Страница 89 из 138
Вирджинио. А что же именно нам для него сделать?
Мария. Он тут сегодня долго пробыл с тобой?
Вирджинио. Да, дольше обыкновенного.
Мария. Когда я вошла, я сразу поняла, что между вами что-то произошло.
Вирджинио. Речь шла о его больном месте.
Мария. Он говорил тебе… обо мне?
Вирджинио. Нет, Мария!
Мария. Вы оба были бледны.
Вирджинио. Да, разлука для нас — острый нож.
Мария. Какая разлука?
Вирджинио. Ты не знаешь? Коррадо покидает нас.
Мария вскакивает, как бы желая оградить себя от смертельного удара.
Мария. Нет, я не знала. Это неправда.
Вирджинио. Он уезжает.
Мария. Куда?
Вирджинио. Далеко, куда его тянет давно.
Мария. Когда?
Вирджинио. Теперь же.
Потеряв самообладание, Мария волнуется и кричит в охватившем ее ужасе.
Мария. Неправда! Этого не может быть! Ты сказал это, чтобы испытать меня, чтобы все узнать! Ты хочешь узнать, люблю ли я его? Хочешь, чтобы я тебе это крикнула изо всей силы? Да! Мне жаль тебя, жаль себя. Но я люблю его, люблю всей силой души и чувств, люблю близкого, далекого, живого, мертвого — выше всего, глубже всего!.. Взгляни на меня! Теперь, когда ты все узнал, скажи, что это неправда. Не разрывай моего сердца. Помоги мне.
Так обреченный на пытку раскрывает свою душу, лишь бы палач приостановил мучения.
Вирджинио. Да! Да! Пусть будет так, как ты хочешь… Это не может быть правдой… Этого не будет… Ты сама его об этом спросишь. Он тебе ответит. Ты скоро снова увидишь его и поговоришь с ним. Это не правда, не должно быть правдой.
Мария опускается на стул.
Мария. Прости меня, мой бедный, дорогой!
Вирджинио. Мария! Мария! Обо мне не заботься и меня не жалей. Видишь, я спокойно готов на все. Готов даже встретить вместе новое горе? Я не забуду, что узнал тебя у смертного одра.
Сестра вздрагивает.
Мария. Что, смерть опять возле нас? Мороз пробежал по всему моему телу. Ты сказал: смерть.
Вирджинио. Но что мы за безумцы? И почему у нас на душе так тяжко? Подойди к окну. Солнце еще светит. Почему же мы с тобой в таком состоянии? Не потому ли, что в наш дом вошло самое драгоценное благо жизни! Ты любишь — значит ты цветешь. Я же буду любоваться твоим расцветом. Ты сильна и чиста. Ты можешь стать подругой героя. Я в целости сохранил тебя для достойного тебя.
Мария подняла к нему прояснившиеся взоры.
Мария. Ах! Твой милый голос! Он прямо вырывается из сердца. Я уже думала было, что больше не услышу его таким, до этого ты говорил совсем не своим голосом.
Вирджинио. Подойди к окну. Солнце ради тебя замедлило свой путь. Посмотри.
Мария. И быть может… быть может, я этот голос слышу в последний раз.
Вирджинио. Ты опять бредишь?
Опять какая-то тень ложится на ее лицо.
Мария. Слова твои проникли в самую глубь моей души, и я сохраню их на память о том, что была Мария, с которой ты говорил так тепло и ласково.
Вирджинио. Ты бредишь.
Мария. Прости, прости меня. Тяжело вырвать у себя из сердца собственными руками брата. Я не все сказала тебе и теперь уже не могу молчать.
Вирджинио. Одного ты мне еще не сказала, и это я хочу знать. Скажи, он любит тебя?
Мария. Да, да, он любит… Ты этого не знаешь? Не замечал? Скажи!
За дверью слышен голос пришедшего приятеля.
Голос Марко Далио. Вирджинио! Вирджинио! Можно войти?
Мария встает, потом снова садится. Вирджинио смотрит на нее, берет ее руку и ласково пожимает, затем направляется к двери.
Вирджинио. Войди! Войди, Марко.
Входят архитектор Марко Далио и врач Джиованни Конти.
Марко Далио. Мы на минутку заглянули к тебе. Ты еще не кончил заниматься?
Вирджинио. Нет, кончил.
Джиованни Конти. Как поживаете, Мария?
Мария. Неважно, доктор.
Джиованни. У вас руки холодные и нет обычного хорошего вида.
Мария. Я, кажется, сегодня немного утомилась.
Марко. Она пешком пришла от Сан-Сильвестро. Я видел ее в Космедине: она бежала под проливным дождем с руками, полными фиалок.
Джиованни. Действительно, какой у вас от этих фиалок чудесный запах, в особенности после госпиталя!
Мария. Только что вспомнила, что я еще не сняла с себя мокрого платья.
Марко. Нет! Не убегайте от нас!
Джиованни. Что это за новая мода бродить с утра до вечера?
Мария. Совсем не новая. Спросите у брата. В Анцио мы делали десятки миль каждый день.
Джиованни. Не по каменным ли мостовым?
Мария. Конечно!
Марко. Вирджинио, а рассказала тебе сестра о моих открытиях?
Вирджинио. Да! Я вижу, что ты сияешь.
Марко. Теперь мне известно, что церковь папы Калликста вся покрыта живописью: это прямо «библия бедных». Я докажу теперь существование в двенадцатом столетии римской школы.
Мария. Прошу простить. Мне становится холодно от мокрого платья, пойду переоденусь, но обещаю вернуться.
Джиованни. Наверное?
Мария. Да, через несколько минут.
Марко. Мы долго не пробудем. Уже поздно.
Джиованни. У меня для вас есть кое-что.
Мария. Что такое?
Джиованни. Книжечка сестры Цецилии.
Мария. Дайте.
Джиованни. Дам, когда вернетесь.
Она улыбается и рукой приветствует остающихся.
Мария. Вернусь! Обещаю!
Она берет со стола шляпу, перчатки и выходит в дверь налево. Мужчины все трое провожают ее взорами.
Марко. Какое обаяние она производит на тех, кто ее знает! Понимаю, Вирджинио, твою нежность к ней, вечную заботу! Видя ее красоту, ее нежную женственность, невольно боишься, чтобы что-нибудь или кто-нибудь не причинил ей огорчения. Мы с Джиованни твои соперники в братской любви к ней.
Джиованни. Что с ней? Почему она так мрачна?
Вирджинио. Мы получили дурные вести из Перуджии. Мысль о матери снова волнует ее. Ей тяжело думать, что она несчастна. Хотелось бы помочь ей, а чувствуешь себя чужим.
Джиованни. Ах! Чем больше горя мы видим от родного, близкого нам существа, тем дороже оно нам.
Марко. Это верно. Я весь день работаю над тем, чтобы вдохнуть жизнь в мертвый камень, доктор целые часы проводит в госпитале, стараясь лечить неизлечимые недуги старости, а что заставляет нас каждый вечер после наших занятий взбираться на твою лестницу? Желание отогреть душу у дружеского очага, помогающего нам переносить тяжесть домашней жизни. Мы можем иногда и надоесть. Но мы здесь находим отдых и сердца наши оживают здесь. Мы тут встречаем, ты это знаешь, идеальную сестру. Мы с каждым днем сходимся с тобой ближе, чтобы иметь право больше и больше любить ее. Мы тут отогреваемся, вдыхаем в себя иллюзию семейной чистоты, которой не знаем у себя дома.