Страница 37 из 113
И она подумала, по крайней мере, она собственноручно выгладила ему серый костюм-тройку, надетый им всего раз или два, приготовила рубашку и галстук, и вечером следующего дня, когда он стоял у зеркала и смотрел на то, как это новое обличье изменило и лицо его, и фигуру, она стояла рядом, тихая и торжественная, сама уже, впрочем, нарядившаяся, накрасившаяся, не по-домашнему красивая. — Ты забыл купить цветы, — вдруг сказала она. Он молча посмотрел на мать и растерянно улыбнулся. — Ладно, — махнула она рукой, — у тебя всё ещё впереди. Иди, мне тоже пора.
Он поцеловал её в щёку и вышел на улицу. Правую руку приятно оттягивала большая сумка с тортом и бутылкой шампанского: сам бы он, конечно, никогда не догадался, сумку собрала мать. Сейчас она тоже пойдёт в гости, неизвестно, куда и к кому, дом будет встречать Новый год без света, ёлка так и останется незажженной, а завтра вечером они её зажгут, да, это будет всего лишь завтра вечером, но это будет уже другая жизнь и другой год, другое время и другой он, хотелось смеяться, тяжесть сумки не чувствовалась, мешал только галстук, в школе их уже второй год — старшие классы, так положено — заставляли ходить в галстуках, тёмных и мрачных, каких-то похоронных, но сейчас он был в ярком, красивом, вот только плотно затянутый узел тёр шею, но ничего, придёт, распустит узел, расстегнёт воротничок у рубашки, ведь это прилично, не так ли?
Он ехал в трамвае, тоже каком-то праздничном, с праздничным и смеющимся людом. Через одну уже пора выходить, за окнами темень, а когда вышел, то попал в самую круговерть только что начавшейся метели, и пришлось одной рукой придерживать шапку, а другой плотно прижимать к себе сумку. Но всё это чепуха, да, всё это самая настоящая чепуха, если ты в первый раз идёшь встречать Новый год не дома, да и не с одноклассниками, а с самой красивой женщиной на свете, самой нежной, самой доброй, самой умной — кто хочет, пусть подбавит банальностей, ему же не хватает слов, фраз и словосочетаний, не хватает места в груди, чтобы вместить туда всё, что чувствует, ощущает сейчас, снег залепил глаза, ветер бьёт прямо в лицо, но это чепуха, да, самая настоящая чепуха, ведь остаётся совсем немного: пройти через подворотню, чёрную, мрачную, страшную ночную подворотню, пройти бегом, пробежать, миновать на бегу, вот так, одна нога здесь, другая — там, там-сям, сям-хлам (самое смешное на свете — вот так соединять слова в пары, на ходу, на бегу), выйти на еле освещённую улицу и идти по ней целый квартал, в конце которого и будет её дом. С уютными окнами, с фонарями, что горят у подъездов.
Он посмотрел на часы. Без пяти девять. Двадцать пятьдесят пять. Стряхнул с себя снег, отдышался, вошёл в подъезд и подошёл к двери. Дз-и-и-нь.
Дверь открыла Нэля, она была в облегающем, чёрном, очень открытом и коротком платье, чёрном и в то же время каком-то переливающемся, то кажется оно чёрным с золотом, то — с серебром. Волосы собраны вверх, лицо удлинённое, чужое, да ещё ярко накрашенные губы, серебристо-фиолетовые тени на веках и тонкой чёрной нитью подведённые глаза. Он стоял в коридоре, смотрел на неё и думал, что он совсем ещё маленький и навряд ли ему стоило приходить сюда, в гости к этой красивой, такой взрослой и чужой женщине.
— Какой ты точный, — засмеялась она, взглянув на маленькие часики, ладно обхватившие запястье. — А это что?
Он достал из сумки торт и шампанское, снова засмеялась, куда-то убежала и прибежала опять, но с пустыми руками: — Чего стоишь не раздеваясь? Давай быстрее!
Такой оживлённой он её ещё не видел. Разделся, повесил пальто и шапку на вешалку и посмотрел на себя в большое, почти в человеческий рост, зеркало. Не так уж и юн, солидный молодой человек, красивый костюм-тройка, красивый галстук, белейшая, читейшая рубашка, молодец мать, постаралась.
— Боже, — всплеснула руками Нэля, в очередной раз выбежав в коридор и с удивлением рассматривая его в новом обличье. — Да ты чертовски мил! Пойдём в комнату.
Она взяла его за руку и прямо-таки втянула в комнату, верхний свет погашен, горели торшер да свечи на уже убранном к празднику столе. — Знакомься, — сказала она ему, — это Галя, Гала, Галочка, — и опять засмеялась, отпустила его руку и вновь куда-то скрылась из комнаты.
