Аксенов

А.К.:Да подожди, что ты мне рассказываешь, я же был там у тебя, на этом дне рождения.

Е.П.:Ну да, разумеется, но, может, не видел, что он мне подарил опять потрясающую жилетку, жилетку и одновременно тоже дутик. Такой известной спортивной фирмы, не буду ее называть, чтобы не попрекали рекламой. Такая элегантно-полуспортивная жилетка. Но мне такие спортивные вещи… ну, не очень, понимаешь… Так она у меня и висела, я поблагодарил его, но жилетку эту не надевал. И вот, когда это несчастье случилось с Васей… И прошло еще, наверное, с полмесяца… Я однажды думаю, дай-ка я, уже тепло стало, надену жилеточку. Я ее беру, лезу в карман, а там лежит Васина записка, квадратик такой, написанная в стихах, типа пиши рассказ, та-ра-ра-раз… Я лезу в другой карман — и там лежит записка: пиши роман, та-ра-ра-рам, пришла пора романов… Я лезу в третий карман, а там «пиши спектакль, та-ра-ра-раль», что-то там такое, я потом тексты эти найду обязательно. То есть меня аж холодом прошибло, потому что я знаю, что он лежит без движения, а я это читаю, когда он уже где-то между этим светом и тем. Вот я и говорю, что история взаимоотношений между мною, Васей и одеждой, она имела еще, так получается, и какую-то мистическую сущность.

А.К.:Знаешь, надо эту главу заканчивать на этой истории, потому что у меня аж, честно говоря, мурашки от нее побежали по коже. Как вы с ним через жилетку поговорили…

Е.П.:Понимаешь, во всем этом очень много литературы. И очень много неприятия советской жизни. Вот как называли Солженицына-то? Литературный власовец?

А.К.:А Аксенов — литературный стиляга. Тоже чуждый, антисоветчик… Но! Была одна существенная вещь, которая отличала Аксенова-стилягу от обычного антисоветчика: Аксенов как бы играл на том же поле, что и советские штатные литературные генералы. Вот Михалков с золотой звездой на твиде по ЦДЛу проходит… А вот и Аксенов тоже в твиде, да еще и подороже… Он мне рассказывал такую историю: когда он поехал в Лондон, он там купил себе пиджак твидовый серый, то есть серо-черный все в ту же клеточку пье-де-пуль, «куриная лапка», тогда это очень модно было. В этом пиджаке он почти на всех фотографиях конца семидесятых, в том числе на одной фотографии, где мы с ним сидим. Изумительный, надо сказать, был пиджак. И вот Вася рассказывает: знаешь, я когда купил этот пиджак в Лондоне и пришел в гости к английскому профессору какому-то, литературоведу или писателю, Вася тогда назвал к кому, но я уже не помню, так вот тот сказал: «О, какой хороший пиджак, сколько ты за него отдал?» А Вася сказал правду — пятьсот фунтов. И англичанин говорит — таких пиджаков не бывает. А Вася ему говорит — я знаю, что Михалков покупает по четыреста… Вот какие сложные отношения были между одеждой и советско-антисоветскими писателями. А английскому интеллектуалу это все по фигу, он знает, что таких пиджаков не бывает, потому что дороже ста фунтов он за пиджак не платил в своей жизни и считал, что дороже — неприлично.

Е.П.:В этом было нечто такое… пролетарское. У нас, советских и антисоветских, собственная, мол, гордость. Вот вы можете ходить в ваших за сто, а у меня за пятьсот, поскольку говорят, что у Михалкова за четыреста, то у меня за пятьсот…

А.К.:Знаешь, как и твои истории с Васей и тряпками имеют продолжения, так и моя история с этим пиджаком, в котором Вася был, когда мы с ним фотографировались, имеет развитие тоже почти мистическое. Примерно полгода спустя иду я по старому Арбату, по которому еще тогда ходил троллейбус тридцать девятый и перекрывал поле зрения, мешал смотреть через улицу. И вот я иду по левой стороне, а по правой стороне — знаменитый комиссионный магазин, который потом закрыли, был огромнейший уголовный процесс… И я в окне этого магазина вижу: там висят пиджаки вот так вот, знаешь, подборочкой — вижу рукав пиджака серого в клеточку пье-де-пуль! Я перебегаю, сразу прикинул, смотрю, нет, не Васин, но почти такой же и почти новый! Тридцать пять рублей, огромные деньги.

Е.П.:Все-таки есть небольшая разница между пятьюстами фунтами и тридцатью пятью рублями, а?

А.К.:Так между мною и Васей тогда разница была еще больше. Я был рядовым журналистом тогда, соответственно зарабатывал…

Е.П.:В те времена пятисот фунтов вообще ни у кого из обычных людей не было и быть не могло.

