Королева

Розалин Майлз

Королева

ПРОЛОГ

Королева…

Regina Anglorum…

Королева Англии, наследница английских монархов.

И каждый в Англии, не щадя жизни, пойдет за меня в бой.

Я слышала музыку звезд. Блистающие потоки блаженства пронзали меня, наполняли сердце и питали готовую разорваться душу. Я — королева!

На один ослепительный миг я увидела вечность во всем ее сиянии, а в ней — о, Боже! — отца, и его отца, и наш королевский род, ветвь, длящуюся от первого дня Творения[1].

И в тот же самый блаженный миг я расхохоталась над представшим мне зрелищем. Ведь все это — ложь, фиглярство и самообольщение, не больше.

Наш королевский род насчитывал лишь двух королей, в тонких жилах основателя нашей династии, юного Генриха Тюдора, текло меньше доброй английской крови, чем у любого другого английского короля со времен нормандского ублюдка, Вилъгельма Завоевателя. Генрих был чистой воды полукровка, валлийско-французская помесь.

Gaudeamus igitur! Возрадуемся же и восхвалим дедушку Генриха за ловкость рук, поднесем ему свое восхищение на королевском блюде!

Незаконнорожденные и полукровки, полукровки и незаконнорожденные, сила нашего королевства…

Теперь, когда все они мертвы, я, Елизавета, королева Англии, могу сказать — в предках Генриха Тюдора по мужской линии царственность и не ночевала, разве что, если быть совсем точной, лежала рядом. Ко времени смерти Генриха V, Оуэн Тюдор, дед будущего Генриха VII, был всего лишь доверенным слугой королевы, хранителем ее гардероба. И этот-то гардеробщик пролез под одеяло безутешной вдовы и, женившись, одним махом стал лордом-постельничъим и Главным спальником Ее Величества Королевы, Главным управляющим Королевского Тела и Валлийским Отведывателем Королевиных деликатесов — словом, королевское величие снизошло на него, подобно греху, через близость.

Этот келът-верхолаз поплатился за свою самонадеянность головой. Но его странствие в чужие края (королева была француженкой) и возделывание вдовьей нивы принесли плоды. Ибо отпрыск этого союза таким же точно прыжком достиг другой царственной невесты, последней из Ланкастеров, и Тюдоровская династия будущих королей вышла в поход.

Кстати, его сын, мой дед Генрих, «Всеанглийская роза Тюдоров», за все отрочество ни разу не ступил на английскую землю своей валлийской ногой («Валлийской и лягушачьей в придачу», — злословили враги). В постоянной опасности из-за близости к трону, он половину юности провел в навозных замках Южного Уэльса, другую половину — в бегах, вместе со стариком-дядюшкой крадучись по задворкам Бретани — «Собачья дыра, мальчик мой, — рассуждал Джаспер, — однако лучше вам расти в этой конуре, чем в Англии».

И отсюда, наконец, пришел юный Генрих заявить свои права на Англию с какими-то двумя тысячами бойцов — французов, валлийцев, шотландцев — только не англичан, как вы можете заметить!

Более века валлийские барды пели о грядущем возвращении Тюдора. Народ ждал прихода Мессии-Тюдора. Однако валлийцу что пророчество изречь, что плюнуть — цена одна; он всегда охотнее бранился и бахвалился, чем бился и боролся. И в то время как Генрих вел свой многоязыкий, вооруженный копьями и кольями отряд в тот пыльный август, только один вельможа, лорд Тальбот, пришел к нему на помощь (осудите ли вы меня за то, что я по сей день удерживаю Тальботов при себе!).

И в битве при Босворте горбун Ричард (отдадим дьяволу должное) бился, как сам дьявол, кромсая вражеские печенки, — так вепрь в последнем исступлении клыками рвет в клочья воздух. И не переметнись граф Стенли на сторону Генриха, Ричард бы победил.