Незнакомая Галя сидела в кресле, стоящем у включённого телевизора, вполоборота к нему. Она улыбнулась и встала, сделав шаг навстречу. Нэля говорила ему, что Галя старше, что ей за тридцать, но сейчас он просто не видел этого. Перед ним была интересная (абсолютно фригидное слово) брюнетка с волевым подбородком и большим ртом. Интересность эту портили узкие, хищные губы и бесцветные глаза. Ростом почти с него, то есть намного выше Нэли, в каком-то светлом, почти прозрачном, свободном платье, ворот которого застёгнут большой и, судя по всему, дорогой брошью. Галя делает ещё шаг, протягивает руку, он берёт её холёную длинную ладонь, но вместо лёгкости и бесплотности чувствует жёсткое, мускулистое пожатие сильного и, вроде бы, уверенного в себе человека.
— Вот вы какой, — улыбается ему Галя, широко открыв рот, и он замечает чуть желтоватые, неровные, мелкие зубы. — Садитесь, вы курите?
Властный голос, да ещё это «вы» —и он, не выкуривший в жизни ни одной сигареты, послушно берёт из протянутой ему картонной коробочки с золотым тиснением длинную белую сигарету с чёрно-коричневым фильтром. Галя пристально и без всякого стеснения смотрит на него, в этом взгляде есть снисходительность, превосходство, какое-то очень холодное и брезгливое любопытство, то есть всё, кроме стеснения, но ему очень трудно прочитать этот взгляд, он сидит и курит первую в жизни сигарету, голова сразу начинает кружиться, к горлу подкатывает тошнота. Боже, как это отвратительно — курить. И опять ему кажется, что он пришёл сюда зря, эта женщина, в принципе, могла быть ему матерью, она явно старше его раза в два, и какие у неё сильные руки, где же Нэля, отчего она не идёт, да вы курите впервые, не так ли, внезапно то ли спрашивает, то ли утверждает Галина (именно так, не Галя-Галочка, а Галина, сразу подумалось ему). Он смущённо кивает головой. Она улыбается: — Бросьте, никогда не делайте того, чего лично вам не хочется. — Он послушно тушит сигарету и подходит к открытой форточке: вдохнуть воздуха, сглотнуть морозца, освежить нутро.
— Давайте садиться за стол, как бы нежно пропевает опять впорхнувшая в комнату Нэля, — уже всё готово, так что можно начинать. Ты водку пьёшь?
Он признаётся, что никогда ещё этого не делал, что же, говорит Нэля, надо попробовать, если в меру, то это ничего, только на пользу, и наливает ему рюмку, наливает Галине, наливает себе, — Всё, садимся!
Стол скромный, какие-то салатики, бутербродики, единственное, что сразу же бросается в глаза, так это стоящая в самом центре тарелка с красной рыбой (сёмга? кета? кижуч? чавыча? скорее всего, горбуша...), посыпанной зеленью.
— Ну, будем, — говорит Галина и залпом выпивает свою водку. Нэля смотрит на него, смотрит очень хитро, будто посмеиваясь, а он смело подносит рюмку к губам и опрокидывает её в рот. Что же, горько, противно и жжёт, но это лишь первые мгновения. Нэля кладёт ему на тарелку один салат, другой, третий, кусочек колбаски, ломтик ветчины, пайку рыбы, закусывай, говорит она, обязательно закусывай, тогда ничего не случится. Голос её доносится как бы издалека, в голове немного позванивает, он послушно ест один салат, другой, третий, бросает в рот кусок колбаски, за ним следует ломтик ветчины, туда же отправляется пайка рыбы, рюмки опять налиты, Галина что-то долго говорит, обращаясь непосредственно к нему, но он не слышит, он просто знает, что ему очень хорошо сидеть здесь, пить водку с этими женщинами и — вполне возможно, — что он попросит у Галины ещё одну длинную белую сигарету с чёрно-коричневым фильтром. Вот пройдёт немного времени, и он сделает это, а сейчас надо ещё выпить водки, и он берёт рюмку и пьёт. Нэля опять накладывает ему в тарелку один салат, другой, третий, опять появляются в ней кусочек колбаски, ломтик ветчины и пайка рыбы, а он смотрит на Нэлины руки, такие белые и тонкие, ему очень хочется, чтобы эти руки обняли его, прямо здесь, сейчас, немедленно, но хочется-перехочется, всему своё время, и он просит у Галины сигарету, та смеётся и опять что-то говорит, но сигарету даёт, и он прикуривает, а Нэля опять ускользает из комнаты и вновь появляется с подносом, на котором стоят чистые тарелки. Галина включает проигрыватель, в телевизоре убавляют звук, но совсем не выключают — скоро двенадцать, надо не пропустить, открыть шампанское, налить в фужеры и дождаться момента, когда пробьют кремлёвские куранты.