Страница 33 из 66
Тронутый его словами Генрих отвечал: «Граф, принимая то, что принадлежит мне по праву наследования, я не отказываюсь от того, что приобрел по праву выборности. И сделав то, что хочу, я вернусь, поскольку, хвала Господу, плечи мои достаточно сильны, чтобы выдержать тяжесть двух корон».
На настойчивые возражения графа Тенчинского Генрих ответил: «Я проделал слишком большой путь, чтобы возвращаться… Я не отказываюсь от польского трона, я уезжаю, чтобы вскоре вернуться».
Тенчинский, весь в слезах, вскрывает себе кинжалом вену и пьет свою кровь в знак верности королю. Он вручает Генриху золотой браслет, и тот приказывает своим людям найти что-нибудь ценное для ответного подарка. Сувре достает бриллиант стоимостью в двести экю, и Тенчинский, приняв подарок после настойчивых уговоров, удаляется в сопровождении своего отряда.
А Генрих снова пускается в путь, переполненный небывалым счастьем. Он ехал завоевывать будущее. Ему было двадцать три года, он был влюблен, он был королем Франции!
Часть II
КОРОЛЬ
«Либерал больше, чем все короли…»
Глава 1
Яд Венеции
(23 июня – 27 июля 1574)
Город Вена 23 июня 1574 года дрожал от возбуждения: впервые со времен Карла Великого император принимал короля Франции! И какого короля Франции! Героя битв при Жарнаке и Монконтуре, выбранного королем Польши, короля, красота которого сводила с ума всех женщин! Ему было только двадцать три года, а о нем уже ходили легенды, в которых находилось место и возвышенной несчастной любви, и романтическому бегству от своих подданных. Его восшествие на престол должно было всколыхнуть всю Европу, открыть новую эру. Поэтому люди, заполнившие балконы и улицы, не скупились на здравицы, когда мимо проезжала золоченая карета, в которой рядом с императором Максимилианом восседал Генрих Валуа.
Молодой монарх не разочаровал своих восторженных почитателей, что бывает нечасто. Его изящество и изысканность завоевали ему всеобщие симпатии.
Его здоровье, долгое время оставлявшее желать лучшего, к шестнадцати годам стало покрепче, хотя все еще требовало внимания. Мирон требовал от него соблюдения жесткого режима и определенных правил: никаких излишеств в еде. Генрих очень зависел от перемены погоды – радостный и веселый в солнечные дни, он страдал, когда небо было закрыто тучами.
Отъезд в Польшу, унылое прозябание в этой стране сильно нарушили его душевное равновесие. И теперь, словно возмещая потерянное время, он лучился счастьем. После пережитых потрясений, стоя на пороге новой жизни, он испытывал потребность задержаться и насладиться радостью.
И императорский двор прилагал все усилия, чтобы каждый час его дня был наполнен радостью. Максимилиан вполне мог бы затаить против Генриха обиду за его победу над эрцгерцогом Эрнстом в борьбе за польский престол, но эта обида отступала перед надеждой, что новый король женится на Елизавете Австрийской, вдове Карла IX и дочери императора.
Чтобы добиться этой цели, Максимилиан не жалел ни красивых слов, ни обещаний и устраивал празднество за празднеством. Вся австрийская знать съехалась посмотреть на героя, о котором столько говорили. Генрих умел каждому сказать что-то приятное, уделить хоть чуточку внимания. Получив от Екатерины сто тысяч экю, которые той с трудом удалось наскрести, он поддается естественному порыву души и тут же распределяет эти деньги между своими спутниками и офицерами императора.
Несмотря на радушный прием, Генриху не терпелось поскорее снова пуститься в путь и добраться до Италии: из-за враждебности немцев он вынужден был сделать такой крюк. Воображением молодого короля владела Венеция.
В день отъезда Максимилиан провожает Генриха целых шесть лье, используя это время, чтобы поговорить о королеве Елизавете и воззвать к веротерпимости. Сам он одинаково относился к своим подданным независимо от того, католики они или протестанты, что позволило избежать кровавой борьбы. И теперь он уговаривал Генриха восстановить покой во Франции, прибегнув к этому методу.
