Страница 71 из 101
Стоя у перил, Ипполита любовалась зрелищем и приветствовала наиболее удачный фейерверк радостными восклицаниями.
Время от времени по ее фигуре пробегал отблеск зарева.
«Она возбуждена, она немного опьянела и готова сейчас на все, — думал Джорджио, глядя на нее. — Я бы мог предложить ей прогулку, давно уже прельщавшую ее, прогулку по туннелю с зажженным факелом. Я зайду в Трабокко и возьму факел. Она подождет меня у моста. Потом я проведу ее к туннелю знакомой мне тропинкой и сделаю так, что поезд настигнет нас под сводами… Неосторожность, несчастье…»
Эта мысль показалась ему легковыполнимой, встала в его мозгу с необыкновенной ясностью, как будто она таилась в нем бессознательно с того самого дня, когда она мелькнула ему впервые неясным откровением перед блестевшими рельсами.
«Она тоже должна умереть!» Решение его крепло. Он прислушивался к тиканью часов с непобедимым смятением. «Часы бегут. Пожалуй, еле хватит времени, чтобы дойти».
Необходимо было действовать без промедления и определить точно, который теперь час. Но ему казалось немыслимым подняться со стула, ему казалось, что если он заговорит с ничего не подозревающей женщиной, то голос изменит ему.
Он вскочил на ноги, заслышав отдаленный грохот, такой знакомый грохот… «Слишком поздно!» И сердце его забилось сильно-сильно, и ему представилось, что он сейчас умрет от смятения. А грохот и свистки приближались.
Ипполита обернулась.
— Поезд! — сказала она. — Подойди посмотри.
Джорджио подошел. Она обвила обнаженными руками его шею и прижалась к его плечу.
— Вот он входит в туннель, — прибавила она, прислушиваясь к изменившемуся шуму.
В ушах Джорджио грохот поезда принимал оглушительные размеры. Словно в кошмаре видел он себя и возлюбленную под темными сводами, видел приближающиеся во мгле фонари, короткую борьбу на рельсах, внезапное падение, раздавленные поездом тела. И в то же время ощущал близость страшной, ласкающейся женщины — женщины-победительницы. И вместе с физическим возмущением против разрушительного ига он испытывал исступленный гнев против той, которая, казалось, ускользала от его мщения.
Склонившись рядом через перила, они смотрели на проходивший поезд, оглушительный, быстрый и зловещий, заставляющий дрожать стены дома, сообщая им самим эту дрожь.
— Я боюсь, когда по ночам дрожит дом от проходящего поезда, — сказала Ипполита, теснее прижимаясь к нему. — И ты также, не правда ли? Я часто замечала, как при этом трепет пробегал по твоему телу.
Джорджио не слыхал. Его душа была наполнена невообразимым смятением, испытывала жестокое и мрачное волнение. Несвязные образы и мысли теснились в его мозгу, и сердце сжималось, точно пронзенное тысячью жал. Но одна мысль господствовала над остальными, один образ царствовал над его душой. Что делал он в этот час пять лет тому назад? Он сидел над трупом, созерцал лицо сквозь дымку черной кисеи и длинную бледную руку…
Пальцы Ипполиты касались его волос, щекотали его затылок. На своей шее, за ухом, он ощущал влажные губы. Порывистым, непроизвольным движением он отстранил Ипполиту и отодвинулся от нее. Она засмеялась своим странным смехом, ироническим и бесстыдным, всегда срывавшимся с ее уст при сопротивлении возлюбленного. А в его ушах неотступно звучали медленные, ясные слова: «Ты боишься моих поцелуев».
Сухой треск и резкие удары донеслись со стороны иллюминированного города. Снова начался фейерверк. Ипполита вернулась к зрелищу.
— Смотри! Можно подумать, что в Ортоне пожар.
Широкое зарево горело на небе, отражалось в воде, и среди этого зарева выступал пылающий город. Ракеты вылетали с непрерывным треском, взрывались и рассыпались миллиардами разноцветных искр.
«Переживу ли я эту ночь? — задавал себе вопрос Джорджио. — Буду ли я жить завтра? И сколько еще времени?» Из глубины его существа поднималось возмущение, почти дикое негодование при мысли о том, что следующей ночью снова эта женщина будет находиться около него, лежать на одной с ним подушке, что в часы своей бессонницы он снова услышит дыхание спящей, снова ощутит запах и прикосновение ее горячего тела, снова подчинится своему желанию и новый день настанет и потянется в обычной праздности среди мук вечных колебаний.
