Страница 51 из 108
— Без проводника немыслимо спускаться в этот ад. Подними голову! Погляди!
Над ними в небе висели утесы Бальц, подобные той скале, у подножия которой очутился после посещения Гериона великий этруск с лицом, залитым желчью. Между белых уступов, похожих на гигантские полуразрушенные колонны, зияли страшные пустоты. Две громады цвета железа — Сан-Джиусто и Кадия — того и гляди могли сорваться в пропасть; а вместе с ними и остатки ограды, и Борго, и все маленькие, непрочные домики, нависшие, как гнезда ласточек, над грозной, неумолимой пропастью.
— Оттуда упала гирлянда Ваны, — заметил Альдо с странным выражением голоса, заставившим вздрогнуть того, кто ехал на Перголезе. — Видишь, как раз оттуда, с того выступа этрусской стены, которая отсюда снизу кажется грудой камней.
Паоло остановил лошадь и стал глядеть кверху, всецело захваченный грозным видением.
— Хочешь, поищем ее? — прибавил юноша с притворно ласковым выражением.
Послышался жалобный, зовущий на помощь лай Ассры.
— Наверное, собака остановилась перед водой, — сказал недовольным тоном Альдо.
Тут же свистнул. Ему отвечал лай собаки. Он свистнул вторично. Доносившиеся звуки выражали отчаяние и казались зловещими среди окружающей картины смерти. Он двинул лошадь в направлении доносившихся звуков. Ассра лаяла по ту сторону болота, которого она не решалась переходить. Свист, крики, угрозы — ничто не помогало. Чудное животное покачивалось на своих изящных ногах и глядело умоляющими глазами куртизанки, желающей ввести в соблазн.
— Паоло! Паоло! — крикнул юный всадник по направлению к холму пепельного цвета, который закрывал от него его недруга. — Паоло!
Крик подступал ему к самому горлу; и, чтобы сдержать его, он, как женщина, напрягал всю свою волю. Быстрым взглядом окинул местность. Увидел один наклонный желтоватый пласт песчаника, в котором блестели вкрапления следа, а дальше белый пласт светлее всех остальных. Втянул в себя воздух и учуял легкий запах тухлых яиц. Проследил глазами путь, отмеченный следами таинственного предшественника их.
— Паоло!
Недруг его все еще не мог оторвать глаз от нависших наверху утесов, которые теперь обволакивались облаком. Правой рукой он поглаживал шею Перголезе, а его душа погружалась в безысходную грусть, как в те минуты в мантуанском дворце, под незабвенной эмблемой, когда озарилось необычным светом поднятое кверху лицо смугловатой девушки и протянулась ее рука. Среди умоляющего лая собаки и прерывистого шума в вышине он явственно услышал крик. Тронул лошадь и поехал к брату Ваны. Сам он не в состоянии был разобраться в этом проклятом ущелье.
— Ассра не хочет идти в воду?
— Пойдем по краю болота, оно скоро кончится.
Поехали гуськом. Один не видел лица другого. Копыта уходили в трясину до самой бабки. Собака с беспокойством бегала по ту сторону болота. Вдруг понеслась стрелой, затерялась между буграми, завизжала.
— Она, наверно, увидала лисицу, — сказал Альдо. — Жаль, что тут нельзя скакать.
— Ты слышишь этот серный запах?
— Он, вероятно, выделяется из какой-нибудь ямы.
Он говорил, не поворачивая головы и направляясь к замеченному ранее белому пласту. Послышался визг собаки.
— Посмотри, вон идут следы Нери Мальтраджи.
Он пустил Каракаллу рысью по песчанику.
— Ты проезжай там, а я обведу этот бугор… Ассра! Ассра!
Он казался возбужденным, как на охоте. Серный запах проникал ему в самое горло. Он обернулся, чтобы взглянуть на своего недруга, заезжавшего за белый бугор. Он чувствовал, что сердце у него стучало, как молот. Визг собаки прекратился. Послышался крик.
— Альдо! Альдо!
Остановил лошадь. Подождал; и минута показалась вечностью; мертвая тишина стояла в ущелье.
— Альдо!
Голос звучал резко и настойчиво. Бежать на зов или еще подождать? Он явственно услышал стук копыт Перголезе по каменному грунту. Выбрал полосу потверже и пустил лошадь галопом. Заметил своего недруга, скакавшего к нему по каменной жиле; увидел, как что-то белелось возле ямы с ядовитыми испарениями.
