Страница 113 из 138
Базилиола. Это алтарь архангела, которого сражающиеся называют Победой.
Траба. Какое богохульство!
Базилиола. Разве ты не видишь, что в руках у статуи труба и крест?
Траба. Это принадлежности трофея. Ты подделываешь даже идолов!
Базилиола. Этот крест гораздо красивее, чем орудие казни рабов у римлян; это самое видное украшение корабельной кормы.
Траба. Да будет вовеки славен тот крест, к которому были пригвождены руки Искупившего грехи мира.
Гратико подходит ближе, Фаледра замечает его.
Базилиола. Ты вовремя приходишь, повелитель.
Траба. А почему ты не зовешь его рабом?
Марко Гратико. Кто это кричит?
Базилиола. Этот человек поносит алтарь Наумахов.
Траба. О, сын Эмы, до дна ли ты испил чашу опьянения?
Марко Гратико. К чему этот крик?
Базилиола. Этот человек преследует меня!
Траба. От какого сна ты очнулся?
Гратико, все еще окутанный скорбным туманом, говорит, как человек, который хочет понять загадку рока медлительным умом, в то время как инстинкт его готов к вспышкам ярости.
Марко Гратико. Горе пробудившему меня!.. Кто кричал во время моего сна? Темная Яма?.. Базилиола, у тебя в руках лук. Кого собираешься ты убить?
Несколько мгновений смотрит на праведника. Узнав его, говорит тише, в его голосе слышится религиозная душа того, кто добыл святые мощи.
Это тот самый монах из Морго, которому явился Илия на огненной колеснице…
Базилиола. Где явился? Когда? Как? Это шарлатанство. Пусть он покажет мантию и разделит ею воды.
Траба. Я — тот, кто выходил смотреть на море… до семи раз я возвращался к нему и в седьмой раз увидел, как поднимается туча.
Внезапная тревога овладевает навархом. Его душа стремится к горизонту, где сталкиваются между собой грозные тучи, полные бури, и, внезапно разрываясь, пропускают сквозь себя сноп солнечных лучей. С бухты доносятся заунывные призывные звуки букцины и протяжные крики маневрирующего экипажа.
Марко Гратико. Где мои корабли?.. Где мои корабли?..
Траба. Их сила ослабла, их обшивки потрескались, и корабельные мастера бессильны исправить их.
Бесплодное возбуждение Гратико падает. Он отступает назад и с грустью опускается на изогнутый руль, поддерживаемый козлами на переднем плане галереи. Склоняется к земле, упираясь локтями в колени и закрывая лицо ладонями.
О, Гратико, разве не ты вернулся, облитый пурпуром триумфальной крови и был поднят на руле, на котором ты скорбишь, помазанный миром, возвышенный Богом, избранный судьбою над народом! И вот ты погибаешь теперь, в безумии своем предавшись в руки женщины; и прерван суд, и священным гимн превратился в хвалебную песнь блудницы.
Марко Гратико поднимает голову, словно отделяя ее от мыслей, в которые был погружен, силясь постичь их глубину. Сжимает кулаки, подпирая ими то одну, то другую щеку, и остается неподвижным свидетелем дальнейшего словесного поединка. Вся сила жизни сосредоточивается в глазах, блуждающих под сжатыми бровями и останавливающихся то на праведнике, то на его противнице.
Базилиола. Ты слышишь его, властитель? Не чувствуешь ли ты в его лае куска черного хлеба, полученного им не от вдовы Сарептской, а от той, другой, которая живет еще и сохранила нечто большее, чем горсть муки.
Траба. Ты смеешь вспоминать свое преступление! Разве ты не был по отношению к ней почти матереубийцей? Своим двойным кощунством ты опозорил в ней диаконису и мать. Если великое сердце изнывает где-то в изгнании, на острове Констанции, где кишат змеи и вороны и бушуют наполовину разрушившие его ветры Сирокко…
Базилиола. Значит, ты видел ее. Она послала тебя. Со змеиного острова она погнала тебя против нас. Слышал, властитель?
Траба. Сын Эмы, искупи преступление: верни мать в святое место и брось в Яму блудницу к ее любовникам, чтоб она погибла в пламени своих страстей и оставила там всю свою грязь.
Внезапно женщина разражается сухим смехом, который как будто душит ее, запрокидывает голову, роняет лук на землю и порывистым движением поднимает руки к плечам, покрытым густыми волнами кудрей. Туника, расстегнувшаяся с обеих сторон, спадает, как шелуха плода, открывая две маленьких, полных соблазна груди. Весь торс обнажается, лишь руки еще остаются прикрытыми пестрыми рукавами, поддерживаемыми сверху двумя маленькими полосками, которые блестят на коже лопаток и груди. Чуть повыше пояса виден край второй туники, прикрепленной к рукавам другими полосками, перекрещивающимися между бедрами и мышцами, так что божественная жизнь торса сосредоточена в точках пересечения геометрической фигуры, таинственной как монограмма.
