легло у ее ног.
Джорджию сделал несколько шагов. Он чувствовал большое облегчение, освободившись от руки Ипполиты, ее прикосновение было ему неприятно.
Он представлял себе последний, решительный «акт», который должен был совершиться, представлял себе смертельные объятия своих рук вокруг стана этой женщины и не хотел дотрагиваться до нее, пока не настанет великая минута.
— Ну, пойдем, мы уже близко, — сказал он, направляясь к оливам, белевшим в мерцании звезд.
На краю площадки Джорджио остановился и обернулся, чтобы посмотреть следует ли за ним Ипполита. Еще раз окинул он глазами все окружающее, словно желая обнять взглядом образ ночи.
Ему показалось, что на площадке тишина стала глубже. Слышались лишь далекие удары цепов.
— Пойдем, — повторил он звонким голосом с внезапным приливом энергии.
И, проходя между сучковатых пней, чувствуя под ногами влажную траву, Джорджио направился к пропасти.
Джорджио обхватил руками колени и, наклонившись, осторожно вытянул голову. Он осмотрел рифы внизу — ему виден был угол песчаного берега. В его воображении встал маленький утопленник, распростертый на песке, встало черноватое пятно на мостовой, на которое они с Ипполитой смотрели с высоты Пинчио, он снова слышал ответы ломовика любопытным, и, словно в тумане, мелькали в его душе все призраки того далекого прошлого.
— Берегись! — крикнула Ипполита, спеша к нему. — Осторожнее!
Собака лаяла между деревьями.
— Слышишь, Джорджио? Отойди!
Мыс спускался отвесно к черным пустынным рифам, а вокруг них море плескалось с легким рокотом, укачивая на своих тихих волнах отражения звезд.
— Джорджио! Джорджио!
— Не бойся, — сказал он хриплым голосом. — Подойди! Подойди! Видишь ты рыбаков, занимающихся ловлей между скал при свете факелов?