Страница 21 из 48
После этого мы стали утрированно копировать новации, которые с Запада просачивались. Особенно это началось сразу после смерти Сталина. Был какой-то такой момент не то что свободы, но раскрепощения: все-таки что-то разрешалось.
Никакого расслоения общества тогда не было. Но стиляги резко противопоставляли себя карьерным комсомольским вузовским студентам, для которых – целина, партия, комсомол. Поэтому некоторые деятели культуры тех лет боялись попасть в эту нашу стиляжную среду – не дай бог кто-то из партийного начальства увидит. А мы были оголтелые. Молоденький Бродский читал свои первые стихи. Илюша Авербах стал потом замечательным кинорежиссером, Миша Козаков – актером.
Эта среда увлекала не только внешней атрибутикой, хоть она и носила наивный и смешной характер – как я по фотографиям старым могу судить, – но, конечно, эта среда была антисоветская. Из стиляг вырастали люди, жизненное кредо которых шло вразрез с государственной идеологией. Попасть в эту среду было очень заманчиво, и талантливость многих людей в ней привлекала, конечно. А крайние проявления – они всегда у молодежи присутствуют. Потом были битломаны, панки, еще кто-то. А в то время это был первый после НЭПа протестно-эпатажный всплеск.
Бурные стиляги были с пятьдесят третьего года – момента смерти Сталина – и до пятьдесят шестого– пятьдесят седьмого года. Потом всё растворилось, и все стали несколько иными. Все стиляги сделали короткие стрижки, стали одеваться в твидовые пиджаки и уже пошла влюбленность в Хемингуэя. Это уже были элегантно одетые люди, потому что, во-первых, повзрослели, а во-вторых, старались быть похожими на героев Ремарка, Хемингуэя. Все называли друг друга “старик”, “старичок”, и все собирались в Питере в двух местах: в ресторане “Восточный” или в ресторане “Север”.
Лев Лурье:
Поколение стиляг – часть поколения шестидесятников, определяющим для которых был пятьдесят третий – пятьдесят шестой год. То есть это люди, которые “пришли с холода”: заканчивали школы для мальчиков, пережили – в ленинградском случае – эвакуацию и блокаду, безотцовщину, обладали поэтому необычайной жаждой жизни, которую было трудно удовлетворить в казарменных сталинских условиях и гейзеры которой начали бить в начале пятидесятых. Предощущение этого поколения было и сразу после войны, хотя преобладала так называемая шпана и быть модным среди молодых людей было не слишком принято.
Стиляжничество было, что уже многократно подмечено, вариантом советского дендизма, связанного с “золотой молодежью” и с каким-то неправедным накоплением, потому что вся эта экипировка стоила достаточно много денег, а откуда их взять, было непонятно. Стиляжничество неизбежно было связано с какой-то “крутежкой”, продажей, перепродажей, полууголовкой или полностью уголовкой. Проблема заключалась и в том, что всякое отклоняющееся поведение в хрущевское время – увлечение ли Пастернаком, слушание ли зарубежного радио, галстук ли с обезьяной – преследовалось. И поэтому между разными “шестидесятниками” было нечто вроде того, что Вышинский (прокурор многих сталинских процессов. – Г. Л.) называл “беспринципным правотроцкистским блоком”. Мне достоверно известно, что, скажем, Довлатов или Бродский поддерживали очень приличные отношения со стилягами, но не с той их частью, которая потребляла, а с той частью, которая была более опасна, более связана с уголовкой, то есть занималась добычей всего этого у немногих иностранцев, приезжавших в СССР. Это – рискованная история, в которой был определенный героизм. Бродскому этот тип стиляг был интересен, хотя воспринимался им слегка иронически, он взял у них язык – сленг. И наглость Бродского – она от этого поколения.
