Зелимхан

— Хорошо живется или плохо живется? Если плохо живется, я пойду в Турцию и оттуда с войском вернусь забрать вас.

— Отцу мы не могли писать. Мы так просто… знакомым писали. Что ничего — хорошо живется нам.

Мы так писали, а начальство иначе писало. Начальство иначе пиасало. Начальство вместо наших писем свои письма вкладывало, и писало начальство:

«Нам плохо живется из-за тебя, страдаем мы. Зачем ты заставляешь страдать нас, дорогой отец? Лучше было бы, если бы перестал ты абреком быть и пришел бы к начальству»

Отец знал, что Бици такое письмо не хочет написать

Что чужое письмо — такое письмо.

В газете мы прочли, как отец из пещеры ушел, и которые в Минусинске русские жили, приводили к себе нас… Чтобы мы об отце рассказывали.

Потом написали знакомые, что наш дом в Харачое пластуны сломали. Что по бревнам разнесли дом. Мать тогда сказала:

— Разве можно дом ломать? Ведь его строили.

Потом у нас Ахмат умер. У Зезык Ломали умер. Мать плакала тогда, когда Ломали умер.

— Мужу, — говорила, — жалко будет. Если муж Солтумарада не отомстит, кто теперь за Солтамурада отомстит? Потом написали знакомые, что сто девять наших родственников в Сибирь выслали.

Потом написали знакомые, что отец в плен взял брата Буцуса Беноевского, Меджида. И сказал, чтобы 1260 рублей заплатили. Когда не заплатили, отец убил его. Потому, что за Солтамурада мстил.

Потом нам сказали, чтобы мы вещи собирали:

— Домой поедете.

Тогда мы собрали вещи, и нас в Грозный привезли. Там нас в мирозоевском доме поселили, и начальство нам 25 рублей в месяц платило, и конвой около ворот поставили.

Тогда Мухтаров из Баку приехал. Он сказал, чтобы мы Магомета и Энист учиться отдали. Что он за них платить будет.

Энист заболела, а Магомет в реальное училище поступил.

Потом Энист утром на базар пошла и скоро прибежала оттуда:

— Мама, — говорит, — что говорят, что нашего отца убили.

Мать не поверила и сказала, что газету надо купить. Магомет газету купил, а в газете про отца нашего ничего напечатано не было.

Тогда к нам скоро генерал приехал.

— Отца вашего убили, — говорят, — но мы не знаем, он это или не он.

И сказал, чтобы мать с ним в Шали поехала, посмотреть — он это или не он?

Мать больная была. Тогда генерал уехал и с доктором вернулся. Доктор тоже сказал, что больная мать. Генерал подумал и сказал, чтобы Зезык с ним поехала. Я тоже попросилась. Магомет тоже.

На автомобиле нас в Шали привезли.

Отец там на базарной площади лежал. Базарная площадь черная от людей была. Отовсюду люди приехали. С гор. С плоскости. Из Грозного тоже много русских приехало. Посмотреть.

Нас к отцу подвезли. Он на земле, на рогоже лежал. Я сказала, что не отец этот. У отца борода стриженая была. У мертвого борода большая была. У отца руки чистые были, мягкие (не работал он долго в поле, отец) — у мертвого руки черные были и большие стали. Такие руки, которыми убивать только. А когда он ласкал нас, у него всегда чистые руки были. Мягкие руки были. Потому я не узнала отца, что чужой он лежал.

А Зезык говорит, что отец это.

Когда Зезык сказала, что отец это, дагестанцы и казаки народ разгонять начали. И отца в правление перенесли. Нам говорили, что резать его будут. Мало им было, что убили его. Нас не пускали, когда его резали. Потом дагестанцы и казаки опять разогнали народ. И тогда его во дворе правления закопали. Похоронили. Как будто не человек он был. А нас в Грозный привезли.

Мать нас спрашивала все время, он это или не он? Я говорила, что не он. Зезык говорила, что он. Мать ей поверила. Потом сказали, как похоронили его. И мать сказала:

— Что же это? Сами из него абрека сделали, нас в тюрьму посадили. А теперь похоронили его, точно не чеченец он.

Утром мать к начальнику округа поехала. Просить, чтобы тело отдали. А начальник округа говорит:

— Я, — говорит, — ничего не могу сделать. Вам, — говори™,— надо к начальнику области поехать.