Сноп света ударил ему в глаза, привлек его внимание к фантастическому зрелищу. Широкий алмазный венец расцветал над городом и на далекое расстояние заливал лунным светом маленькие бухты и мысы. La dunta del Moro, la Nicchiola, ближние и дальние рифы вплоть до Pe
— Мыс! — вдруг подсказал Джорджио его тайный внутренний голос, в то время как взгляды его блуждали по высоте, увенчанной прямыми оливами.
Сияние угасло. Далекий город затих, еще светясь во мраке своими огнями. Среди тишины Джорджио различал тиканье часов и ритмичные, отдаленные удары цепов. Но теперь он овладел собой, чувствовал себя сильным и твердым.
— Хочешь немного пройтись? — предложил он Ипполите лишь слегка дрогнувшим голосом. — Мы пойдем на открытое место, ляжем на траву и будем вдыхать свежий воздух. Взгляни — ночь так светла, точно в полнолуние.
— Нет. Останемся здесь, — ответила она лениво.
— Еще не поздно. Разве тебе уже хочется спать? Ты знаешь, я не могу рано ложиться, я не засыпаю и мучаюсь… Мне бы хотелось прогуляться. Пойдем, не ленись. Ты можешь идти без стеснения, так, как есть…
— Нет, нет, останемся здесь.
Она снова обвила его шею своими обнаженными руками, полная истомы, охваченная жаждой ласк.
— Останемся здесь.
— Пойдем на диван. Пойдем…
Она пыталась отуманить его, увлечь, сжигаемая желанием, все более и более обостряющимся по мере сопротивления Джорджио. Она была жгуче прекрасна. Ее красота зажглась пламенем. Гибкое, как змея, тело трепетало под прозрачной тканью одежды. Громадные черные глаза очаровывали и манили к блаженству упоения. Она являлась олицетворением ликующего сладострастия и как бы повторяла Джорджио: «Я всегда остаюсь непобежденной… Я сильнее твоих мыслей… Запах моего тела способен разрушить мир, созданный тобой…»
— Нет, нет, не хочу! — воскликнул Джорджио, хватая ее за кисти рук почти со злобной решимостью.
— Ах, ты не хочешь? — протянула она насмешливо, забавляясь борьбой, неспособная в эту минуту отказаться от своего каприза.
Он пожалел о сорвавшемся с его уст резком отказе. Чтобы заманить ее в западню, надо было казаться ласковым и покорным, изображать страсть и нежность. Потом, конечно, он сумеет уговорить ее на ночную прогулку — на последнюю прогулку. Но, с другой стороны, он чувствовал полнейшую невозможность растрачивать в ее объятиях мимолетную нервную энергию, необходимую для предстоящего «акта».
— Ах, вот как! Ты не хочешь? — повторила она, обвиваясь вокруг него и близко-близко заглядывая в его глаза с выражением сдержанной ярости. Джорджио позволил увлечь себя в комнату. И они, обнявшись, упали на диван. Тогда все хищное сладострастие Женщины-Врага обрушилось на того, кого она считала уже побежденным. Она распустила волосы, сбросила платье, обдавая его запахом своего тела, словно ароматный одурманивающий цветок. Она, казалось, знала, что ей надо обезоружить этого человека, возбудить его и сломать, лишить его возможности нанести ей вред.
Джорджио чувствовал себя погибшим. Последним, сверхъестественным усилием он вырвался из объятий Ипполиты, и опрокинул навзничь Женщину-Разрушительницу…
Она отталкивала его, кричала:
— Довольно! Довольно! Пусти меня!
Но он не оставлял ее, несмотря на свое отвращение перед этой корчившейся женщиной. Вся грязно-низменная сторона пола открылась его глазам.
— Довольно! Довольно! Пусти меня!
И вдруг она разразилась нервным смехом, исступленным, неудержимым, зловещим, как смех безумной.
В испуге Джорджио оставил ее. Он смотрел на нее с явным ужасом, думая: «Неужели она сошла с ума».
Ипполита смеялась, смеялась, смеялась, извиваясь, закрывая руками лицо, кусая свои пальцы, сотрясаясь всем телом, она смеялась, смеялась помимо своей воли, без конца. Иногда она на минуту затихала, но потом начинала смеяться с еще сильнейшим исступлением. Ничто не могло быть более зловещим, нежели этот безумный смех среди безмолвия ночи.