Ому

Наш добрый старый страж в огромной юбке, охваченный сильным волнением, суетливо бегал и заклинал нас вернуться в Калабусу. После недолгих пререканий мы согласились.

Эта встреча была решающей. Понимая, что обвинения, выдвинутые против нас, несостоятельны, но не желая формально от них отказываться, консул стремился окончательно избавиться от нас, но так, чтобы никто не заподозрил его в потворстве нашему побегу. Иначе объяснить его поведение мы не могли.

Однако кое-кто из нашей компании с поистине героической принципиальностью поклялся, что бы ни случилось, никогда не расставаться с консулом. Лично я уже мечтал о перемене; и так как наняться на судно, по-видимому, не было никаких надежд, я решил поискать какой-нибудь другой выход. Но прежде всего следовало подумать о товарище; разумеется, я остановил свой выбор на докторе. Мы сразу же принялись вместе обдумывать план, решив остальных в него пока не посвящать.

Несколькими днями раньше я встретился с двумя молодыми янки, близнецами; сбежав со своего судна на острове Фаннинг (необитаемом, но исключительно богатом всевозможными плодами), они прожили на нем довольно долго, а затем скитались по островам Товарищества. Сюда они прибыли с Эймео — ближайшего к Таити острова, где работали у двух иностранцев, которые недавно приступили к возделыванию там плантации. По словам моих земляков, эти люди поручили им прислать, если окажется возможным, из Папеэте двух белых для работы на полях.

Ковыряться в земле казалось нам совершенно неподходящим занятием, но пренебрегать представившимся случаем покинуть Таити не следовало; итак, мы подготовились к тому, чтобы уехать с плантаторами, которые через несколько дней должны были прибыть в Папеэте на своей шлюпке.

Встреча состоялась, и нас представили им под именами Питер и Поль; они согласились платить Питеру и Полю пятнадцать серебряных долларов в месяц, пообещав прибавить, если мы останемся у них навсегда. Они хотели иметь постоянных работников. Чтобы не наткнуться на туземцев (многие из них, не вполне понимая наши отношения с консулом, могли задержать нас, если бы увидели, что мы уезжаем), отъезд был назначен на полночь.

Когда час расставания приблизился, мы рассказали остальным о своем намерении. Одни стали укорять нас за то, что мы их покидаем, другие хвалили и уверяли, что при первой возможности последуют нашему примеру. Наконец, мы распрощались. Об этой сцене мы вспоминали бы впоследствии, наверное, не без тихой грусти, ибо мы больше никогда не видели наших товарищей, если бы все не испортил Мак-Ги: обнимая доктора, он вытащил у него из кармана складной нож.

Мы крадучись спустились к берегу, где в тени рощи нас уже ожидала шлюпка. Немного погодя мы взялись за весла, а очутившись по ту сторону рифа, поставили парус и с попутным ветром тихо поплыли к Эймео.

Путешествие было приятное. Взошла луна, струился теплый воздух, волны мелодично плескались, а над нами во все стороны расстилался величественный фиолетовый свод тропической ночи, усеянный кротко мерцающими звездами.

Пролив имеет в ширину около пяти лиг. По одну сторону вы видите три высоких пика, господствующие над горными хребтами и долинами; по другую — не менее живописные возвышенности Эймео, и среди них высоко к небу возносит свою зеленую остроконечную вершину одинокий пик, который наши спутники называли «Свайка».

Плантаторы оказались людьми общительными. Они были моряками, и это, конечно, сближало нас. Чтобы закрепить дружбу, они извлекли бутылку вина — одну из тех, что им удалось раздобыть от самого буфетчика французского адмирала; в предыдущее посещение Папеэте плантаторы оказали этому буфетчику немалую услугу, познакомив любвеобильного француза с береговыми дамами. Кроме того, у наших новых друзей имелась тыквенная бутыль, полная мяса дикого кабана, печеного ямса, сладкого картофеля и плодов хлебного дерева. Затем появились трубки и табак; и пока мы мирно покуривали, было рассказано много историй о соседних островах.

Наконец, послышался грохот бурунов у рифов Эймео; проскользнув через проход, мы пересекли внутреннюю лагуну, гладкую как чело молодой девушки, и пристали к берегу.

