Страница 9 из 31
Все разошлись. Пришлось студить избу, открывать дверь, проветривать. Печь топилась, и в трубу тянуло.
— Торговля идет бойко! — говорил Геннадий Иванович, садясь в углу за письменный стол. — Но и хлопот много. Опять грязь и тебе неприятности.
— Не беспокойся, Геннадий! Я всегда рада твоим гостям!
— Я знаю, что надо пользоваться, если они охотно идут. Но всех водить к себе мы с тобой не можем. Мне тогда все бросить надо и только ими заниматься. А мне все же придется отчеты составлять, следует написать в правление, что мы тут делаем! — Он показал на кучу бумаг. — В каюрской теперь столы и котел, и я велел, чтобы приказчики там сами всех угощали или назначали бы вместе с боцманом людей для этой цели. А я туда буду ходить на «говорки»!
Глава пятая
РОЖДЕСТВО
Ночью Николаю Бошняку — двадцатилетнему начальнику Николаевского-на-Амуре поста — часовой доложил, что видно северное сияние. Николай Константинович так устал и так ждал рассвета и часа отъезда, что даже не вышел из юрты и не захотел взглянуть. Не верилось, что на рассвете — в путь, а вечером — у Невельских!
Позавчера проезжал Дмитрий Иванович Орлов. Он, возвращаясь из командировки, заночевал у гиляка Ганкина в стойбище Вайда, в семи верстах от Николаевского поста, где его застала ночь и непогода, и явился утром. Привез массу новостей. Но хотел засветло в тот же день попасть домой, в Петровское, где его ждали к празднику, посидел в юрте у Бошняка час, попил горячего чая с лепешками и помчался дальше. Хоть и спешил, а много интересного успел рассказать о своей поездке.
— Нашли пограничные столбы на Становом хребте? — спросил его Бошняк.
— Никак нет! Их нет, а груды камней, про которые идет толк, — места для ярмарок.
— Слава богу… А я нынче тоже был в экспедиции, ехал по Амгуни в нартах и все смотрел на горы, думал о вас, что непременно увижу в трубу Дмитрия Ивановича.
— Мы с Позем очень далеко были от Амгуни, Николай Константинович.
В командировку Орлов выехал из Петровского на север, через Коль и озера направился к хребту, считавшемуся пограничным, проехал вдоль его подножия, свернул на Амгунь и вернулся с юга.
Надо бы ехать было с ним в Петровское, да Бошняк еще не собрался. Но приезд его сильно подстегнул Николая Константиновича.
Теперь Орлов все подробности расскажет. Чихачев вернулся тоже. У Невельского много новостей: может быть, почта пришла.
Бошняк эти дни работал, как рядовой, с топором в лесу, старался разделить со своими казаками и матросами их тяжелую долю. Заготовляли строевой лес. С осени был приказ Невельского: построить к зиме теплые помещения для людей, баню и сделать засеку.
Баня готова, срублена из сырого леса. Готова и засека. Для команды вырыто жилье в земле. Стоймя поставлены бревна, снаружи обложены дерном. Сделаны нары, грубые столы и табуретки. Пол земляной. Крыша крыта дерном.
В таком помещении с земляными стенами живет на нарах более двух десятков людей, двое семейных с женами и детьми здесь же. Бошняк понимает, что это мука, а не жизнь. Духота, теснота, стоит смрад от светильников с тюленьим жиром. И от сырости, от плохой пищи люди болеют.
Такая же землянка, но поменьше — у Бошняка. С ним живут приказчики и горный штейгер Попов — невысокий, сумрачный человек, прослуживший добрый десяток лет среди каторжников на рудниках Забайкалья. В душе Николай Константинович недолюбливает этого штейгера.
На зиму казаки насолили черемши; из Петровского доставили бочки с капустой. Рыбы насолили и навялили, стоят с ней самодельные долбленые ушаты.
Осенью прибыли из Охотска две женщины — жены казаков. Вся команда их встретила с радостью, убирали к их приезду казарму. С их прибытием команда подтянулась.
Жены нижних чинов готовили пищу, содержали помещение в чистоте, стирали, ходили за двумя коровами, для которых тоже выкопано и крыто жердями с дерном помещение.
Вечерами обязательно — песни, пляски, чтобы народ не чах и не зяб.
