Кто закажет реквием

— Закусите, пожалуйста, молодой интересный, — Олюня приготовила ему бутерброд с сардинами, но в глазах ее горел призыв, недвусмысленный, старый и банальный, как старо и банально многое в этом мире.

Думая о том, какая она все же пошлая и развратная дура, Ненашев торопливо сжевал бутерброд, промычал что-то вроде благодарности и решительно взял Чепцову за плечо.

— Идем-ка, Алла, потолкуем на кухне. А Оля пусть телик врубит или музычку послушает пока — не очень громкую, разумеется.

— Что за извращение — заниматься любовью на кухне? — дернула плечиком молодая подруга Аллы. Она полагала, очевидно, что выдала нечто очень остроумное и экстравагантное, посему и улыбнулась победной улыбкой, которая, в основном, предназначалась для Ненашева.

Ненашев в очередной раз подумал о том, какая она все же дура, и ответил Олюне кислой гримасой.

Поплотнее прикрыв за собой дверь на кухне, он тихо спросил Чепцову:

— Ты не очень пьяна сейчас?

— А в чем дело? — веселость ее, похоже, улетучилась.

— Дело достаточно серьезное, как я уже говорил. Мне надо задать тебе пару вопросов.

— Каких еще вопросов? — а она, как выясняется, раньше просто старалась казаться более пьяной, чем была на самом деле.

Ненашев сунул руку во внутренний карман куртки и вытащат оттуда лист плотной бумаги, который аккуратно положил на стол перед Чепцовой.

— Что это? — она наклонилась пониже, будто плохо различала, что же было изображено на бумаге.

— Не что, а кто, — спокойно ответил Ненашев. — Это ты.

— А-а, теперь вижу.

— Да ты и раньше все прекрасно видела. Изображение ведь очень четкое. Ты не догадываешься, где, когда и при каких обстоятельствах этот кадр был снят?

— Не догадываюсь, — лицо ее скрывали свесившиеся пряди светлых волос, а руки, крепко схватившиеся за углы стола, побелели.

— В прошлую субботу, шестнадцатого октября — это в графе «где и когда». А насчет обстоятельств ты должна вспомнить.

— Что я должна вспомнить? — она резко вскинула голову. Глаза се напоминали глаза любого затравленного и загнанного в угол животного — Ненашеву просто не захотелось конкретизировать для себя, что же это за животное. Поэтому он перевел взгляд на точку на стене повыше головы Чепцовой.

— Алла, я не шантажировать тебя пришел, — очень тихо, но внятно произнес он. — Мне очень необходимо знать, что — или, вероятнее всего, кто — заставил тебя сделать это. Кретов?

Она выматерилась. Ненашев почувствовал, что ругательство не имеет адресатом его — просто Алла таким образом выражала свое отношение ко всему миру.

— Откуда у тебя это? — спросила она. — И у кого это есть еще?

— Я отвечу тебе сразу на вторую часть вопроса — ни у кого, кроме меня, нет. У ментов нет. У меня есть несколько таких кадров. Этот — просто самый четкий.

— А кто это снимал? С какой целью?

— Видишь ли, так получилось, что наши пути пересеклись в очередной раз — в довольно неожиданный момент. Ты выполняла задание по ликвидации Шабаловой, а мы, в силу сложившихся обстоятельств, тоже следили за ней.

— Кто это — мы?

— Я и мои друзья.

— Ты же сказал, что обо всем случившемся известно только тебе. Или я неправильно тебя поняла?

— Ты правильно меня поняла в том смысле, что мое мнение и мнение моих друзей чаще всего совпадают.

— А зачем вы следили? Вы что — сыщики?

— Вроде того. Алла, знание всех деталей нынешней моей деятельности тебе мало поможет...

— Мало поможет — в чем? — со злостью в голосе спросили она.

— Ну, — Ненашев немного опешил: он же все считал Чепцову более пьяной и более податливой, — мало поможет в твоем намерении уйти от прямого ответа.

— А кому это я должна давать прямой ответ?

— К счастью для тебя, пока только мне.

Она посмотрела на него долгим немигающим взглядом. Ненашев взгляд выдержал, Алла первой отвела глаза.

— Все дерьмо, — сказала она. — Ничего не имеет смысла.

