Страница 52 из 69
— Это именно то, что он из себя представляет. Падкий, да не сладкий.
Я не знала, что конкретно она имела в виду, но согласилась с этим.
При свете дня, Джинкс выглядела менее зловещей и более того, осмелюсь сказать, что она была обычной. Я могла разглядеть, что она одна из тех женщин, которые наносят тонны косметики не потому, что хотят напугать кого-то, а потому что у них плохая кожа. А ее волосы были сухие из-за черной хны. И я представила, что она вышла не из хорошей семьи, и, возможно, у нее был вечно пьяный отец и мать - скандалистка. Я знала, что Джинкс все же талантлива, и я сразу же подумала о том, каких, должно быть, усилий ей стоило попасть сюда.
— Итак, тебе нужно что-то из одежды. От Бобби, — сказала она.
— Да. — На самом деле я даже не думала о том, что надеть на чтения, но как только она произнесла это, я поняла, что это все, о чем я должна была беспокоиться.
― У меня есть кое-что для тебя. — Она зашла в подсобку и вернулась, держа в руках белый виниловый комбинезон с черным кантом вдоль рукавов.
— У меня не было достаточно денег для ткани, так что я сделала его очень маленьким. Если он будет впору, то он твой.
Я не рассчитывала на такую щедрость. Особенно когда в итоге я вышла с охапкой одежды. Очевидно, я одна из тех немногих людей в Нью-Йорке, которые на самом деле готовы носить белый виниловый комбинезон или платье из пластика, или красные резиновые штаны.
Я была похожа на Золушку и эти чертовы тапочки.
И как раз во время. Мне как раз ужасно надоел мой крысиный голубой шелковый халат, платье моей хозяйки и хирургическая чистка. Как говорит Саманта: — Если люди продолжают видеть тебя в одном и том же старом наряде, они начинают думать, что у тебя нет никакого будущего—
Саманта, тем временем, вернулась в — У Чарли— . Она сказала, что они долго препирались насчет китайских узоров и кристальных графинов, плюсах и минусах устричного бара на их приеме.
Она не могла поверить, что жизнь заставила ее опуститься до этого, но я постоянно напоминаю ей об октябре, когда свадебное торжество будет завершено и ей больше никогда не придется беспокоиться о своей жизни. Это заставило ее сделать одно из тех пресловутых предложений: она поможет мне со списком гостей, приглашенных на чтения моей пьесы, если я соглашусь пойти с ней за покупкой ее свадебного платья.
Такие уж проблемы с этими свадьбами. И они заразительны.
На самом деле, они настолько заразили Донну ЛаДонну и ее маму, что те прибыли в Нью-Йорк для участия в ритуале. Когда Саманта упомянула об их прибытии, я поняла, что настолько погрязла в моей нью-йоркской жизни, что совсем забыла, что Донна — кузина Саманты.
Идея вновь повстречаться с Донной доставляла мне небольшую неловкость, но не заставляла так паниковать, как отдать Бернарду мою пьесу.
Прошлым вечером я, наконец, собрала все свое мужество в кулак и представила Бернарду свои рукописи. Я буквально доставила ему это на серебряном блюдечке. Мы были в его квартире, и я нашла серебряное блюдо, которое Марджи упустила из виду, и повязала большую красную ленточку вокруг него, подав блюдо во время того, как он смотрел МТВ. Все это время, конечно, я думала, что на этом серебряном блюде должна быть я.
Теперь я не хочу давать ему вообще ничего. Мысль о том, что Бернарду не понравится пьеса после того как он прочтет ее, заставляет меня быть вне себя от беспокойства. Я расхаживаю по квартире все утро, ожидая его звонка, молясь, что он позвонит до того, как я отправлюсь на встречу с Самантой и Донной ЛаДонной в Кляйнфелд.
Я все еще не слышала ничего от Бернарда, зато Саманта звонила уже сотни раз. Она продолжает названивать мне, напоминая о нашей встрече.
— Это ровно в полдень. Если мы не явимся туда минута в минуту в двенадцать, мы потеряем комнату.
— Кто ты? Золушка? Скажи еще, что твое такси превратиться в тыкву вдобавок.
— Не смешно, Кэрри. Это же моя свадьба.