Король отвечал уклончиво. Он не был фанатиком, но его глубокая искренняя вера внушала ему ужас перед еретиками. Что же до Елизаветы, то о ней он и не думал – в его сердце жила лишь Мария де Конде.
В сопровождении своих неизменных спутников – Виллекье, Дю Гаста, Сувре, Мирона – Генрих пересекает границу 10 июля, его встречают четыре чрезвычайных посла Венецианской республики.
На следующий день в маленьком городке Понтеба его встречает сенатор Мосениго с почетным эскортом из двенадцати человек и в сопровождении пятисот дворян на лошадях и восьмисот человек пешими. Дворяне построены по трое и на каждом из них – черная накидка в знак уважения к трауру своего гостя.
Около трех тысяч человек встречали запряженную четверкой лошадей карету Генриха, роскошный подарок дожа Венеции. Среди встречавших был князь Альфонс, герцог Феррарский, внук Людовика XII, втайне надеявшийся получить теперь польскую корону.
От самого Сен-Даниэля, где он присоединился к кортежу, этот интриган не отходит от своего кузена. Он был сверх меры, до навязчивости услужлив. Он берет на себя роль гида молодого монарха не без задней мысли войти к нему в доверие, подчинить своему влиянию и вырвать какое-нибудь обещание.
Италия восторженно встречала гостя. Все, что можно украсить, было украшено цветами лилий. При приближении короля на всех балконах и у всех окон собирались зеваки.
А в Маржере, последнем городке на суше, на берегу лагуны, их ждет сенатор Коррер в накидке, расшитой золотом. Медленно подплывают три закрытые гондолы; король садится в одну из них и все направляются на остров Мурано.
Недалеко от Сан-Луиджи их встречают сорок гондол, на которых – сорок юношей, отобранных среди самых знатных венецианских семейств, чтобы служить королю во время его пребывания в Республике. Генрих любезно приветствует своих новых спутников.
У причала Мурано их ждал отряд личной стражи кондотьера Костанцо, и король, следом за своими сорока пажами, под звуки скрипок сходит на берег. Во дворце Капельо, принадлежащем маркизу де Вико, в его честь дается банкет на пятьсот человек, а вечером король, несколько утомленный столь пышным приемом, удаляется в отведенные ему покои.
Его манила Венеция, такая близкая и в то же время недостижимая из-за условностей этикета. И, не устояв, он уступает герцогу Феррарскому, который уговаривает его тайком съездить в Венецию.
Одевшись студентом и забыв о шестидесяти гостях, которых он пригласил на ужин, Генрих спускается по потайной лестнице дворца и садится в гондолу.
Это была сказочная ночь, когда все звезды отражались в замершей воде; в лунном свете четко выделялись зубцы дворцовых башен, дул легкий ветерок. Вот показались купола Святого Марка, затем – Дворец дожей, за которым призрачно высился Сан-Джорджио.
А на другое утро под перезвон колоколов и пушечную пальбу дож Мосениго прибыл на Мурано. Король не дает ему преклонить колено и тепло обнимает; ему представляют самых знатных людей Венецианской республики, а потом, усевшись в гондолы, они направляются на Лидо, где у триумфальной арки, расписанной Тинторетто, их ждет патриарх Тревизано.
После торжественного богослужения начинается прием, который длится до наступления темноты. Весь город горит огнями – начался фейерверк, а площади и набережные заполнил людской поток.
Ни один завоеватель, ни один освободитель не встречал здесь такого приема. К этой шумной толпе протягивает Генрих руки, потрясенный оказанной ему честью, и в эту незабываемую минуту он думает о той, чьими неустанными трудами досталась ему эта корона: «Если бы королева-мать была здесь, чтобы разделить со мной все эти почести, которыми я обязан только ей!»
Генриху 20 июля пришлось вернуться к проблемам, которые ставило перед ним его новое положение, когда приехал его дядя, герцог Филиберт-Эммануэль Савойский. Герцог Савойский, прославившийся как своими победами на поле брани, так и мудростью своего правления, стремился получить от Генриха то же, что и его племянник князь Альфонс. Генрих, чья пылкая душа всегда откликалась на любые проявления симпатии, встречает его с распростертыми объятиями, но все серьезные дела откладывает до следующего дня – он готов был пожертвовать всем ради своего медового месяца с Венецией.