Тогда и началось возвышение дома Тюдоров, из праха Ланкастеров и Йорков. Так полукровка, сын французской королевы, воспылавшей к своему хранителю гардероба, вспрыгнул на трон и сел вровень с Фридрихом III, императором Германским, его сыном Максимилианом I, только что коронованным королем Римским, Карлом VIII Французским и Яковом III Шотландским, назвавшись другом и братом этой монаршей компании. И все это — едва достигнув двадцати четырех лет!

Нападаю ли я на дедушку Генриха?

Нет, рукоплещу ему, так же, как рукоплещу его выбору будущей королевы, единственной женщины, способной исцелить раны, нанесенные Войною Алой и Белой розы, — моей бабушки-тезки, юной принцессы Елизаветы.

От нее пошло червонное золото Тюдоровских волос, бледная кожа и точеные черты, которыми, что греха таить, мы так тщеславимся.

И это было больше, чем брак по расчету. «Я люблю тебя, милая, — писал он весенней порою их любви, — и томлюсь по тебе больше, чем сердце умеет выразить».

И это была хорошая пара, а он — хороший король. Он возродил измученную землю, опустошенную войною и сильными мира сего. Он подавил мятеж, низвел его до состояния вши, ползущей по телу политики. Он боролся с интригами. Он не заводил фаворитов.

И он берег свои чресла не для любовников того или иного пола. У него не было ни Марии Болейн, ни Бесси Блант, ни Пирса Гавестона, возлюбленного Эдуарда П. Ни один из его детей не корчился от боли под бичующим «ублюдок!» — о, если б мой отец был так же осмотрителен, когда расплескивал свое семя!

Он не расточал понапрасну свое естество; и точно так же не расточал понапрасну деньги. Он крепко держал свою казну — «крепче, чем сжатый кулак, как выразился граф Сент-Джон, его лорд-казначей, и ни капли не утекло сквозь пальцы»! Таким образом, он оставил государство в прибыли.

И Генрих был миротворцем — он всегда больше миловал, чем казнил. За двадцать четыре года Генрих ни разу не вторгся в чужие пределы и ни разу не покинул своих. Он оставил по себе чистую совесть и безупречные балансовые ведомости — неплохое наследство.

И неплохой урок для свежеиспеченной королевы Я дала обет усвоить его целиком. Клянусь, в тот день в Хэтфилде он явился рассказать мне это все. А я обещала помнить — помнить и следовать…

Глава 1

«Золотые слова — взять, удержать, сберечь», — говорят в народе.

Взять, удержать, сберечь…

Это — обо мне.

Я задыхалась от радости. Но хотя голова у меня кружилась, а душа трепетала в эти первые минуты опьянения, внутренний голос оставался трезвым и нашептывал: «Взять — самое простое; сумей теперь удержать и сберечь».

В прозрачном ноябрьском воздухе я слышала свой собственный сбивчивый голос — он доносился как бы со стороны:

— Благодарение Богу! Это Его дела! Обнародуйте новость! Сообщите императору Священной Римской Империи, испанскому королю, английским послам, лорду Роберту Дадли, королям французскому, датскому и шведскому…

Лорду Роберту Дадли? Как затесался он среди великих мира сего?

Не спрашивайте. Не знаю.

Жидкая грязь, на которой я стояла, пропитала чулки и холодила колени. Вслед за гонцами в парк набился народ. Их сиятельства встревожились: «Ваше Величество, ради всего святого, пройдите в дом!»

Величество…

Есть ли слово слаще?

С большой галереи я смотрела на волнующуюся толпу, что запрудила двор, и от полноты сердца не могла даже плакать. Воздух гудел от колокольного трезвона, далеко на горизонте горел сигнальный маяк, передавая от одной сторожевой башни к другой весть о моем восшествии на престол. Служители выкатывали из погребов бочки и бочонки, обрадованные гуляки под гром здравиц распивали светлый искристый эль.

И вдруг посреди толпы чистый, высокий голос запел:

1

Фраза, навеянная видением Макбета «До Судного ли дня продлится эта ветвь?» В. Шекспир, IV акт.