А.К.:И вот я бегом побежал на улицу Станкевича, она же теперь Вознесенский переулок, где я работал в редакции газеты «Гудок», там у трех человек наодалживал в сумме тридцать пять, нет, сорок рублей, точно так же бегом вернулся…

Е.П.:Откладывал пиджак-то?

А.К.:Да, а как же, именно за лишние пять рублей. Купил пиджак, надел — счастье. Вот что такое была одежда в те уже баснословные времена… А пиджак этот куда-то исчез, ну, я из него и вырос, естественно… Пиджак был потрясающий, «Джон Слим» — марку помню спустя без малого сорок лет. И вот я тогда думал: пиджак, конечно, то, что надо, но как же я в нем появлюсь, допустим, с Васей Аксеновым? Как-то странно будет, и так все посмеиваются, что я Аксенову подражаю, рассказики юмористические — которые к тому времени уже печатались — написаны под очевидным его влиянием, скажут, ну, совсем офигел — усы, рассказы, а теперь еще пиджак… Так многие говорили даже в глаза мне… А знаешь, в чем тут мистика? Вася тот свой пиджак больше никогда не надел. Во всяком случае, я не видел. Притом что я купил не его пиджак, точно. У меня был на две пуговицы, а у него на три…

Е.П.:Он видел тебя в пиджаке?

А.К.:Видел, говорил: «О, какой у тебя пиджак хороший, у меня такой был». А я говорю: «А где твой, давай как-нибудь повыдрючиваемся, вместе наденем». А он говорит: «Да…» Ты же хорошо помнишь Васины манеры? На прямой вопрос, если не хотел отвечать, говорил так: «Да…» — и рукой вел так влево, и все. Через некоторое время я у него спросил: «Не сжег ли ты его?» — он же тогда много курил. И он опять так ответил: «Да…» Ты говоришь, все мы вышли из его джинсовки? А я вот из пиджака, который передался мне мистическим образом.

Е.П.:Все-таки что это означало? Повел ли он себя, как красавица, которая пришла на бал, а там другая в таком же платье?..

А.К.:Нет. Он просто не надевал больше свой.

Е.П.:Мистика? Что-то тут не так…

А.К.:Жень, ну что же ты ведешь себя как последний реалист?

Е.П.:А я и есть последний реалист, больше нет.

А.К.:Нет, Женя, это «Шинель» тогда у нас разыгралась.

Е.П.:Да я просто так тебя завожу, я и сам говорю, что в этом, в его одежде, была мистическая сущность. А я в качестве аппендикса… В качестве аппендикса тебе сейчас расскажу историю, которую я вспомнил вдруг. Я вспомнил, что не только Василий Павлович мне посылал одежду из-за границы, но и я ему посылал. Я однажды, шатаясь где-то в районе Пахры или еще где-то под Москвой, купил Василию Павловичу нашему дорогому кирзовые сапоги сорок третьего размера, десять пачек папирос «Беломорканал» и телогрейку.

А.К.:Очень фирменная советская передачка.

Е.П.:И все это я с помощью журналиста какого-то передал Василию Павловичу. И Вася с восторгом принял подношение и в сапогах кирзовых, как он мне рассказывал, бегал! Ты представляешь? Он же полжизни бегал по утрам. Подворачивал голенища и бегал, и ему дико завидовали, его хипповости, американские студенты. В каких-то бегает не в кроссовках, а в странных русских ботинках…

А.К.:А еще надо бы вспомнить про стиль старого Аксенова. С возрастом Аксенов перестал быть просто стилягой, а, как ему и подобало, стал пожилым элегантным профессором американского университета, никаких следов от советского стиляги не осталось, жизнь сломала стилягу, и стал он профессором. Он стал носить довольно дорогие, чрезвычайно солидные, а не только элегантные костюмы, он стал по странной прихоти повязывать или не повязывать галстук, он стал безумно элегантным. Но стиляга — это была принадлежность к некоторому клану, и молодой Аксенов вполне принадлежал к клану стиляг, вполне. Посмотри на знаменитую его фотографию, где они с Лешей Козловым. В Коктебеле сидят два стиляги, два длинноволосых стиляги конца шестидесятых годов, август шестьдесят восьмого года, вот сейчас танки в Прагу пойдут… А посмотри на фотографии Аксенова последних лет! Это уже не один из стиляг, это Аксенов и никто больше, он ни на кого не похож. Он стал настоящим денди, он стал по-настоящему зрительной индивидуальностью, он стал элегантен, как только Аксенов и никто больше. Я помню его очень странное приобретение, и таких новелл можно бесконечно навспоминать… Он приехал в Москву зимой, а зима было довольно холодная даже для Москвы. У него была дубленка, но он ее где-то оставил там, в Биаррице или в Америке. В общем, в результате у него здесь не было теплой одежды, была какая-то курточка. И он пошел в ГУМ, ставший уже бешено дорогим универмагом, дороже какого-нибудь «Мэйсис», и купил бешено дорогое пальто, просто пальто демисезонное, светло-серое…