Страница 72 из 105
— Михаил Борисович, да хватит уже политики, она у всех в печенках. Давайте потанцуем. Я танцевать хочу, веселиться!
— Танцевать! Танцевать! — поддержали ее и Нинка со Светланой. — Мальчики, хватит пить.
— Ладно, потанцуем, — согласился Гонтарь. Он велел сдвинуть стол к стене — танцевать так танцевать, с разговорами еще успеется: весь вечер и ночь впереди.
Загрохотал иа полную мощь магнитофон, заорал по-обезьяньи Фриновский, выдергивая в круг Нинку, задергался в непристойных конвульсиях, напоминающих половой акт. Боб по-хозяйски, не спрашивая, прижал Светлану к себе, засопел ей в самое ухо: «Идем, беленькая, разомнемся…» И шарил у нее по спине и ягодицам мощной своей, бесстыжей лапищей, а она вертелась, противилась.
— Борис, ну что вы?!
— А что? — торчала у нее перед глазами черная лохматая борода, и несло из раскрытого, скалящего зубы рта перегаром. — Чего вертишься? У тебя в организме чего-то не хватает, а? Так и скажи. Я помогу, не жадный. Ишь, сисястая! Не нравится ей!
— Должны же быть приличия, в самом-то деле! -возмутилась Светлана. — Отпустите меня!
— Не для того я тебя сюда вез, киска, чтобы ты мне тут коготки свои показывала.
— Я сама ехала. И не с вами.
— Теперь ты до-о-олго с нами ехать будешь. Может всю жизнь. Хочешь ты этого или не хочешь.
— Посмотрим.
— А будешь смотреть — ослепнешь, не дай-то, конечно, бог.
— Угрожаете, да?
— Ну заче-ем? Предупреждаю. По-дружески.
— Боря! Света! Хватит вам! — с улыбкой остановила их Марина. Они с мужем танцевали рядом, Марина слышала их перепалку. — У нас в доме не принято ссориться. Поцелуйтесь и помиритесь.
— Вот и я ей говорю, давай полюбовно, — осклабился Боб. — А она мне про приличия.
Но танцы все же расстроились. Фриновский пожелал смотреть «видео», все расселись перед телевизором, ждали. Боб сказал, что захватил «Рэмбо», пару кассет, но мордобой смотреть не захотели — жаждали чего-нибудь сексуального, вольного.
Гонтарь предложил «Красотку Линду», фильм о сексуальной маньячке, убивающей своих любовников; Нинка с Фриновским зааплодировали, их поддержали Марина и Боб. Валентина с Анатолием сидели молчком.
За окном просторной «гостиной» — так Гонтарь называл комнату на первом этаже — уже смеркалось, вечер стоял чудный, ласковый и тихий. Розовые лучи догорающего дня окрасили и небо, и лес за Доном, недвижно висела над рекой вата кучевых облаков, а горизонт был чист, видно было хорошо и далеко.
Валентина скучала. Она хоть и приняла предложение Гонтаря, но поехала с неохотой, да и Анатолий тоже. Оба они помнили, как обошлись с ними парни Михаила Борисовича, ждать от этой компании чего-нибудь хорошего не приходилось, это было ясно, но и вырваться из их цепких и безжалостных когтей они пока что не видели возможности. Валентина как-то говорила на эту тему с Анатолием, он согласился с ней, раздумывая: сказать или нет о «поручении» Михаила Борисовича? Решил, что пока не стоит, может быть, ему удастся как-нибудь спустить это дело на тормозах — мало ли как повернется жизнь.
Гонтарь, видно, заметил скуку на их лицах (он вообще уделял им внимания больше, чем другим), позвал Анатолия покурить, на веранду. Спросил, между прочим, как настроение и как идет подготовка операции. Рябченко ответил:
— Пока ничего не сделал, Михаил Борисович. Почти каждый день на складах бывает замкомандира по вооружению, подполковник Коваленок. При нем, сами понимаете, не могу.
— При нем и не надо. Без него.
— Я слышал, он в командировку собирается. Может, тогда…
Неопределенность эта Гонтаря не устраивала.
— Толя, — сказал он ласково. — Ты мне воду не мути. Даю тебе сроку месяц. Понял?
— Понял, — Рябченко повесил голову.
Они докурили, поговорили о том о сем, вернулись в дом. Гонтарь заметил, что сосед его, Николай, слоняется у себя по двору, поглядывает в их сторону.
