Королева

И тут я разрыдалась.

Дрожащая, бессловесная Кэт цеплялась за мою руку, Парри, окрыленная видением будущего могущества, вдохновенно тарахтела о платьях и драгоценностях, уборах и белилах, корсажах, гофрированных манжетах и шлейфах в сорок футов длиной. Каждый из моих приближенных ликовал по-своему. Эскам стучал кулаком по ладони и цитировал древних греков, казначей Парри орал по-валлийски, Чертей без стеснения рыдал то на одном, то на другом плече онемевшего, сияющего Вернона.

Вайн с горсткой слуг сдерживал в дверях напор охрипшей от криков толпы. Впрочем, одного тихого человека пропустили сразу.

— Моя милостивейшая владычица!

Преклоненные колени, строгий наряд, мягкая черная судейская шапочка, сумка со свитками и актами — мой Сесил!

Смеясь и плача, я подняла его с колен.

— Мой дорогой, добрый друг!

Он тряхнул головой, улыбаясь пронзительными серыми глазами.

— К вашим услугам, мадам.

Его слова, его тяжелая сумка с документами, его рвение — все говорило об одном.

— Ладно, сэр, — отвечала я, — раз так, служите мне изо всех сил!

Мы приступили в тот же вечер у меня в комнате, сдвинув колени у очага, похожие больше на школьницу и учителя, чем на королеву и ее советника.

— Перво-наперво следует замириться с Францией, мадам, покончить с войной, — настаивал Сесил, — укрепить границы — а для этого восстановить флот, — но ограничиться обороной. Ведь война стоит денег, денег у нас нет, казна истощена. Чтобы все это осуществить, ваша милость должны установить свое правление через Тайный совет и далее через судей, должностных лиц, судебных исполнителей и приставов, клерков и околоточных надзирателей по всей стране.

Мне стало страшно. Справлюсь ли я со всем этим? Сама, одна?

Сесил, похоже, угадал мои мысли, потому что улыбнулся и добавил:

— Но первым делом ваша коронация!

Моя коронация!..

— С которой вам помогут члены вашего Тайного совета.

Члены моего Тайного совета…

Мои тайные советники…

Мои, мои советники…

Они ждали меня в большом сводчатом зале Хэтфилда, мои тайные советники, усталые и сумрачные, с лицами пустыми, белыми, словно пергамент, ожидающий моей подписи и печати.

Я вошла в алом с головы до ног, все на мне пламенело рубинами — от обруча на волосах до пряжек на туфлях, однако сама была бледна, как зимний рассвет.

Сердце мое замирало, к горлу подступала тошнота, когда я оглядывала ряды коленопреклоненных мужчин: вот мой двоюродный дед, лорд Говард, с ним юный герцог Норфолк, вот лорд-казначей Полет, вот Сассекс, Дерби и Бедфорд, рядом с ними Арундел, Гастингс и Шрусбери — эта троица неизменно сопровождала Гардинера, когда сей добрейший епископ являлся меня запугивать, вот Клинтон и Норфолк, Пембрук и Паджет, да, да, Паджет, а рядом с ним эта гадина Рич — палач Анны Эскью и орудие Ризли — хотя сам Ризли, слава Богу, счел за лучшее оставить двор, — и все их присные, разряженные в пух и прах, чтобы засвидетельствовать почтение королеве.

Кому из них можно доверять?

Тишина стояла гробовая, казалось, дрожал сам воздух. И немудрено! Немудрено, что у смело глядящих лордов в душе тряслись их благородные поджилки! Последний раз я видела их всем скопом, когда они отправляли меня в Тауэр. Могли ли и я, и они это забыть?

И все же забыть надо.

Я должна забыть, я, королева, — сейчас или никогда…

Я сжала руками резные львиные головы на подлокотниках — они были холодные.

— Милорды, — начала я, — Господь свидетель, я скорблю о смерти сестры… но Он возложил на меня это бремя, и я не вольна отказаться. Мы все — рабы Божьи и должны быть покорны Его воле. И коли я должна править, я буду править!

Если они ожидали услышать робкую зеленую девчонку, то они просчитались. Кто-то шумно выдохнул, кто-то испуганно сморгнул — да, это была сладкая месть. Я ликовала.

