Кто закажет реквием

Бабка соглашалась с тем, что почта нынче работает из рук вон плохо, как, собственно, и вообще все учреждения работают. Но в то же время она, разыгрывая из себя крайне наивную, спрашивала, как могло получиться, что и Бирюков так поздно телеграмму получил. Бирюков терпеливо объяснял, что в субботу он попал домой вечером, обнаружил на двери записку о том, что на его имя поступила телеграмма, что ему надлежит либо прийти в почтовое отделение, либо позвонить туда. Он позвонил, но там уже никого не было. А в воскресенье у них выходной, так что содержание телеграммы он смог узнать только в понедельник утром — даже и не одной, а двух телеграмм сразу, так как вторая телеграмма поступила как раз в тот момент, когда для Бирюкова разыскивали первую.

Бирюков мог быть уверен в том, что бабка учинит Кристине форменный допрос, так как она не поверила ни одному его слову. Однако сейчас у него не было времени на то, чтобы проинструктировать Кристину относительно поведения на «допросе», потому что его ждал Клюев, с которым они быстро возвратились в Южнороссийск.

— Смотрите, синьоры, — Ненашев выглядел непривычно серьезным. Он выложил на стол сначала лист великолепной финской бумаги, на котором было изображено женское лицо. Похоже, портрет был создан методом ксерокопирования или еще каким-то современным способом.

Ненашев объяснил — портрет сделан лазерным принтером, после того, как компьютер обработал изображение на видеопленке. А изображена там была женщина, высунувшаяся в окно автомобиля стоявшего утром шестнадцатого октября около центрального почтамта.

— Знаете, — говорил Ненашев, — когда они стали свою алхимию разводить, мне показалось, что импровизируют друзья-компьютерщики сверх меры или же просто мне, непосвященному, баки забивают. Ан нет.

Сказав это, он положил на стол фото — тоже женское. Лицо на фотографии было очень похоже на портрет, созданный компьютером.

— Вот, — Ненашев не скрывал торжества, которое, правда, носило мрачноватый оттенок. Он эффектно, словно карту, успешно завершающую раскладывание сложнейшего пасьянса, положил посреди двух портретов третий — уже из газеты.

Клюев взял газету, сложенную в несколько раз, развернул ее и прочел наконец подпись под фото:

— Алла Чепцова будет защищать честь России на чемпионате мира в Австралии.

— Угу, уже отзащищалась, — уточнил Ненашев. — Ты на дату погляди — февраль девяносто второго года. А сейчас, соответственно, октябрь девяносто третьего. Воды много утекло, водки тоже.

— А при чем тут, собственно, водка? — несколько удивленно спросил Бирюков.

— А при том, что этой даме, наверное, следует уже лечиться по методу Довженко.

— Но как же так? Ведь она спортсменка. Вон, в сборную России даже попала.

— Как попала, так и выпала оттуда, — скривился Ненашев. — Вывели ее из состава сборной еще в конце прошлого, девяносто второго года. Мастер спорта по стендовой стрельбе — если не хроническая, то стремительно прогрессирующая в этом направлении алкоголичка.

— Ты говоришь это таким тоном, словно сожалеешь о ее судьбе, — осторожно заметил Бирюков.

— Да, Николаич, сожалею. Потому что знал ее раньше и знал несколько иным человеком.

— Тогда все вопросы снимаются.

— Ну почему же снимаются? Не такой уж я, в конце концов, тонкокожий. Да и потом — что было, то, как принято выражаться, быльем поросло. Я не могу понять одного — время, что ли такое наступило? Все звереют. Бабы идут снайпершами, зарабатывают бабки где угодно — в Абхазии, в Карабахе, в Югославии бывшей.

— Ну, допустим, женщины-снайперы существовали во все времена, — возразил Бирюков. — Возьми хотя бы знаменитую Людмилу Павлюченко — скольких она немцев переправила в другой мир? Несколько рот, полк? Когда она в сорок третьем году в Штаты ездила, Чарли Чаплин, который, как теперь выясняется, был страшно агрессивным по своей психологической конституции, ей полчаса руки целовал, пальчик за пальчиком. Его восхищал факт, что она убила стольких нацистов. Скорее всего, он даже не нацистов в них видел, а просто двуногих животных, как и все остальное человечество. А вообще я подозреваю, что у женщин всегда существовала подсознательная агрессивность-— больше, чем у мужчин, которым вроде по назначению своему положено быть агрессорами. Ладно, завалила она Шабалову. Так ведь данный факт только нам известен, а менты, возможно, ни в жизнь не докопаются.