Русский народ – в широком смысле слова – выживал при разном строе, как бы отстраняясь от государства. В семью, в пьянство, в разбой – разные есть способы жизни. И brainwashing (“промывка мозгов”. – Г. Л.) не было по-настоящему – она была в двадцатые, в тридцатые годы, а после войны – трофейные фильмы, англо-американские союзники, Европа. Это было в сексуальном смысле необычное поколение, потому что огромное количество мужчин было убито, и мальчикам несложно было вступить в контакт с какой-нибудь теткой или девушкой. Мужчины вообще ценились. И это еще было связано с урбанизацией и ростом среднего класса. Ведь стиляги, если присмотреться, – дети боевых офицеров. Это – не рабочая среда. Офицеры, конструкторы военных заводов – люди, никак не связанные с деревней. Почему, собственно, стиляги были так ненавистны деревенщикам – те чувствовали, что это какой-то новый тип: по-своему тургеневские нигилисты, по-своему герои Лермонтова. Такая вот контркультура достаточно поверхностная: она может выражаться в дуэли или в каком-то гусарстве – в разное время по-разному. Стиляги – это то, что в России называется полусвет. А полусвет может быть оппозиционным по отношению к истеблишменту.
Стиляги – интегральная часть шестидесятников, потому что шестидесятники – своеобразный континуум. Немецкий философ Мангейм, классик теории поколенческого анализа, говорит о поколении в нескольких смыслах. Существует поколение в смысле года рождения, и существует поколение в смысле стиляг – то есть родившихся в одно и то же время и принадлежащих к одной и той же культуре. Стиляги – люди тридцатых годов рождения, выросшие в больших городах, дети ИТР (инженерно-технических работников. – Г. Л.), условно говоря. Поколенческие группы и движут историю. Физики поколения Ландау, или деятели Французской революции, или народовольцы. Их объединяет год рождения и еще ряд вещей: любимые книги и так далее. Это люди, которые, что называется, изменяют мир. И стиляги – некая периферия этого движения.
От слова “стиль”
Есть разные версии происхождения слова “стиляга”. По одной, его придумал некто Беляев, автор одноименного фельетона в “Крокодиле”, опубликованного в 1949 году. В фельетоне он утверждал, что стиляги называли так себя сами, потому что “выработали свой особый стиль – в одежде, в разговорах, в манерах”.
По другой версии, слово пришло из жаргона джазовых музыкантов: у тех якобы было словечко “стилять”, которое означало играть в чужом стиле, кого-то копировать.
Что речь идет о “стиле”, понятно: корень тот же, что и у слова “стиль”. Но о каком конкретно? Некоторые бывшие стиляги говорят, что имеется в виду стиль, в котором танцевали, а не тот, в котором одевались. Вернее, как говорили тогда, танцевали не “в стиле”, а “стилем”, и у стилей были свои названия – например, “атомный” или “канадский”. Придуманы эти стили были уже в СССР и здесь же получили свои названия.
В любом случае, название “стиляга” было скорее презрительным и уничижительным, и те, кого так называли, с ним себя не отождествляли. “Стиляга” – человек, который выделяется из толпы, который слушает “буржуазную” музыку и ведет “буржуазный” образ жизни. Советская власть не могла такого одобрить. Ей нужны были “молодые строители коммунизма”, которые бы вкалывали на “комсомольских стройках” или занимались освоением целины – неиспользуемых земель в Казахстане, Поволжье и Сибири.
Кстати, даже когда травля стиляг несколько поутихла и советская промышленность начала производство узких брюк, слово “стиляга” оставалось ругательным. В 1957 году в газете “Советская культура” вышла статья под названием “Музыкальные стиляги” (см. раздел “Герои фельетонов и карикатур”. – Г. Л.), критикующая оркестр под управлением Юрия Саульского. Смысл названия: эти люди – стиляги в музыке, то есть делают “что-то не то”.
Лишь через несколько десятилетий, когда стиляги и все, что с ними связано, стало историей, слово потеряло свой ругательно-уничижительный оттенок и сами бывшие стиляги – по крайней мере, часть из них – стали себя с ним идентифицировать.
Алексей Козлов:
Я горжусь тем, что я был “чуваком”, а стилягами нас называли жлобы. “Стиляги” – это было презрительное слово, придуманное неким Беляевым, когда появился фельетон “Стиляга”. Вот с него и началось. Сам суффикс “яга” – это бедняга, бедолага, доходяга – отрицательный имеет привкус. И нас так называли.