Бессмертный (др. изд.)

— Я хотел спасти ее!

— Ты даже себя спасти не можешь! Ты прирожденный убийца, как и я, не так ли, паршивец? Ты ненавидишь меня, но ты ничем не лучше меня! — С полными злорадства глазами он приближался ко мне.

— Я совсем не такой, как вы!

— Такой, даже еще хуже, потому что ты шваль и на тебе пятно черной магии. Уверен, твои родители были того же племени — жалкие блудливые отбросы, — прошипел он.

Приближаясь ко мне, он перебрасывал нож из одной руки в другую.

— Не смей поминать моих родителей!

— Ты же никогда их не увидишь и не узнаешь! — точно ворон, каркал он. — Тебе суждено быть уродливым блудливым подонком! Может, ты и жил бы вечно со своим колдовством, пока тебя не сожгут на костре, как колдуна, но я убью тебя сейчас!

— Когда-нибудь я найду своих родителей! — закричал я. — Я не такой, как вы, и, когда найду их, это будут настоящие, честные люди!

Все мои чувства обострились. Под кожей стало покалывать. Я вдруг стал слышать, видеть, чувствовать все, как никогда прежде: свистящий писк дорогой экзотической птицы, которую Сильвано купил, чтобы добавить блеска своему борделю; едва слышное шуршание мыши под половицами; резкий запах щелока, которым служанка натирала полы; печальные стоны и плач какого-то ребенка наверху; глухие удары кровати о стену, где один из клиентов получал свое удовольствие; мяуканье кота на улице, щебетание птиц в саду, изысканный виноградно-дубовый букет вина в оплетенной бутылке на столе, духи Сильвано, учащенное биение его сердца и бурный ток крови в его жилах. Все это я воспринимал громче, сильнее, чем когда бы то ни было. А то, что я увидел, представить могут только художники, обладающие гением Джотто, или несравненного маэстро Леонардо, или Сандро Филипепи по прозванию Боттичелли, с которыми мне посчастливилось водить дружбу за мою долгую жизнь. А тогда, в тот день я увидел иной мир, иной космос.

Формы и очертания вокруг меня растворились. Контуры предметов смазались, как будто кто-то большим пальцем стер линию, проведенную на мокрой земле острой палкой. Осталась лишь залитая ярким светом поверхность, в которой плясали, переливаясь, отдельные блики и сочные мазки цвета. Даже стены исчезли, словно вода, вылитая из кувшина, и я увидел все, что было снаружи: кружащийся вихрь зеленых листьев, шелковистые пятнышки синего, красного и желтого — цветы, за которыми ухаживала Симонетта. И все это разлеталось, точно подброшенная вверх горсть песка на ветру. Я мог увидеть все что угодно и где угодно, но я сосредоточился на том, что было внутри. Мой взгляд был направлен только на Сильвано — единственный нерасплывшийся предмет, окруженный сумрачным светом и словно замерший в неподвижности. Прошел, казалось, целый час, прежде чем я заметил в нем какое-то движение в мою сторону. Он приближался ко мне целую вечность, а движение его руки было таким медленным, что я смог запросто схватить его за запястье и вытрясти из руки нож. Лезвие, звякнув, упало на пол, и я услышал нечленораздельный вопль — наверное, это кричал Сильвано. Но я не переставал трясти его за руку, сжав запястье еще крепче. Я почувствовал небывалую доселе силу, одновременно текучую и каменную, и эта сила держала Сильвано. Я ощутил, как с сочным хрустом прогнулись стиснутые косточки запястья, и вздрогнул. Другая его рука тянулась к моему лицу, и растопыренные пальцы как будто хотели выдавить мои глаза, но движение было замедленным. Я дернул вниз обмякшее запястье, Сильвано упал на колени — прямо на шторы. Он тщетно хватался свободной рукой за мой сжатый кулак, но я сжимал его еще сильнее. Откуда-то издалека донесся звук, и я понял, что это кричит Сильвано. В моем восприятии его слова блеснули, как тонкие металлические нити, вплетенные в ткань ощущений.

— Прекрати, умоляю! — взвыл он, обратив на меня свое бледное лицо. — Заплачу тебе сколько хочешь, столько флоринов, что даже не сможешь унести!

— Мешок золотых флоринов? Шелковый мешок, которым ты бьешь нас, детей, пока мы не начинаем мочиться кровью? — спросил я, наливаясь яростью.