— Ох, Николаич, чувствую, что ты меня утешать изо всех сил кинулся, — невесело улыбнулся Ненашев. — Это уж дело ментов — докопаются они, нет ли. В первом случае я особенно горевать не буду, ибо каждый должен нести ответ за то,что совершил, а за преступление — тем паче. Не было у меня с Аллой Чепцовой никаких особых отношении, переспали раз двадцать, а может, тридцать, так ведь сейчас это и близкими отношениями даже не очень считается. Не в этом дело, просто я знал ее как бабу добрую, сердобольную даже, мягкую, и вдруг на тебе — ухлопать ни за здорово живешь человека. Да ладно бы еще мужика матерого, волчару какого-нибудь, у которого руки по локоть в крови. А то ведь... Ладно, вытащу я из госпожи Чепцовой всю подноготную правду, даже если и придется в прямом смысле слова из-под ногтей ее вынимать, — он стукнул кулаком в ладонь.

— Эй, господин вытаскиватель, ты поосторожней все же будь, — осадил его охотничий или сыщицкий азарт Клюев. — Может быть, тебе помочь? Ведь не по злобе же она Шабалову застрелила и не из ревности наверняка. Скорее всего, за ней стоит кто-то, кто очень попросил ее сделать это. Думаешь, он тебе позволит беспрепятственно задавать ей разные вопросы?

— Один справлюсь, — проворчал Ненашев. — Конечно, очень даже может быть, что она на своего хозяина работала. Но и насчет ревности — зря ты такие опрометчивые заявления выдаешь. Николаич прав — баба существо агрессивное, коварное и мстительное.

Чепцова открыла не сразу — очевидно, рассматривала пришедшего в «глазок» в двери. Но уж открыв дверь, реагировала на появление Ненашева бурно, раскованно и непосредственно, как может делать это женщина, пьющая достаточно долго для того, чтобы обрести, как выражаются медики, зависимость от алкоголя, и достаточно пьяная в данный момент.

— Ненашев, бля, вот это визит! Какими судьбами, еть твою мать, какими ветрами? Что-то должно было случиться, раз ты пожаловал к одинокой женщине. Неужели потрахаться больше не с кем?

Она повисла на шее у Ненашева и залезла языком ему в ухо.

— Погоди, Алла, — он с трудом сдержался, чтобы тут же не вытереть обслюнявленное ухо ладонью, сделал это только после того, как Чепцова повернулась, чтобы идти впереди гостя.

Оказывается, хозяйка была дома не одна. Смазливенькая девчушка сидела в гостиной за небольшим столиком и курила, стряхивая тонким пальчиком пепел в массивную пепельницу из горного хрусталя. Пепельницу Ненашев хорошо помнил, хотя сам не курил.

— Олюня, позволь тебе представить своего друга и бывшего хахаля, — Чепцова обернулась к гостю и сделала пошлый жест эстрадного конферансье. — Налей-ка ему штрафную.

Ненашев заметил, что под столом уже стоит пустая бутылка из-под водки, а в бутылке, стоящей на столе, содержимого оставалось на треть. Олюня состроила гостю глазки.

— Алла, — Ненашев сожалел, что застал Чепцову в таком состоянии — вовсе не потому сожалел, что заботился о ее здоровье и нравственности, просто он осознавал, что объясниться с нею сейчас будет достаточно трудно. — У меня к тебе серьезный разговор.

— Ну, ешь твою мать, Ненашев, до чего ты серьезным мужиком заделался — просто атас, — помотала головой Чепцова. — Брезгуешь, что ли?

— Ладно, — Ненашев почувствовал, что она все равно не отстанет, — плесни, только совсем немного.

— А мы и сами помногу не пьем, и гостям не наливаем. Правда, Олюня? — Чепцова достала из бара, встроенного в стенку, широкий хрустальный с толстым дном стакан для виски, плеснула в него жидкости на два пальца.

И стакан этот Ненашев помнил. Она ведь его специально достала? Он выпил, почти не почувствовав ни вкуса, ни крепости водки.