Страница 128 из 138
Диакониса. Никто не трогается с места? Неужели все, лица помертвели, все руки бессильно опустились и все колени подгибаются?.. Люди, неужели вы хотите, чтобы она еще раз потешалась над вашим телом, пронзая вас стрелами, словно дичь? Неужели вы хотите, чтобы был восстановлен среди атриума этот алтарь? Чтобы она опять бражничала с диаконами? Чтобы она предстала перед вами обнаженная? Чтобы она приготовила свое ложе на пристани? Неужели вы хотите, чтобы она вторично погнала вас безоружных бичом варвара? Отвечайте!
Базилиола. Люди, люди! Сколько наслаждений черпали вы из моих глаз… Как велики они… Еще раз полюбуйтесь ими! Они еще велики, невыразимо прекрасны и полны сверкающих искр. Вспомните, как один взмах ресниц заставлял вас бледнеть. Вспомните, как они казались вам вашими морями, вашими морями, смелые люди, со множеством пучин… Не гасите же их! Не уничтожайте! Я вижу зарю, люди; я наполняю их сиянием зари; та заря, которой я ждала, не появилась. Разрешите мне хотя бы унести с собой в великую тьму багрянец не железа, а враждебного мне неба!
Диакониса. Никто не отвечает? Вы все молчите?.. Пусть два закованных в цепи раба покинут свою скамью и придут сюда, — два сильных раба, — и пусть заменят они безумного палача! Так раскрывается воля Божия. Неужели Его волю я должна исполнить собственной рукой! «Пусть будет она принесена в жертву на том же алтаре, на котором совершала воскурения». Еще не утих ваш крик: «Исполни Его волю, Эма!» Теперь, как и всегда, у меня достаточно мужества исполнить волю Божию. Дочь Орсо, здесь нет больше твоего пояса. Ты не вернешься более к своей добыче, и я не отправлюсь в изгнание жевать среди змей полынь. Ну, возьми мой крест, акколит Павел. Асбеста, сними кожаную перчатку.
Базилиола. Не извращай, не извращай приговора Бога, Эма! Принеси меня в жертву Богу неугодно, чтобы я жила. Люди, ведь Он сказал: «Будет принесена в жертву». Вы слышали: «Будет принесена в жертву». Кричите же, кричите! Пусть Его воля не будет извращена! Возложи меня на алтарь, вдова.
Диакониса. Нет. Он сказал: «Час за час, день за день, год за год». И еще сказал: «Пусть живет в своем мраке». И наконец, сказал: «Пусть живет и состарится в своем мраке».
Базилиола. Люди, люди, разве у вашего Господа два слова? Разве Бог Эмы — двуличный? Разве Он произнес два различных приговора? Вы слышали? Если первый — истина, то разве второй — не ложь?
Диакониса. Ко мне, рабы! Ко мне, рабы! Пусть остригут ее, как зараженную овцу!
Базилиола. Гратико!
Диакониса. Пусть сойдут они со скамьи! Сейчас пусть сойдут!
Базилиола. О, Гратико, властитель, где ты? Где ты? Выслушай меня! Почти врага своего, ты, который смелее всякого смелого. Не ты ли, не ты ли — тот самый, что тело епископа за многочисленные вины его покрыл славой своего плаща? Правда, я боролась когтями и клювом, телом и душой, силой и обманом; я пускала в ход все оружия, все средства, измышляла всевозможные способы мести, о, ослепитель, о, мучение моей крови! Но неужели ты считаешь меня веред смертью недостойным врагом? Я не прошу, чтобы ты покрыл меня пурпурным плащом (я уже получила его от тебя, вспомни об этом!); но оставь мне хоть тот, что покрывает меня, тот, в котором я родилась, — мои две короны (вспомни слова Гауро!). Ради моего поцелуя любви и ненависти, который стоит Мира, дай мне прекрасную смерть! Ты знаешь, что я — Фаледра, родом из римской Аквилеи… Только не жернов, о, враг мой, не жернов… Уважай меня. Освободи меня от веревок и возьми меня тоже на корабль вместе с этим алтарем; потом отчаливай и вези нас, храня безмолвие, и брось нас; брось меня посреди моря, чтобы я отправилась искать в глубине вод свою третью корону!
