Страница 8 из 15
Предвижу ваше возражение: критиковать легко, давайте, мол, поменяемся местами и посмотрим, кто чего стоит! Представьте, меня такое предложение не испугало бы. Думаю, я вполне справился бы с вашими обязанностями, пусть не сразу, но все равно сумел бы руководить. Только никто мне ваше кресло не предложит, мы оба это прекрасно понимаем. Да и не рвусь я к чинам! Вы — дело другое. Для вас жизнь — шахматная партия, которую надо выигрывать любой ценой.
Знаю, даром мне это письмо не пройдет. Впрочем, что вы можете мне причинить? Я всего лишь старший инженер. Понизить меня невозможно. Уволите — возьмут в другом месте. Да и не станете вы увольнять меня, чтобы не обвинили вас в сведении счетов. Скорей всего, вы просто сделаете вид, что никакого письма не было… Хотя допускаю, что вы захотите взглянуть на меня, мол, что за сумасшедший объявился в институте. Что ж, я готов войти в ваш кабинет. Это будет для меня тяжелым испытанием, но я соберу в кулак всю свою волю и буду смотреть на вас до тех пор, пока вам не станет не по себе. Тогда вы начнете заигрывать со мной, изображать «отца родного», укорять в несправедливости. Но я по-прежнему буду молчать, и вы вдруг почувствуете, что я пришел судить вас.
Вы пообещаете мне должность повыше, зарплату побольше, но я лишь усмехнусь в ответ.
«Чего же ты хочешь?» — растерянно спросите вы.
«Ничего», — спокойно отвечу я.
Тут вы, разумеется, взорветесь и крикните: «Вон!». Я уйду, так и не произнеся ни слова, а вы останетесь сидеть, обескураженный и растерянный…
Можно еще короче. Когда меня вызовут к вам, я отвечу так: «Если я ему нужен, пусть сам придет ко мне!»
Не знаю, как все произойдет на самом деле, но мне необходимо доказать, что я не боюсь вас и не желаю от вас зависеть. Вы должны знать, что двумя этажами ниже вашего кабинета сидит человек, давно раскусивший вас!
Вот и все, что я хотел вам сообщить.
Без уважения
А. Г. Снегирев
внутренний телефон 3-21
P. S. Самое горькое то, что он так никогда и не узнает, что я о нем думаю.
Письмо седьмое. СОСЛУЖИВЦАМ
Что, коллеги, потешил я вас вчера? Смакуете, наверное, до сих пор все, что я отчебучил. Ну кто бы мог подумать, что в тихом снегиревском болоте водятся такие черти… Да, никогда еще я не выглядел так глупо, как во вчерашней истории. И хотя вспоминать ее неприятно, ни о чем другом я сейчас думать не могу.
Будем откровенны: все вы меня в душе недолюбливаете, и если бы я завтра уволился, вы восприняли бы эту весть с облегчением. Мое присутствие почему-то давит на вас, хотя в разговорах я практически не участвую, разве что брошу реплику или замечание. Что поделать, я действительно не соответствую привычным нормам общения.
Я замкнут, редко улыбаюсь, не умею беззаботно чирикать о пустяках, говорить приятное собеседнику. И рад бы вести себя иначе, но — не дано. Так уж я, видно, устроен! Но, согласитесь, плохого-то я ничего и никому не делал. Почему же вы относитесь ко мне с такой настороженностью? Я же чувствую, как вы избегаете меня. Лишь производственная необходимость заставляет вас вступать со мной в контакт. Порой мне хочется заговорить с кем-либо из вас о вещах, далеких от работы, но я не могу пересилить себя. Да если бы и пересилил, что с того? Вы деликатно изображали бы внимание, с тоской ожидая, когда же я, наконец, отвяжусь…
С другой стороны, когда я слышу, как вы с жаром обсуждаете какую-нибудь ерунду, я даже радуюсь, что вы не лезете ко мне с подобной чепухой. К тому же я прекрасно обхожусь без собеседников, общаясь с книгами, газетами, телевизором. Когда же потребность высказаться доходит до предела, я отвожу душу с помощью бумаги и ручки. Они меня выручают, позволяя, как говорится, за час-два сбросить давление в котле…
Вчера я совершил большую глупость, решив пойти на новоселье к Панюшкину. Вы, коллеги, и не ждали моего появления, ведь я давно уже не посещаю домашние «междусобойчики». Мне совершенно не интересно пить, есть, вести пустые разговоры, изображая веселье. Да и незачем портить всем настроение своей сумрачной физиономией. Даже когда наш отдел отмечает «событие» в институте, я исчезаю раньше всех, чтобы не томиться и не смущать вас. Вот почему мой приход к Панюшкину так поразил вас. Признайтесь, ведь вы пригласили меня на новоселье чисто формально, надеясь, что я, как всегда, проигнорирую «мероприятие». Вы даже денег на подарок с меня не взяли: зачем, мол, брать, коль все равно не придет…
А я бац — и возник! Явился и спутал вам все карты. По правде говоря, я вначале действительно не собирался идти. Но чем ближе было новоселье, тем чаще накатывалось желание принять в нем участие. Словно бес меня подзуживал: «Сходи! Сходи! Сходи!». Я не сомневался, что появление мое вас не обрадует, но хотелось посмотреть, как вы будете соблюдать «правила хорошего тона». Еще в субботу утром я колебался: идти или не идти? Но чем больше я отговаривал себя от визита, тем крепче становилось желание побывать на новоселье. По-видимому, я просто устал от своего уединения и нуждался в какой-нибудь разрядке.