Однако мой долг — не мстить за прошлые обиды, а глядеть в будущее. «Прежде всего подберите себе совет», — сказал Сесил. При отце в совет входило двадцать лордов; Мария по слабости, а также из желания угодить мужу, возвышая его людей, раздула их число почти до пятидесяти. Слишком много — подсказывало мне чутье. Мой совет будет меньше.

Кому можно доверять?

Все пятьдесят советников Марии стояли передо мной на коленях, с непокрытыми головами, готовые по моему слову вывернуться наизнанку. Еще бы, ведь место в совете или при дворе — безусловно власть. А власть — это уважение, уважение — это деньги, деньги — это власть, для тех, кого я пожелаю к себе приблизить.

Кому можно доверять? Как поведут себя Дерби, Шрусбери, Арундел, Нортемберленд, Уэстерморленд, великие лорды Севера, католики до мозга костей, враждебные ко всему, что связано с именем «Болейн», — станут ли они служить женщине и еретичке? Я не могу разом прогнать всех Марииных людей. Но, быть может, выход — разбавить их своими родичами и единоверцами, ввести в совет моего двоюродного деда Говарда, кузенов Фрэнсиса Ноллиса и Генри Кэри, столь же крепких в новой вере, как эти лорды — в старой? Кого-то я могу возвысить сама — Сэсил упомянул своего свояка, умного законоведа и члена парламента, сэра Николаса Бэкона, — надо бы с ним поговорить…

Кому-то из старых знакомцев придется уйти — тому же Паджету, этой ядовитой жабе, Ричу!

А как с остальными?

Это не к спеху!

— Милорды, — промолвила я со сладчайшей улыбкой, — вы видите меня перед собой — простую девушку, Божью девственницу, руководимую нынче Им одним. Многолюдство порождает сумятицу — мне нужен совет, с которым я сумею сладить, маленький совет по моим скромным нуждам. И вскоре я его назначу.

К вашим услугам, милорды, я прибегну по мере надобности. Однако вам, сэр Вильям, — я шагнула к Сесилу и взяла его за руку, — я поручаю возглавить совет и, не щадя живота, трудиться на благо мое и моего королевства.

Я знаю — вы неподкупны и всегда будете руководствоваться соображениями полезности.

Знаю и то, что могу положиться на вашу деликатность, и обещаю вам свою. Разрешаю вам вести переговоры по своему усмотрению, здесь и за границей, с врагом и с другом, представлять меня во всех делах. Облекаю вас соответствующей властью.

Позже мой Сесил написал: «Тайны, сохраняемые меж принцессой и ее секретарем, можно уподобить нежному чувству влюбленных, скрываемому даже от друзей». Так оно и было: в важнейших делах государства, как в делах любви, в брачном союзе умов. Я знала, что его рассудительность, кропотливость, изобретательность, преданность мне не изменят. Теперь предстояло испытать его патриотизм — и мой…

Дом — начало всего: прежде наведи порядок в собственном доме.

Попивая сладкое золотое вино и жуя засахаренные вишни, я сражалась с новой непомерной задачей: кто будут мои приближенные дамы.

Первый шаг сомнений не вызывал: Кэт и Парри станут моими гофмейстеринами, обер-фрейлинами, хранительницами гардероба, августейших книг и безделушек, августейшего спокойствия!

Что до остальных…

— Вам надо окружить себя дамами, миледи, и обязательно самыми лучшими! — поучала Кэт, вполне освоившаяся со своей новой ролью. — Вот, например, леди Екатерина Грэй, кузина вашей милости, и леди Джейн Сеймур, дочь покойного лорда-протектора, леди Анна Рассел, дочь герцога Бедфорда, — все добрые протестантки, мадам, вполне достойные быть рядом с королевой.

Екатерина, кузина Екатерина — тощая бледная лисичка, точь-в-точь покойница Джейн, только без ее ума. Зато, надо полагать, с гонором, еще бы, ведь теперь она старшая в роду! Мало радости постоянно видеть ее рядом с собой, принимать ее услуги днем и ночью!

И все же теперь она — моя очевидная наследница; она при мне выполняла ту же роль, что я — при Марии. Лучше пусть будет рядом, под присмотром, чем невесть где и невесть с какими мыслями. Ладно, я согласна.

— Кэт…

— И другие ваши родственницы, мэм, хоть и дальние: свояченицы вашего кузена Генри, сына Марии Кэри.

Урожденной Марии Болейн.