Призываемый тотчас выступает вперед, как человек охваченный обаянием жесточайшей игры или высшей опасности.
Марко Гратико. Освобождаю тебя!
Мать гневно обращается к нему.
Диакониса. Что ты делаешь?
Марко Гратико. Вдова, я — трибун-судья. Подожди.
Неумолимая меняется в лице и отступает; снова берет свой крестообразный жезл, опирается на него, крепко сжав его обеими руками, слегка наклоняется вперед, искоса смотрит через промежуток между руками. Стоящие позади нее священники в волнении перешептываются.
Фаледра, освобождаю тебя.
Он направляется к обреченной на смерть. В его голосе и движениях — порывистая решимость; лицо его кажется таким, каким казалось тогда, когда в день истребления заключенных в Темной Яме он стал лицом к лицу с полуобнаженной женщиной, которая, неустрашимая, улыбалась, опершись о порфирную колонну и стоя под миртовой гирляндой и синим, оттененным тучей небом. Слышно тихое пение Катехуменов, славящих звезду моря.
Связанная оборачивается и смотрит на него тем же взглядом, как тогда; и среди благочестивого гимна она тихо говорит ему; из узких щелей опущенных ресниц струится ее медленный взгляд, который уничтожает всякое враждебное намерение.
Базилиола. Как бледен ты, властитель!
Еще раз, в последний раз, дерзкая бросает жребий и играет со своим демоном. Узлы крепко затянуты; вождь с трудом, медленно развязывает их, в то время как искусительница еще раз пробуждает грезы, скрытые в жаждущем приключений сердце моряка Адриатики, и обращает их к востоку.
Помнишь, я видела над твоей головой огненный корабль? Помнишь, я прочла твою судьбу? Помнишь, какой крик бросил ты к первому Аренго? Корабль твой построен. Другой Рим — там, на семи холмах, у врат горячих морей. Властитель, властитель, ты чувствуешь мою силу? Голодному льву нужна огромная, огромная добыча… Земледелец из Иллирии — император… Ты дрожишь?.. Сириец Кальции, венчанный в Тарсе… Как дрожишь ты!.. Мой пояс казался тебе короной… Ты брал в руки мои волосы и касался губами моих глаз… Я еще жива. Властитель, слышишь дыхание моей жизни? Возьми же ее, держи ее. Я приношу ее тебе без всякого обмана. Я буду служить твоим военным подвигам. Орлица Аквилеи должна быть на носу корабля! Развяжи последний узел… и руки…
Говорит тихим, таинственным голосом, над волнами гимна, словно проникая своими тяжелыми плотскими устами в безумную душу героя. На алтаре Наумахов пылает огонь, на котором все еще накаливается прекрасный меч; вот озаряются вспышкой пламени два покрытых потом лица, похожие на лица упорных бойцов, у которых вот-вот выпадет из рук оружие. Голос женщины тих, но каждое слово содержит все чары, как каждая капля благоухающей эссенции заключает в себе целый сад ароматов; и кажется, будто слова произносятся не движением губ, так как зубы все время стиснуты, как будто они в отчаянии сжимают надежду. Не надеется ли искусительница, что последний узел будет развязан и что она вскочит, как освобожденная фурия? Герой берет ее за плечи и поднимает; она уже отделена от ложного архангела, но руки, прикрепленные за спиной, все еще соединены со статуей неразрывной связью. Он испускает бешеный крик, крик спасения, как человек, которого сила головокружения отбросила от опасности.
Марко Гратико. Орлицу Аквилеи — на корабль! Орлицу Аквилеи — на корабль!
Преклоняет одно колено и воздает благодарность Небу.