«Вылакал полбутылки, и все ему мало», — с неприязнью подумал Михаил Борисович.
В «гостиной» хохотали: красотка Линда вытворяла такое, что у нормального трезвого человека это вызвало бы лишь чувство отвращения, но трезвых уже не было. Анатолий, вернувшись с веранды, налил себе полный фужер водки, выпил. Сидел оглушенный, отбивался от Валентины бранными, злыми словами, и она обиделась, пересела в другое кресло.
Кассета кончилась, молодежь пожелала смотреть и «Рэмбо», а Гонтарь позвал Долматову:
— Валюша, можно вас на пару слов?
Она поднялась, пошла за ним наверх, на второй этаж, где у Михаила Борисовича с Мариной были две комнаты: что-то вроде кабинета и небольшая уютная спаленка.
Они сели в кабинете в удобные мягкие кресла, под зажженным уже торшером. Гонтарь предложил выпить коньяку, Валентина равнодушно пожала плечами — давайте выпьем.
Заглянула к ним Марина, спросила, не принести ли им кофе, только что сварила, и Михаил Борисович кивнул — неси.
— Валюша, — вкрадчиво заговорил он. — Меня, честно говоря, мучает совесть. Чувствую, что нам надо поговорить, причем поговорить предельно откровенно, честно.
Валентина, сдерживая невольную улыбку, смотрела, как по его лысине гуляют блики света. Это ее занимало и веселило. Вспомнила анекдот про лысых мужиков: если только спереди лысый, то, значит, умный, если лысина сзади — гуляет от жены, а если лысый спереди и сзади — значит, гуляет с умом.
Она не сдержалась, прыснула.
— Михаил Борисович, а вы от жены гуляете? — неожиданно для себя спросила она.
Он понял ее настроение.
— Ну, если только с вами погулять, Валюша, — и взял ее за руку.
— Да я это так просто, извините, — она высвободила руку, села поудобнее, ждала разговора. Не за тем же он ее сюда звал — при жене! — чтобы в глаза заглядывать.
— Валюша, возможно, вы наш союз считаете насильственным…
— Да, — коротко сказала она.
— Вот, я так себе это и представлял! — он всплеснул руками. — Потому и решил переговорить с вами с глазу на глаз. Понимаете, тут надо расставить точки над «i». Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы вы жили с такой мыслью и ощущением несправедливости, что ли, и обиды. Деловые фирмы создаются по-всякому. Да, парни мои применили известную долю насилия, но мера эта вынужденная. Мы ведь предлагали вам все решить по-хорошему, сразу брали на себя довольно хлопотные и небезопасные обязанности по сбыту презренного металла… — Гонтарь пригубил коньяка, пожевал лимон. Лицо его скривилось.
— Платите вы мало, Михаил Борисович, — сказала Долматова. — Мы без вас больше имели.
— Может быть, Валюша, может быть! — охотно согласился он. — Но как имели? Как жили? В напряжении, с опаской, с оглядкой. А теперь и горя не знаете. Одна забота — вынести с завода мешочек-другой отходов. Сейчас наше предприятие надежно и продуманно организовано. У каждого свои четкие функции, каждый отвечает за свой участок работы. И меня, если говорить откровенно, очень обижает термин, придуманный коммунистическими властями, — «организованная преступность». Бизнес! Какая, черт возьми, «преступность»!
— Воруем вместе, чего тут тень на плетень наводпть, Михаил Борисович? — Валентина сунула в рот конфету, смотрела, как вьется вокруг яркого торшера мотылек: вот глупый, летит на свет, к людям, не знает, что может сгореть, погибнуть в один миг, стоит только прикоснуться ему к горячей, обжигающей даже руку человека лампочке.
— Вы берете законно вам принадлежащее, Валюша. Я уже говорил это вашему супругу, Анатолию. Но все равно не устану это повторять, это очень важно, принципиально. В нашем обществе царит несправедливость и незаконное распределение благ и материальных ценностей, вы должны это хорошо себе представлять. И идет это от коммунистов, от тех самых людей, которые нас с вами нагло называют «организованными преступниками». А кто же, в таком случае, они сами? У них-то организация будь здоров!
— Ну, допустим, — неуверенно проговорила Валентина. (Мотылек все-таки допорхался у лампочки, упал прямо к ней на колени мертвый.) — Что дальше?