Резко выпустив запястье, я обхватил его руками за шею. Меня удивило, какой дряблой она стала, но это меня не отпугнуло. Я словно опьянел, держа в руках его жизнь, ощущая жадными руками пульсацию голубых вен и зная, что его пульс скоро замрет в пустоте и для меня откроется свобода. Он перестанет дышать, и все ужасы прошедших восемнадцати лет умрут вместе с ним. Я жадно набрал полные легкие воздуха, как будто не дышал с тех времен, когда Сильвано приволок меня в свое «славное заведение». Он слабо хватал меня здоровой рукой, его лицо побагровело, потом посинело и стало совсем фиолетовым, глаза вылезли из орбит и налились кровью. Но я не выпускал его шею. После всего, что со мной здесь сотворили, после всего, что я сам наделал, краски смерти на его лице казались мне прекрасными. Голова моя кружилась. Марко, Ингрид и крошечный младенец Симонетты замелькали у меня перед глазами, и агония Сильвано стала мне радостью. Никогда еще я не переживал такого сильного наслаждения. Одно за другим передо мной возникали лица всех клиентов, которые перебывали у меня в комнате за эти долгие годы. Вся боль, все унижения, которые мне пришлось вынести, всплыли в памяти. Я стиснул пальцы сильнее. Во мне вдруг зазвучал торжественный марш. Я и раньше убивал, испытывая при этом лишь бремя стыда и отвращения. Но сейчас, убивая это исчадие ада, которое погубило столько детей, я испытал пьянящую радость. С того дня я убил еще много людей, но лишь в тот раз делал это с таким наслаждением. И тут, когда я уже собрался окончательно свернуть Сильвано шею, как цыпленку, кто-то ударил меня в спину. Это был Николо.

— Стой! Оставь моего отца в покое! — крикнул он.

Я двинул его кулаком так, что он улетел на другой конец комнаты. Много лет назад, когда я еще жил на улицах, цыганенок Паоло научил меня кулачному бою, а я никогда не забываю того, чему меня учат. Николо схватил с пола нож отца и кинулся на меня. Мне же в том состоянии сверхъестественно обострившегося восприятия его движения показались такими же замедленными, как движения Сильвано. Я врезал кулаком по его выступающему подбородку, прежде чем он успел достать меня ножом. Николо рухнул на груду штор. Я повернулся к Сильвано, который хватал ртом воздух и корчился на полу. В его расширенных зрачках отражалось мое лицо.

— Не убивай моего сына, — прошептал он, хватаясь за посиневшее горло. — Он же всего лишь мальчик!

Я ничего не ответил и, обхватив Сильвано за шею, резко вывернул ее. Послышался хруст, и тело обмякло. Я выпустил его, и оно упало.

— Папа! — завопил Николо и со слезами бросился на труп Сильвано.

— Я освобожу остальных детей, — заявил я и уже повернулся к двери, но Николо снова напал на меня сзади. Я резко развернулся и отшвырнул его от себя. Он с треском налетел на позолоченную клетку, и красно-зеленая птица испуганно закричала и захлопала крыльями, забившись о прутья.

— Больше никто не останется в неволе! — как клятву, произнес я и выпустил птицу.

Птица с криками закружила надо мной, хлопая крыльями и роняя на пол противные капли. Я поднял нож Сильвано.

— Возможно, мне придется убить и кое-кого из клиентов. Если будешь мешать, я убью и тебя. — Я посмотрел на птицу. — Я выпущу птицу на свободу!

— Нет! Я не отдам тебе папину птицу! — взвизгнул Николо, подпрыгнул и, схватив птицу, быстро свернул ей шею, как я только что свернул шею Сильвано. Затем он поднял безвольную птицу за ноги и засмеялся, точно безумный.

— Ха-ха! Лука Бастардо! Уродская шлюха!

Я точно обезумел. Не так сильно, как после той великой трагедии, которая роковым образом перевернула всю мою жизнь. Однако я был ослеплен яростью.

— Ты не смеешь отнимать у нее свободу! — закричал я и заметался по комнате, размахивая окровавленным ножом. — Не смеешь! — повторил я, надвигаясь на Николо. — Раз ты убил ее, так теперь жри! А ну! Жри ее! — Я приставил нож Сильвано к горлу Николо. Он дрожащей рукой подобрал птицу. — Жри ее! Жри! — повторял я снова и снова, приставив к его тощей шее нож, пока на ней не проступила капля крови. Я взмахнул ножом, будто собираясь полоснуть его по горлу.