Базилиола. Приблизься ко мне, праведник, если смеешь! Властитель, вели ему схватить меня и бросить к заключенным, которые для меня очнутся от усыпившего их голода и заморозившей их смерти.
Траба. Дай мне силы, Бог мой!.. Сокруши ей зубы, обнаженные ее ужасным смехом.
Базилиола. Не над тобою ли дух Илии? Смелее же! Ну, исполни угрозу. Ты ведь хотел своей мозолистой ногой наступить на мою шею. (Сбрасывает свой блестящий пояс и нагибается, чтобы разложить его на земле.) Вот я сняла с себя пояс и кладу его на землю, поставь же хоть на него ногу, пройдись по нему и выполни то, что сказал.
Зеленая туника распускается и соскальзывает с бедер, раскрывая вторую тунику неописуемого цвета, черного и голубого, окрашенную соком тарентинского багрянца; она тоньше египетских тканей и вся заткана столь легкими узорами, что они не увеличивают ее веса. Противница напоминает змею, которая, обновляясь, медленно выползает из своей кожи. Она не прекращает издевательств.
Он был еще прекраснее, когда стягивал мое тело! Дерзай! Попытайся! Тебе, бескрылая гагара, легче будет преступить запрет, чем Александру в Гоге.
Гратико пристально смотрит на нее, продолжая сжимать кулаками лицо. Все помыслы его теперь сосредоточены на образе обольстительницы, подобно тому как лучи, концентрируясь в фокусе зажигательного зеркала, собираются на предмете, который будет сожжен. Мрачного ужаса полны изобличения праведника, а женщина умолкает, застыв в своей таинственной позе; ни страх, ни гнев не волнуют ее.
Траба. Смотри на нее! Видишь ее? Она все околдовала вокруг себя, как Геката. Позади нее — адская яма, которую ты, терзаемый зверской ревностью, наполнил жертвами, — ложная геенна, где кипит чудовище сладострастия, усеянное человеческими глазами. Над головой ее — туча. Видишь ли ты ее? Видишь, в какой позе она стоит? Кажется, будто своей железной пятой она может растоптать мир. Поистине, в ней есть что-то вечное, вне судьбы и смерти, и человек не в силах обуздать ее. Ты думал, что уничтожил ее род! Она иного племени. Она некогда жила на горах, покрытых травой, в логовищах пантер; рукой волшебницы предлагала гостям-чужеземцам дымящиеся чаши с зельем и, превратив их в свиней, запирала в хлев. Она была Библи, яростно преследовавшая своего брата; была Миррой, которая беременной ушла с ложа своего отца; была Пазифаей, которая сошлась с быком; гречанкой-прелюбодейкой, которая в течение десяти лет обагряла кровью городские башни и корабли; Далилой, которая на своих коленях обрезала силу кудрей героя; Иезавелью, которая обагрила свое обнаженное тело кровью пророков. Она познала все кровосмешения и скотские пороки, всяческий утонченный и противоестественный разврат, все ухищрения, вытравляющие плод, сладострастные ласки, против которых вопят кости. Нет места, не отмеченного ее плотскими связями. Она превратила в ложе блуда площади и людные улицы, молы и портики, таверны и казармы. Ее изголовье изведали убийцы, ее одеялом укрывались грабители, ее тело обнимали наемники. Откуда она пришла к тебе? Разве ты не чувствовал в ее волосах запаха варваров? Разве не оставили на ней своих следов желтый венгр и мавр из Нумидии, гунн с Истра и сармат из Танаиса? Где она взяла золото? Кто дал ей гиацинт, пурпур и ароматы, которыми она покорила тебя, грубый моряк? Откуда у нее такое множество нарядов, кедровые лари, ножные браслеты, при звоне которых ты содрогаешься, краска, которой окрашены ее ногти, антимоний, углубляющий ее глазницы? Смотри: на груди у нее оникс, на котором вырезано непристойное изречение Василида, у нее — драгоценный камень abraxea, свидетельствующий о связи ее с еретиками, о клятвах, соединяющих ее с язычниками. Разве не выбрала она себе слуг среди лошадиных барышников Тимава, которые приносят человеческие жертвы Диомеду, в воспоминание об обагренных кровью яслях? Не доверяйся этому гиганту — вольноотпущеннику с волчьим шлемом на голове! Слушай же меня.