Страница 60 из 132
— Я? — проговорил он с высокомерной улыбкой.
— Ну да, ты ведь думаешь, что ты сейчас сам господь бог, раз держишь в руках настоящего бога.
— А я, — заявил один бесстыдник, — будь я на твоем месте, дал бы деру с этим ящичком и чего бы только не наколдовал с помощью этого елея.
— Пошел прочь, овод! Злой дух, которого изгнали из Нины Мазии, вселился в тебя.
— Что? Злой дух?
— Да, — важно сказал Антиоко, — сегодня после полудня он изгнал злого духа из Нины Мазии. Вот она идет.
Вдова, держа девочку за руку, вышла из дома священника. Ребята бросились ей навстречу, и известие о чуде в одно мгновение облетело деревню. Ликование было почти таким же, как тогда, когда встречали нового священника, — все село собралось на площади, и мать усадила Нину Мазию на верхнюю ступеньку у врат церкви. Темноволосая девочка, сверкая зелеными глазами из-под красного платочка, походила на идола, которому поклонялись эти примитивные люди.
Женщины плакали, стараясь прикоснуться к ней. Тем временем подошел стражник с собакой, а священник появился на площади верхом на лошади. Толпа с невнятным говором последовала за ним, словно в процессии. Он приветственно махал рукой, поворачиваясь во все стороны, чтобы поблагодарить собравшихся, но помимо огорчения он еще больше испытывал скуку от всего происходящего. Выехав на дорогу, идущую вниз, он остановился и, казалось, хотел что-то сказать, но сразу же пришпорил лошадь и ускакал. В отчаянии он инстинктивно стремился исчезнуть, скрыться в долине, затеряться, совершенно раствориться в этом покрытом лесами пространстве, которое открывалось перед ним.
Ветер усиливался. При ярком полуденном солнце чаща леса и заросли кустарника сверкали трепещущей листвой, река отражала голубизну неба, и колесо водяной мельницы, казалось, разбрызгивало вокруг себя бриллианты. Стражник с собакой и Антиоко с ящичком спускались вниз к реке, сохраняя строгий вид, исполненные сознания совершаемого долга. И священник поехал более степенно. За рекой дорога переходила в тропинку, которая вела на плоскогорье мимо невысоких каменных оград, корявых деревьев и кустов ежевики. Западный ветер, мягкий и теплый, доносил густые запахи, словно расстилал перед ними ароматный ковер из цветов тимьяна и диких роз.
Дорога поднималась все выше и выше. Когда на повороте тропинки село исчезло из виду, с ними остались только ветер, камни да марево, соединявшее на горизонте небо с землей.
Время от времени лаяла собака, и казалось, что ей отвечают другие злые собаки, — это было эхо.
На полпути священник предложил Антиоко забраться на лошадь, но мальчик отказался, лишь неохотно передал ему ящичек.
И только тогда он позволил себе заговорить со стражником, впрочем, это была напрасная попытка, потому что тот ни на минуту не забывал, что наделен высокой властью, — то и дело останавливался, хмурил лоб, натягивал фуражку на глаза, посматривая по сторонам так, словно все земли вокруг принадлежали ему одному и приходилось остерегаться какой-то опасности. Тогда и собака останавливалась как вкопанная, нюхая воздух, и легкая дрожь пробегала по ее шее.
К счастью, все было спокойно этим ветреным днем, только черные силуэты стройных коз появлялись иногда на вершинах скал среди этой каменной пустыни и лесных чащ на фоне розовых облаков.
Но вот они оказались у крутого склона, загроможденного глыбами гранита, словно какой-то великан накидал их одну на другую с поразительной легкостью.
Антиоко узнал место, где он был однажды со своим отцом, и, пока священник делал большой круг в объезд по тропинке и стражник, верный своему долгу, следовал за ним, мальчик вскарабкался вверх по камням и первым добрался до хижины больного охотника.
Это была жалкая лачуга, сплетенная из веток, которую старый отшельник окружил оградой из каменных глыб и, чтобы еще больше укрепить эту своего рода доисторическую крепость, еще обложил камнями.