Глава 52

Долина Мартаир

Пройдя несколько рощ, мы вышли на открытую поляну, где слышались голоса и виднелся свет, мерцавший из бамбукового домика. Это было жилище плантаторов. Пока они отсутствовали, хозяйство вело несколько девушек под присмотром старого туземца, который, завернувшись в таппу, лежал сейчас в углу и курил.

Наскоро приготовили кое-что поесть, а затем мы попытались вздремнуть. Но, увы! Нам помешал неожиданный бич. Москиты, не известные на Таити, крутились здесь вокруг нас несметным роем. Но подробней о них ниже.

Поднявшись спозаранку, мы вышли побродить и осмотреть местность. Мы находились в долине Мартаир, с обеих сторон отгороженной высокими холмами. Тут и там виднелись крутые утесы, пестревшие цветущими кустами или увитые виноградными лозами со свисавшими с них цветами. Довольно широкая у моря, долина, уходя в глубь страны, постепенно становится уже; на расстоянии нескольких миль от берега она заканчивается среди цепи самых причудливых гор, словно увенчанных крепостными башнями, которые заросли кустами и гибкими стволами деревьев. Самая долина представляет собой дикую чащу, прорезанную извивающимися потоками и узкими тропинками, похожими на туннели, проложенные сквозь сплошную массу листвы.

В этом диком месте вдали от берега стоял дом плантаторов в полном одиночестве, так как ближайшие соседи, несколько рыбаков с семьями, жили в рощице кокосовых пальм, корни которых омывало море.

Расчищенная полоса земли, ровная как прерия, тянулась акров на тридцать; часть ее обрабатывалась, а вокруг всей плантации шел крепкий частокол из прочно вкопанных стволов и ветвей деревьев. Ограда была необходима для защиты от диких быков и кабанов, во множестве водившихся на острове.

До настоящего времени основной возделываемой культурой был тумбесский картофель; [98]на него предъявляли большой спрос суда, заходившие в Папеэте. Имелось также небольшое поле таро, или индийской репы, поле ямса, а в одном углу — прекрасные посевы сахарного тростника, только что начавшие созревать.

Внутри ограды в той части, что ближе к морю, стоял дом, недавно выстроенный из бамбука в туземном стиле. Весь домашний инвентарь состоял из нескольких матросских сундуков, старого ящика, немногочисленных кухонных принадлежностей и земледельческих орудий, а также трех охотничьих ружей, подвешенных к стропилам, и двух огромных гамаков, висевших в противоположных углах и изготовленных из высушенных бычьих шкур, растянутых жердями.

Со всех сторон плантацию обступал густой лес, а около дома были нарочно оставлены карликовые «аоа» (разновидность баньяна [99]), самым причудливым образом раскинувшие свои ветви над частоколом и дававшие приятную тень. Нижние сучья этого забавного дерева служили удобными сиденьями, на которых туземцы часто пристраивались, по обычаю своего племени, на корточках и, покуривая, болтали часами.

Мы плотно позавтракали рыбой — перед восходом солнца ее набили острогой у рифа туземцы, — пудингом из индийской репы, жареными бананами и печеными плодами хлебного дерева.

За едой наши новые приятели держали себя очень дружелюбно и общительно. Выяснилось, что они, как почти все необразованные иностранцы, поселившиеся в Полинезии, когда-то сбежали с корабля и, наслушавшись рассказов о состояниях, нажитых от выращивания продуктов для китобойных судов, решили основать такое предприятие. С этим намерением они, скитаясь по разным местам, добрались, наконец, до долины Мартаир и, найдя, что почва там подходящая, приступили к делу. Прежде всего они разыскали владельца облюбованного ими участка и постарались, чтобы он стал их «тайо».

Владельцем оказался Тонои, вождь рыбаков — тот самый человек, который как-то, находясь под возбуждающим действием спиртного, сорвал со своих чресл куцую повязку из таппы и сообщил мне, что он связан кровным родством с самой Помаре и что его мать происходила из славного рода жрецов, чья власть, олицетворявшаяся бамбуковым посохом, простиралась в старину на весь тогда еще языческий остров Эймео. Королевская и поистине почтенная родословная! Но к описываемому мною времени темнокожий аристократ находился в стесненных обстоятельствах, а потому охотно согласился уступить десяток-другой акров ненужной ему земли. Взамен он получил от чужеземцев два или три старых ревматических ружья, несколько красных шерстяных рубах и обещание заботиться о нем, когда он состарится: у плантаторов он всегда найдет для себя приют.