— Но у других — к примеру, у той же Шабаловой — может быть несколько иное мнение на сей счет. Если не смысл, то причина же должна существовать, по которой ты сделала это. Тебе хорошо заплатили?

— О да! На эти деньги я смогу, — она остановилась, будто подсчитывала что-то, — я смогу достаточно безбедно просуществовать на этот гонорар около полугода. Мне, понимаешь ли, надо пить и колоться — да-да, я уже ширяюсь — это в первую очередь. Ну, а еще мне надо жрать...

— Кто тебе заплатил? — резко перебил он ее. — Тот, на кого ты работаешь?

Она промолчала. Но это был как раз тот самый случай, когда молчание следовало понимать в качестве положительного ответа.

— Послушай, — осторожно произнес Ненашев, словно боясь, что рыбина сорвется с крючка, — но ему-то зачем это было нужно — все-таки лишний труп на себя брать? Рано или поздно все всплывает.

— Не знаю, — она вздохнула — просто так вздохнула, вроде бы даже и с некоторым облегчением, словно речь пошла теперь о вещах сугубо обыденных. — Он на эту Шабалову окрысился прямо с некоторых пор. И вроде бы ни с того, ни с сего. Ведь он ее и раньше знал. А тут вдруг...

— Когда произошло это «вдруг»? На прошлой неделе?

— Кажется. То ли в начале прошлой, то ли в конце позапрошлой. Он мне сначала ее фото показал: «Видишь, Алла? Очень, очень опасная это стерва». А я ему ответила в том смысле, что Шабалову знаю и не подозревала раньше, что она может оказаться стервой. Еще я сказала, что и сам он, кажется, был о Шабаловой несколько иного мнения раньше. А он...

Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла подруга Аллы.

— Там тебя к телефону, — объявила она и, едва Алла разминулась с ней в двери, одарила Ненашева блудливой улыбкой. Ненашев подумал, что ему предстоит не самое приятное занятие в следующие несколько минут — побыть с нею наедине.

Однако не минуты определяли развитие событий — в следующую секунду произошло нечто такое, что решительно не укладывалось в систему представлений Ненашева об Олюне.

Он мог поклясться, что пистолет с глушителем возник в ее руке из ниоткуда, словно голубь или кролик в цилиндре иллюзиониста. А пистолет должен был неминуемо выстрелить — мгновенно, незамедлительно, без малейшей задержки, потому что держала она его уверенно, сноровисто и вообще решимость во всем ее облике читалась.

И метнуться ему некуда было в тесной кухоньке, и времени для того, чтобы ухватить предмет потяжелее да на голову этой сучонке опустить, решительно не было — она куда быстрей нажмет пальчиком на спусковой крючок.

И выстрела он не расслышит, только толчок ощутит — однажды в него вот так стреляли уже, но тогда он в бронежилете был, да и расстояние раза в три побольше было между ним и стрелявшим в него.

Ненашев не успел домыслить свои грядущие ощущения, потому что Олюня вдруг неожиданно дернулась вперед и упала на стол, вытянув для равновесия руки перед собой.

Тут уж размышления и рефлексия были совсем лишними. Ненашев скользнул боком мимо падающего тела и, свалившись сверху вниз на Олюню, мертвой хваткой сжал ее правое запястье. Не очень громкий щелчок все же раздался, одновременно щелчок вроде как эхом отозвался в углу, где стоял кухонный шкаф. Чуть позже обнаружилось, что в шкафу возникло аккуратное отверстие — как раз такое, какое оставляет пуля калибра девять миллиметров.

Но следующего выстрела он Олюне не позволил сделать — она просто не могла уже пистолет удерживать в руке, которая после этого в течение нескольких минут вообще не могла функционировать.

— Ого, — Ненашев почти что с восхищением разглядывал ПБ, из которого его совсем недавно пытались убить. — А ведь это «игрушка» для профессионалов, в спецназе на вооружении состоит, как же она к такой куколке попала?

И он словно бы за ответом обернулся к стоявшей в двери Чепцовой. То, что это именно Алла толкнула «куколку», ясно было и дураку, к коим Ненашев вполне резонно себя не причислял.

Олюня между тем сползла со стола на стул и, кривясь от боли, массировала правое предплечье. Сейчас все ее мысли были обращены на собственное физическое состояние.