— Там собака — она мертвая! — закричал ему Паоло, подъезжая к нему и останавливая тяжело дышащую лошадь. — Я видел, что она упала, как сраженная молнией.
— Там сероводород? — спросил Альдо, побледнев от ужаса. — И ты чуть не вошел туда?
Паоло Тарзис пожал плечами и сдвинул брови; затем, не сказавши ни слова, тронул Перголезе и поехал вниз по склону. Юноша еще раз взглянул на белеющий труп возле смертоносной ямы.
— Бедная Ассра! Она как будто сама шла на смерть. У нее сегодня были слишком чудные глаза.
Он тоже тронул лошадь. Его недруг в задумчивости ехал впереди, по их же собственным следам. Они посмотрели на болото; поехали опять между обнаженных бугров туфа и мергеля, среди кустарников, через пересохшие ручьи, по безотрадной пустыне, и оба молчали. День клонился к закату, и пролетали бурные вихри урагана. На западе, между горизонтом и длинным облаком, как будто между длинными-длинными губами, солнце сочилось кровью.
Паоло обернулся в сторону Бальц, которые теперь были похожи на розовые полуобвалившиеся мечети. Он встретился с вызывающими глазами юноши.
— Знаешь? — сказал он со своей суровой улыбкой. — Там, где кончились следы, я видел дух Нери Мальтраджи. Теперь уж мы его не встретим.
— Мы его не встретим, — согласился Альдо, не опуская глаз. — А гирлянда?
Сестры глядели на дорогу, сидя каждая у своего окна. И ежеминутно прислушивались, не стучат ли копыта в стороне холма. Сердце им сжимала необъяснимая тоска, и оно томилось ожиданием медленно надвигавшейся грозы.
С минуты на минуту росла их усталость. И у той и у другой мысли и образы напряглись как лев, приготовившийся к прыжку. И каждая в стенах своей комнаты почувствовала себя зверем, запертым в клетку; и без устали заходила от стены к стене, от окна к двери.
Но когда над бесплодными равнинами Вольтерры загрохотали раскаты грома и на листву дубов упали первые крупные капли, они не выдержали дольше, их потянуло друг к другу, они кинулись друг другу в объятия, как будто собираясь бороться; то прижимаясь, то отталкиваясь, сблизили сердца свои; и плакали они, и целовали друг друга, и кусали.
Лицо Изабеллы так сильно разгорелось от страсти, что ей самой стало стыдно; и на открытом воздухе ей приходилось закрывать его вуалью и склонять его, как наклоняют факел, чтобы он не затух, то против ветра, то по ветру. Но в этих беспокойных позах ее красота приобретала такую остроту, что каждый получал от нее рану, как от меча, который ранит, как его ни поворачивай. Паоло Тарзис не мог глядеть на нее — у него начиналось головокружение. Когда их глаза встретились, он открыл у нее во взгляде что-то более древнее, чем обычный человеческий взгляд, что-то такое, что казалось выражением некоего грозного инстинкта — древнее самых звезд. Тогда эта хрупкая плоть приобретала непреодолимое величие, представлялась ему самым пределом жизни, проводила границы судьбы, как горная цепь проводит границы царства. И он чувствовал, что для того, чтобы держать ее еще раз в своих объятиях, он готов был тысячу раз продать свою собственную душу и махнул бы рукой на все остальное.
— Не могу больше! — промолвила она вполголоса теми самыми губами, которые уже однажды вместе с этими словами вкусили боль, и дыхание, вырвавшееся при этом, было не ее собственным, но дыханием огня, которым она занялась вся, как занимается груда благовонного дерева.
Она выдержала запрет до этого дня, воистину стала «убедившейся в огне скорби», как в песнопении Безумца во Христе.
Все ночи она провела на своей постели, пожираемая пламенем, подобно «Сиенской Мадонне» Таддео ди Бартоло, которая висела над ее изголовьем, окруженная красными ангелами, как языками пожара. Сколько раз говорила она своим мукам: «Вот я встану, вот я пойду… Пойду, чтобы он не умер. Я чувствую, что он умирает от ожидания и жажды». Сколько раз она вставала, шла к дверям, стояла босыми ногами на пороге, причем во тьме коридора ей чудился целый сноп искр, и в то же время старалась услышать дыхание Лунеллы, и ничего не слышала, кроме шума собственной крови, заливавшей ее слабую волю. Но она опять овладевала своей душой, крепко держа ее в судорожно сжатых руках, восставая против соблазна, почти каменея в своей твердости.