Мухтар нас во Владикавказ провожал. Во Владикавказ мы к начальнику области пришли, а его дома нету. Нам сказали, что он в Кизляр уехал. Нам сказали, чтобы мы к Степанову пошли. Что он вместо начальника области.

Мы к Степанову пришли. Ему сказали, что это жена и дочь Зелимхана пришли. Он сам не узнал нас. Тогда он спросил:

— Что вам еще надо? Чего вам недостает? Ведь его убили.

Мать по-русски плохо знала и на меня посмотрела. Я сказала Степанову:

— Хотя отец нам ничего хорошего не сделал, мы все-таки просим отдать его тело. Нам стыдно, что его так похоронили. Надо по-чеченски.

— Я ничего не могу сделать. Я не начальник области.

Потом Степанов к окну подошел. Думать начал и сказал:

— Подождите. — сказал он. — Я сейчас приду. И вернулся с дамочкой.

— Вот, — говорит, — жена генерала, а вот жена и дочь Зелимхана.

Дамочка посмотрела на нас и плакать начала.

— Зелимхан! — говорит.

Я схватила ее руку и просила, чтобы нам тело отдали.

Тогда дамочка сказала:

— Хорошо, — говорит. — Я сделаю все, что могу. Я помогу, как своей дочке. Мой муж сейчас в Кизляре. Останьтесь на ночь. Я обещаюсь, что будет хороший ответ.

Мы не остались и уехали в Грозный. Утром к нам пришел милиционер и сказал, что, кажется, хорошая бумага для нас пришла и что нас начальник округа к себе зовет.

Когда мы пришли, начальник округа сказал, что вы, — говорит, — можете хоронить — Зелимхана, где угодно. Только, говорит, начальник области написал, чтобы мало народу было.

Потом начальник округа дал нам бумагу, и мы в Шали поехали.

Люди вырыли отца и завернули в белое полотно.

На стол положили и кругом дагестанцев поставили.

Дагестанцы радовались:

— Наконец!.. Ведь он у меня брата убил. Мать не говорила ничего. Потом сказала:

— Если бы он живой был, не стояли бы вы так, а прятались бы.

Я заплакала тогда. Тогда мать сказала:

— Убью, если будешь плакать. Нельзя на людях плакать. Он многих убивал. Теперь их родные увидят и будут радоваться.

— Начальник округа сказал, что на кладбище можно проводить только сорока чеченцам. Но все-таки отовсюду приехали.

Шли и молчали.

Когда похоронили, они подходили к матери и говорили:

— Спасибо тебе. У такого молодца такая жена должна быть.»

…Зелимхан ушел из пещеры 11 декабря 1911 года. Убит 27 сентября 1913 г. На два года затих Зелимхан. Только Меджида в плен взял и убил. Наместник в отчете писал тогда, что успокоение края можно считать достигнутым.

190 человек, которых после пещеры выслали, были последними в списке, подбиравшемся к тысяче, и княгиня Караулова, супруга начальника округа, занялась просвещением Чечни. Ученики на школьной елке наизусть читали «Петушок, петушок», и княгиня умилялась.

Столица прислала своих корреспондентов. И профессорские «Русские Ведомости» сообщили о переезде Зелимхана в Урмию, где он сел в турецком посольстве. А корреспондент «Голоса Москвы» в это же время видел Зелимхана в Грозном, в чайной, содержимой двумя ингушами из рода тавлин.

А Зелимхан болел.

Он простудился в намаз, сделанный на дне ущелья. Когда скользнул из пещеры. Чеченский лекарь поил его настоями, в которых было много арабских заговоров. Иногда казалось Зелимхану, что умирает.

«Не дожил я, когда революция будет. Умру в волчьей шкуре…»

Болезнь отпускала, и веселым делался Зелимхан.

— В Турцию уеду. Там снимусь и одну карточку начальнику области пришлю. Приеду, когда революция. Волчью шкуру сниму. Мы все тогда волчью шкуру снимем. И наказывать нас не будут. Мы даже самые первые тогда будем.

Осенью выправился Зелимхан. В судах Терской области слушались тогда дела сподвижников и сообщников. В Кизляре тоже слушалось, и Зелимхан в Парабочский лес поехал. Его посланный остановил фаэтон адвоката:

— Пожалуйста, Ахмет. С тобой Зелимхан разговаривать хочет.

Адвокат согласился, и скоро Зелимхан подъехал на коне.