Солнце проникало сюда с трудом, как в колодец, горизонт на три четверти был закрыт, и только справа, в просвете между двумя утесами, просматривались голубой простор и серебряная полоска вдали — море.
Внук старика высунул из хижины свою курчавую черную голову.
— Идут, — объявил Антиоко.
— Кто идет?
— Священник и стражник.
Парень выскочил из хижины, стройный и волосатый, как и его козы, и принялся ругать стражника, который без конца вмешивается не в свое дело.
— Сейчас я ему все ребра пересчитаю, — пригрозил он. Однако, увидев собаку, отступил, а та побежала к местному псу, и они стали обнюхивать друг друга в знак приветствия.
Антиоко взял свой ящичек и сел на камень против голубого проема в каменной ограде, откуда видны были бесчисленные шкуры животных, разложенные на скалах для просушки: черно-серые в полоску — кабаньи и, темные в золотых пятнах — куньи; виден был отсюда и старик, лежащий в хижине на шкурах, его седые волосы и темное бородатое лицо, на котором уже проступила печать смерти.
Священник склонился к умирающему с вопросом, но тот не отвечал — глаза закрыты, губы лиловые, и капелька крови в углу рта.
Немного поодаль стражник, присев на камень, — собака улеглась у его ног — тоже глядел в хижину, негодуя, что умирающий нарушает закон, то есть не называет свою последнюю волю. И Антиоко, помрачнев, отвел от него глаза невольно подумав о том, что стражник охотно натравил бы собаку на старого упрямца.
Священник в хижине все ниже склонялся к старику, зажав сложенные руки между колен. Большой лоб его навис над измученным лицом больного, губы неприязненно оттопырились.
Он тоже молчал. Казалось, забыл, зачем он тут, к внимал только голосу ветра, напоминавшему далекий плеск моря. Внезапно собака стражника с лаем вскочила, и Антиоко услышал над головой шум крыльев. Он обернулся и увидел на скале орла, прирученного старым охотником, с сильным, словно небольшой рог, клювом: его огромные крылья, похожие на веер, величественно раскрывались и закрывались с коротким хлопком.
Сидя в хижине возле умирающего, Пауло думал: «Вот оно — лицо смерти. Этот человек бежал от людей, потому что боялся слишком много грешить. И вот он здесь — камень среди камней. Точно так же буду умирать и я — через тридцать, сорок лет, после вечного изгнания. А она, наверное, еще ждет меня сегодня вечером…»
Он вздрогнул. Ах нет, нет, он еще не мертвец, как ему показалось было. Жизнь кипела в нем, пробуждалась сильно и упрямо, подобно орлу среди камней.
«Надо было бы заночевать тут. Если я не вернусь к ней этой ночью, я спасен. Ну, Пауло, держись».
Он вышел из хижины и в задумчивости опустился на камень рядом с Антиоко. Закат уже окрашивал горизонт красноватым светом. Тени удлинялись — от утесов и кустарников. Листья трепетали на ветру, и казалось, на ограде дрожали солнечные блики. Вот так же и он не мог разобраться в самом себе — где тень, где свет, не мог понять, какое из его желаний было сильнее.
— Старик уже больше не в силах говорить. Началась агония. Сейчас начнем соборовать. А когда он отойдет, надо позаботиться о том, чтобы перенести его тело вниз. Надо бы… — добавил он тихо, но так и не решился закончить фразу, он хотел сказать: «Надо бы переночевать тут».
Антиоко поднялся и приготовил все, что нужно для, соборования. Он открыл ящичек, с удовольствием щелкнув серебряными застежками, достал скатерть и чашу, развернул плащ и набросил его себе на плечи — казалось, это он священник.
Когда все было готово, они вернулись в хижину, где внук старика, стоя на коленях, поддерживал голову умирающего.
Антиоко опустился на колени с другой стороны, и полы его плаща ярким пятном легли на землю, расстелил скатерть на камне, служившем стулом. Серебряная чаша отражала красный цвет его плаща.
Стражник тоже преклонил колени возле ограды, рядом со своей собакой.
Священник помазал елеем лоб старика и его ладони, которые за всю жизнь не совершили ни одного насилия, помазал ноги, которые увели его подальше от людей, как от самого страшного зла в мире.