Страница 112 из 138
Базилиола. Вот тебе! (Накладывает стрелу, натягивает лук, спускает тетиву.) Это тебе, Фаннио, за Теодато! А это тебе, Трасмондо!
Голос Гауро. Базилиола! К моей смерти ты примешала бессмертие любви.
Базилиола. Это тебе, Фебриако!
Голос Гауро. Убивая, ты приобщаешь меня к вечной жизни.
Заключенные.
— Флока! Дай ей колчан!
— Весь колчан!
— Ради нас! Не медли!
— Дочь Орсо, в меня стреляй. Я — Горлио. Я ударил низложенного трибуна.
— Вот грудь моя. Я — Джорджо Сельво. Вспомни и обо мне. Не промахнись!
Базилиола. Как туга тетива: она режет мне пальцы, когда я спускаю ее. И как порой не воспламеняется моя правая грудь, когда в нее ударяется рука! Смотри, смотри, Флока.
Заключенные.
— Я — Гальбайо. Целься в меня, львица!
— И обо мне вспомни. Я — Четранико! Вот этими руками я повалил на землю твоего Витторе!
— Стреляй же, стреляй!
— Смотрите, какое величественное видение горит над ее головой!
— Над нею туча смерти.
— Кусочек чистого неба над ее головой похож на серп.
— Насыться нами!
Голос. Любовь, ты победила!
Базилиола. Это за Димитрия. (Накладывает стрелу, натягивает лук, спускает тетиву. Пронзила ему оба виска.) А это за Витторе… Ах как туга тетива!.. И какое безумие толкает вас, возлюбленные мои, навстречу этому ужасному избиению? Неужели вы хотите, чтобы я вас всех уничтожила?
Заключенные.
— Стреляй!
— Спусти в нас все стрелы, сколько у тебя есть!
— Еще одну!
— Еще!
— Фаледра, я — Стефано Чельзо. Тот самый, который привел в толпу палачей-пастухов из Джаро.
— В меня! В меня!
С увеличением числа убитых безумные вопли становятся все тише и тише. Стоны, дыхание страсти, предсмертное хрипение сменяются призывом, упреками, проклятиями. Порой раздается глухой стук падающего тела. Все чаще слышится имя Базилиолы, произносимое в предсмертном рыдании.
— Любовь, ты победила!
— В Марко Бадоария!
— В Клавдия Мема!
Базилиола. Довольно… Устала… Болят руки… Слишком туга тетива…
Заключенные.
— Еще! Еще!
— Мы тоже просили тебя.
— Будь справедлива!
— Мы последние.
— Неужели ты оставишь нас живыми в этой бойне?
— Базилиола!
— Я — Пьетро Аулипато, родом из Аквилеи, но я — враг твоего рода. Когда Орсо был связан, я плюнул ему в лицо на память об ограблении Кампальто.
Базилиола. Нет! Ты лжешь! Но вот тебе за ложь!
Накладывает стрелу, натягивает лук, спускает тетиву.
Оставшийся в живых. У меня нет имени. Не убивай меня! Раньше порази Виделико, меня же оставь последним.
Убив Аулипато, Фаледра быстро мечет другую стрелу, меняя прицел по просьбе умоляющего, к общей радости того и другого.
Я — последний! Судьба избрала меня для твоей милости. Подожди же и не присоединяй меня сейчас к числу убитых. Я прошу тебя повременить, чтобы я успел сложить в кучу эти тела и добраться до тебя, и ты коснешься меня устами или обвеешь меня одним дыханием своим и затем без лука, а рукою вонзишь в шею свою последнюю стрелу! Я — язычник из Эквилио и поклоняюсь твоим богам.
Она наклонилась к умоляющему.
Базилиола. Не тебя ли я видела в Мализо? Ты был самым прекрасным.
Оставшийся в живых. Чтобы почтить тебя среди моих пастбищ, я выкрасил в красный цвет всех моих коней, и все они приветствовали тебя ржанием.
Базилиола. Флока, нет ли у тебя золотой стрелы?
Оставшийся в живых. Я последний. Неужели великая Фаледра не бросит среди стольких стрел цветка?