Совсем скоро я должна буду встретиться с Самантой, но Бернард еще не звонил, чтобы сказать, понравилась ли ему моя пьеса или нет. Вся моя жизнь весит на волоске. Телефонный звонок. Должно быть это Бернард. Саманта уже должна была исчерпать запас пятаков к этому времени.
— Кэрри? — Саманта практически кричала в трубку.
— Почему ты все еще дома? Ты должна быть уже на пути к Кляйнфелду.
— Я уже выхожу, — сказала я, свирепо посмотрев на телефон, и запрыгнув в мой новый комбинезон, побежала вниз по лестнице.
Кляйнфелд в миле отсюда, в Бруклине. Мне нужно будет проехать около пяти остановок метро, и когда я садилась на другой поезд, я дала волю своей паранойе и позвонила Бернарду. Но его не было дома. Его не было и в театре. На следующей станции я попыталась набрать его снова. Где же он, черт возьми? Когда я вышла из поезда в Бруклине, я поспешила к телефонной будке за углом. Телефон звонил и звонил. Я бросила трубку. Я уверена, Бернард избегает моих звонков намеренно. Должно быть он прочитал мою пьесу и она ему не понравилась, поэтому он не хочет говорить мне.
Я прибежала в храм священных уз брака растрепанная и вспотевшая. Винил — это не то, что стоило бы надевать во влажный августовский день в Нью-Йорке, даже если он белый.
Кляйнфельд выглядит довольно неказисто снаружи, будучи одним из тех огромных закопченных зданий с окнами, которые выглядят как грустные узкие глаза. Но внутри - совсем другая история. Интерьер розовый, плюшевый и приглушенный, словно цветочные бутики. Продавщицы без признаков возраста с хорошо накрашенными лицами, как будто в мягких масках, скользят через холл. Примерке Джонс отведен целый этаж с гардеробной, подиумом и зеркальными стенами. Также там, в наличии кувшин с водой, чай и печенье. И, слава небесам, телефон.
Все же, Саманты здесь нет. Вместо нее я вижу прелестную женщину средних лет, сидящую неподвижно на бархатном диване, скромно скрестив лодыжки. У нее на голове идеально гладкий начес. Это, должно быть, мать Чарли, Гленн.
Рядом сидит еще одна женщина, которую можно назвать полной противоположностью Гленн.Ей около двадцати пяти, одета она в какой— то комковатый синий костюм, без макияжа. На самом деле она не выглядит отталкивающе, но учитывая ее грязные волосы и выражение на лице, будто она достойна лучшего, скорее всего, она сознательно хочет выглядеть по— домашнему.
― Я Гленн, — говорит первая женщина, протягивая длинную костистую руку со сдержанными платиновыми часиками на ее тонком запястье. Наверное, она левша. Поскольку левши всегда носят часы на правой руке, чтобы все заметили, что они левши и сочли их особенными. Она представляет молодую женщину, сидящую рядом.
— Это моя дочь Эрика.
Эрика твердо и без излишеств пожимает мне руку. В ней есть что-то отрезвляющее, как будто она понимает, насколько нелепа ее мать и насколько вся эта ситуация глупа в целом.
― Привет, — отвечаю я тепло и присаживаюсь на краешек маленького декоративного стула.
Саманта рассказывала мне, что Гленн сделала подтяжку лица. Поэтому пока она поправляет прическу, а Эрика ест печенье, я тайком изучаю лицо Гленн, пытаясь найти признаки хирургического вмешательства. Вблизи их не так уж трудно обнаружить. Рот Гленн растянут и натянут вверх как оскал Джокера, хотя она и не улыбается. Ее брови опасно приблизились к линии роста волос. Я пялюсь на нее так пристально, что она не может этого не заметить. Она поворачивается ко мне, и легонько взмахнув рукой, говорит.
― Вы носите довольно интересный наряд.
—Спасибо, — отвечаю я. — Мне его дали бесплатно!
― Я надеюсь!
Глядя на нее, я не могу понять что это — намеренная грубость или нормальное для нее поведение. Я беру печенью, чувствую себя несколько грустно. Не могу понять, зачем Саманта настаивает на моем присутствии. Конечно, она планирует включать меня в свою дальнейшую жизнь. Я не могу представить, чтобы мне нашлось в ней место.
Гленн поворачивает руку и смотрит на часы.
— Где Саманта? — говорит она с едва уловимыми нотками раздражения.