Каждую неделю — баня. Бошняк полюбил простую баню. И отдых, и удовольствие. Потом — по чарке водки.
День и ночь пушка наготове, как велено; при ней часовой, и в любой миг по тревоге все станут в ружье.
Николай Константинович иногда думал, что и в подобной жизни на далеком посту есть своя поэзия. Но вот получил приглашение на праздник в Петровское, и появилось такое чувство, как будто из тюрьмы отпускают в родную семью. Только сейчас понял, как надоело жить в сырой землянке и все эти караулы, рубка леса, черемша и капуста, перевесы и дележка порций, счет продуктам, свечам и салу…
С рассветом Бошняк пошел в казарму. За Николая Константиновича на посту оставался присланный недавно из Петровского бойкий и разбитной унтер-офицер Салов. Старый унтер Тихонов из команды «Байкала» заболел и отправлен в Петровское. Приказчик Березин по делам задерживается там же.
— Не беспокойтесь, ваше благородие Николай Константинович, будет все в порядке, — сказал Салов. — Людей я знаю всех еще по Охотскому порту и вижу их насквозь. Я их не обижу, но и спуску не дам. Для вас все готово. Аносов едет на праздники в Петровское, сейчас подаст упряжку, только вот собаки маленько заморенные.
— Что это у тебя с носом, Шестаков? — спросил Бошняк, обращаясь к высокому красивому матросу.
— Кто тебе морду погрыз? — усмехнулся Салов.
— Крысы! — печально ответил Шестаков.
«В самом деле, ему обидно! — подумал Бошняк. — Матрос из команды «Байкала», один из лучших был на судне, любимец Геннадия Ивановича».
Вдруг все стали смеяться.
— Глянь, робя, Шестакова крыса за нос укусила!
— А Замиралова за ногу!
— Вон как, ваше благородие, — показывая завязанную ногу, сказал старик Замиралов.
— Искусала — значит, спишь крепко!
— Летом построим казарму, и крыс в ней не будет! — сказал Бошняк.
— Слыхали? — добавил Салов, обращаясь к казакам. — Теперь уж недолго!
— Да вот на них ловушки лажу; пока вы ездите, Николай Константинович, может, всех переловим, — сказал худой смуглый матрос Веревкин.
Собаки вихрем помчали Бошняка. Чуть отъехал от поста, и не стало видно строений, все снегом занесло, лишь торчат трубы. Подумал: «Нелегка жизнь ради идеи. Известность можно приобрести и в Петербурге, не подвергая себя подобным лишениям». Он понимал, что еще придется возвратиться сюда, и от этого являлись обидные мысли. В Петербурге не очень желали осуществления замыслов Геннадия Ивановича, даже государь запретил распространять влияние экспедиции, а Невельской уж после этого опять рассылал объявления, что страна наша. «Боже, чем все это кончится?» Бошняку тоже пришлось побывать с казаком Беломестновым в одной из непродолжительных экспедиций. Но казалось, что его, как самого молодого из офицеров, да еще родственника своих костромских знакомых, Невельской бережет и в трудные экспедиции не отправляет и что успех первой экспедиции зависел не столько от него, как от Беломестнова, который теперь в Петровском ждет новой экспедиции, а пока возит воду.
…Собаки хороши и мчали быстро. Аносов каюрил не хуже любого гиляка. После полудня между сопок завиделось море во льду, на косе дымили трубы. Николай Константинович глазам не верил, что подъезжает.
Вот и Петровское, слава богу! Снег, слепящее солнце, крепкий мороз, и такое чувство, как будто явился домой в Кострому. И там сегодня ждут звезды! Сочельник! А после рождества — святки, все это так торжественно! Может быть, Геннадий Иванович разрешит и святки пробыть в Петровском…
Невельская в шубке и Геннадий Иванович в форме вышли на улицу встречать Колю. Тут же Чихачев, доктор Орлов, Воронин, знакомые казаки и матросы. Крики радости, объятия и поцелуи без всяких чинов. Всплескивает руками невысокий Беломестнов.
— Здравствуй, брат Кир! — обнял его Николай Константинович. Подошел пожилой рослый и плечистый мужчина с густым загаром и черными бровями.
— Доехали, Дмитрий Иванович? — обрадовано воскликнул Николай Константинович.