Она касается языком наконечника последней стрелы, смачивая его слюною. Поднимает правую руку выше виска, чтобы сильнее натянуть тетиву. Стреляет без промаха.
Базилиола. Вот тебе цветок, мой звенящий поцелуй, стрела, конец которой я смочила для тебя в бальзаме. (Нагибается, чтобы взглянуть на последнюю жертву, ее покрытое потом лицо пылает.) Он был самым прекрасным и не сказал своего имени.
Голос. Sancta Venus, vicisti!
В проходе, между галереей и деревьями показывается монах Траба, уловивший последние слова, которыми Фаледра сопровождала убийство. На бедрах его надета власяница из конского волоса, одежды на нем нет, но солнце, грязь и дождь оставили на его теле больше следов, чем если бы оно в течение десятков лет подвергалось дублению чернильных орешков. Он лыс, как Елисей, космат, как Илия; череп его обвязан веревкой, как у сирийского лодочника. Весь костлявый и жилистый, с всепожирающими глазами и резко очерченным ртом, этот проповедник среди лагун и солончаков, питающийся отбросами рыбной ловли и утоляющий жажду из соленых колодцев, напоминает пророков пустыни, евших овсяные лепешки и утолявших жажду водой потоков.
Монах Траба. Горе тебе, женщина-убийца, горе тебе!
Фаледра вздрагивает и гневно оборачивается, не выпуская из рук лука.
Базилиола. Траба, чего ты хочешь от Фаледры?
Траба. О, Иезавель, среди горячей крови ты чувствуешь себя лучше, чем среди пара твоей ванны, но предсмертные вздохи умирающих не насытят горечи терзающего тебя сладострастия. Горе тебе!
Базилиола. Если я — Иезавель, дочь царя, то уж ты, конечно, не Илия, а с Елисеем ты, лжепророк, сходен лишь в том, что у тебя тоже лысина.
Траба. Ты глумишься надо мною, но — как жив еще Господь и как душа твоя мертва — я говорю тебе, что моя мозолистая нога будет попирать твою прекрасную шею.
Базилиола. О, пророк, глотающий сырых рыб, состязаясь с гагарами Славонии, а потом переваривающий их, лежа лицом к солнцу, — умолкни, если не хочешь, чтобы тебе не сомкнули челюсти железной уздой.
Траба. Ты издеваешься надо мной. Знаю, как безмерна твоя дерзость. Но Господь заострил мой язык больше, чем твою стрелу, и покрыл меня тенью Своей длани, чтобы я разил тебя. Хотя ты бесплодна, как соль, что белеет на усеянной камнями отмели, но я заставлю тебя выть, как вопит разрешающаяся от бремени.
Базилиола. Глупец, разве кто-нибудь может сказать, что я не послана Господом на людей вместо бича? Я послана как огонь среди рек без шлюзов. Неужели ты берешь под свою защиту племя, живущее во лжи и клятвопреступлении, в распрях и грабежах? Они захлебываются в крови. И сказала Сила: «Кого послать мне? Кто пойдет за меня?» Я сказала: «Вот я! Меня пошли, ибо они ослепили моего отца, ослепили и изувечили моих четырех братьев, разрушили мой дом, уничтожили мой род. Меня пошли». И сказала Сила: «Ступай и истреби!» Итак, Траба, я — слуга моего Бога. Но ты не веришь мне и мелешь вздор. Неужели я поверю тебе потому, что ты грязен и на бедрах своих носишь власяницу из конского волоса?
Траба. Конечно, ты служишь богу, но богу позора, которого язычники ставили для охраны садов, этому чудовищному богу Лампсака.
Базилиола. Значит, ты знаешь его?
Ревнитель веры указывает на языческий алтарь между тремя колоннами.
Траба. Ты воздвигла алтарь позору, приносишь на нем жертвы и сжигаешь ароматные травы вблизи гробниц мучеников!
Под галереей, в темном проходе между двумя колоннами появляется Марко Гратико. Делает шаг, потом останавливается. Кажется, будто он сейчас только поднялся с звериных шкур, пробудился от летаргии опьянения, и будто туман застилает его мысли. Дикая, телесная скорбь прерывается в его глазах проблесками противоположных желаний.