Часа в три я окончательно решил идти. Из ваших разговоров я понял, что новоселье назначено на пять, то есть в запасе у меня оставалось два часа. С этого момента события завертелись стремительно, приближая меня к постыдному финалу. Я засуетился, с несвойственной мне возбужденностью принялся бриться, гладить костюм, чистить туфли. Причем возбуждение нарастало, словно вскоре должна была решиться моя судьба.
Наведя марафет, я отправился в магазины покупать подарок. Я решил денег не жалеть, чтобы утереть вам нос с вашими трешками. Потратив полтора часа на поиски подарка, я купил в «электротоварах» отличный гэдээровский торшер за тридцать рублей и, поймав такси, поехал к Панюшкину. Около шести вечера я, наконец, нажал кнопку звонка.
Дверь открыл сам новосел. Ты, Панюшкин, уже был под градусом. Ты бестолково смотрел на меня, будто не узнавая, потом просиял, хлопнул меня по плечу и потащил за собой в комнату, где пировала наша братия. Прежде чем впустить меня, ты громко спросил: «А угадайте, кто к нам пожаловал?!». Посыпались всевозможные ответы, вплоть до директора института, но моя фамилия не фигурировала. Мне почему-то стало тоскливо, я готов был удрать, но в этот момент торжествующий Панюшкин вытолкнул меня вперед. Я возник в дверях, держа торшер, как копье.
Две-три секунды все вы изумленно молчали. Затем кто-то бодро крикнул: «А вот и Снегирев! Штрафную ему, штрафную!» — и вы разом загудели, задвигались, подыскивая мне место. Честно говоря, я, не ожидал, что вы так легко скроете свое удивление. Меня усадили, налили водки и потребовали произнести тост. Я пробормотал что-то насчет нового счастья в новой квартире и поспешно выпил. Вы тут же забыли обо мне, и веселье покатилось дальше.
Алкоголь расслабил меня, на какое-то время я погрузился в приятное состояние и с удовольствием поглядывал на ваши улыбающиеся лица. Потом я вдруг вспомнил про торшер, и мне стало обидно, что мой подарок не получил должного внимания. Я вылез из-за стола, взял торшер в руки и громко обратился к тебе, Панюшкин, мол, прими, Костя, от меня презент. Ты, добрая душа, сразу полез обнимать меня, но кое-кто из вас фыркнул. Я даже слышал, как ты, Варзухина, прошептала Климову: «Смотрите, какие мы щедрые!»
Настроение у меня испортилось, мне стало казаться, что все вы посматриваете на меня с ехидцей. Я крепко пожалел, что не остался дома. Мне надо было, вероятно, незаметно исчезнуть, но я продолжал сидеть, удерживаемый каким-то детским упрямством. Тосты следовали один за другим. Изменив своему правилу пить только сухое вино, я вливал в себя коньяк и водку и довольно скоро опьянел.
Застолье достигло той стадии, когда компания становится неуправляемой. Все вы шумели и говорили одновременно. Мне страшно захотелось общаться. Слева от меня сидел ты, Белкин. Я всегда был невысокого мнения о тебе (хотя тебя прочат в завсектором), но сейчас меня устраивал любой собеседник. Я начал объяснять тебе сущность буддизма. Как раз на днях я прочитал о нем книгу, и мне было о чем рассказать. Но тебя, Белкин, буддизм не заинтересовал. Ты, правда, делал вид, что слушаешь внимательно, но глаза-то у тебя были равнодушны, и когда тебя позвали к телефону, ты был рад улизнуть от меня…